Сказать, что погода в Париже в октябре 1785 года была просто отвратительна — означало польстить ей также грубо, как сказать старой уродливой шлюхе, попавшей в Бисетр, что она «слегка подурнела».
Доктор Жозеф, направлявшийся к больной, сегодня был в этом уверен.
Карета, которую за ним прислали в этот вечер, постоянно застревала в раскисшей грязи, кучеру приходилось немилосердно нахлестывать лошадей, чтобы продолжать двигаться вперед, а ливень, с яростью грохотавший по крыше, грозил ворваться внутрь, словно банда безжалостных разбойников.
И еще доктор думал, что если бы не большие карие глаза молоденькой служанки, приехавшей за ним, и сейчас, при каждом рывке кареты, с ойканьем валившейся к нему на колени, — черта с два он выбрался бы из дома в такой мерзкий, дождливый и поздний вечер.
Наконец карета остановилась. Доктор Жозеф с некоторым усилием втащил свое массивное тело по мокрым ступеням.
Служанка уже взбегала по лестнице с криками: — Госпожа баронесса!: Доктор, доктор приехал! . .
Захлопали двери, замерцали свечи и навстречу доктору Жозефу, в развевающемся пеньюаре с декольте, способным вместить весь Пале-Рояль, поспешила моложавая, но уже начинающая полнеть, дама.
— Доктор! . . Какое счастье! . . Скорее! . . Такой ливень! . . Моя дочь! . . Бедная Антуанетта! Она так страдает! . .
— Только вы! . . Бал через три дня! . . Его Величество:
Доктор с раздражением огляделся. Наконец кто-то из лакеев принял от него шляпу и помог снять плащ.
— Где больная? — раздражение доктора становилось заметным невооруженным глазом.
Он начинал сожалеть, что поддался чарам глаз горничной и отправился сюда.
Наверняка у девицы вскочил перед балом прыщик на лбу и от этого у нее истерика, подумал доктор:
— Да, да… идите за мной: Мари, беги наверх, скажи Антуанетте — доктор приехал! . .
Слегка косолапя, доктор Жозеф поднялся по лестнице и вошел в тускло освещенную свечами комнату.
На постели, под балдахином, до глаз закрывшись периной, лежала девушка. Ее длинные темно-каштановые волосы, слегка прикрытые ночным чепцом, в беспорядке разметались по подушке…
Доктор сел в жалобно заскрипевшее под его тяжестью кресло.
— Ну, рассказывайте: — обратился он к баронессе.
— Вы знаете, доктор Жозеф — сначала все было прекрасно: — Его Величество каждый день устраивает балы, чтобы отвлечь супругу от грустных мыслей: Моя Антуанетта: ей пятнадцать: она нарасхват — всю неделю: — Так веселилась… Танцы: — Она танцует, как фея: Его Величество: Ведь она — тезка Ее Величества: И вдруг вчера после бала ей стало дурно, она лежит, ничего не ест и, знаете доктор, мне неловко это говорить — стоит ей немножко выпить воды, как она тут же:
— Ее рвет? — спросил доктор Жозеф.
— Нет: вода: выливается снизу: — И ей очень плохо, доктор:
Слабый, жалобный стон, донесшейся с подушки, свидетельствовал о том же.
Вздохнув, доктор освободился из плена мягкого кресла и подошел к постели.
— Снимите — это, — сказал он, показывая на перину.
Бойкая Мари, подскочив к кровати, сдернула с больной покрывало.
Под большим количеством кружев с трудом угадывались очертания девического тела…
Тонкие руки, вздрагивая, стягивали у горла ворот рубашки.
Доктор грузно опустился на край постели, и посмотрел на пациентку.
У девушки были правильные, приятные, лишенные фарфоровой кукольности черты. Большие темно-вишневые глаза на бледном лице были затуманены дымкой страдания.
На тонкой шейке матово мерцала испарина.
Распустив узелок шнуровки, доктор отодвинул мешавшие девичьи руки и раскрыв рубашку, обнаружил две небольшие нежно-трогательные груди.
Наклонив голову, он приложил ухо и сквозь отчаянный стук сердца услышал ровное и чистое дыхание.
— Здесь все, слава Богу, в порядке, — вздохнул доктор Жозеф с некоторым облегчением, — Посмотрим ниже:
Доктор провел рукой по рубашке, там, где под кружевами предполагался живот. Живот был твердый как камень и бугристый, как мешок набитый репой.
— Однако, — подумал доктор Жозеф, — похоже, что она не опорожнялась дней пять, не меньше, и каловые массы давят на мочевой пузырь:
— Ну, вот и разгадка, — усмехнувшись, доктор посмотрел на девушку.
— Все будет хорошо, мадемуазель, — пробасил он, — будете еще танцевать на балах:
И обращаясь к баронессе, распорядился: — Прикажите принести еще свечей и нагреть побольше воды.
Баронесса прошуршала пеньюаром за дверь.
— А ты, — доктор ткнул пальцем в Мари, — Дай мне мою сумку и раздень больную.
С подушки раздался протестующий писк…
Мари замерла в нерешительности.
Тогда доктор Жозеф издал свое знаменитое гневное рычание, которому позавидовали бы медведи в далекой России.
Это рычание ясно говорило, что если сейчас же, немедленно, все в этом доме не начнут выполнять приказания доктора, то: Что последует за этим «то: » представлять никому в комнате не хотелось:
Переложив докторскую сумку поближе к постели, Мари потянула через голову больной ее рубашку.
Глазам доктора постепенно предстали тонкие, но хорошо сформированные ноги, покрытый темными кудряшками треугольник между узких бедер, живот с аккуратной точкой пупка, уже знакомые доктору Жозефу грудки и, наконец, из-под рубашки вынырнуло покрасневшее от смущения лицо юной пациентки, которая пыталась руками закрыть свои прелести, напомнив доктору старую картину, которую он видел во время поездки в Италию. На этой, восхитившей его картине, волны несли к берегу раковину с новорожденной Венерой, целомудренно прикрывавшей руками грудь и лоно.
Внесли свечи, и в комнате стало светлее.
— Ну-ка, повернитесь на бок, мадемуазель, — приказал вздрагивающей девушке доктор Жозеф, капнув на палец оливкового масла из склянки.
Антуанетта подчинилась, и теперь доктору были видны гладкая спина, покрытая нежным пушком, маленькие округлые ягодицы и тонкая шейка с прилипшими прядками темных волос.
— Мари, — доктор взглядом отыскал кареглазую горничную, — придержи ей ноги:
Когда Мари, взявшись за щиколотки, плотно прижала ноги Антуанетты к постели, доктор Жозеф левой рукой развел ягодицы пациентки и всунул указательный палец в крохотное отверстие.
Девушка вскрикнула, и попыталась брыкнуть доктора, но, к его счастью, Мари держала крепко.
— Не дергайтесь! — рявкнул доктор Жозеф, сердито сопя, — он чуть не сломал ноготь, ткнув в плотную окаменелую массу, заполнявшую прямую кишку.
