« ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ (2)»

ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ

(ч.2 — окончание)

Эдик приезжает через полчаса. Как всегда, он улыбчив, немногословен, предупредителен… как всегда, спокоен, — мне Эдик нравится.

— Будешь мартини? — говорю я, закрывая за ним дверь.

— Я ж за рулём, — отзывается Эдик.

— А мы что — куда-то поедем? Юлька твоя готовится к сессии — ей, как ты сам мне об этом сказал, сейчас не до тебя… а потому — раздевайся и проходи. Мы никуда не поедем.

Эдик, понимающе улыбнувшись, снимает куртку. Дома у меня он не впервые, и потому я ему не подсказываю, что делать с курткой, — он сам открывает шкаф, вешает куртку на плечики.

— Ну, так что — мартини? Или, может быть, выпьешь водки? Я тебе сделаю бутерброды…

— Вы же, Виталий Аркадьевич, знаете, что я не большой любитель спиртного, и мне всё равно что пить, — спокойно говорит Эдик — Главное, чтоб немного…

Эдику, как и Антону, двадцать лет. Но в армии Эдик не служил — откосил… может, оно и правильно. Хотя, я думаю, окажись Эдик в армии, у него — в отличие от моего племянника Антона — остались бы о службе совсем другие воспоминания… Антон, кстати, не знает, что уйти в армией помог ему я: любимый племянник попал в прескверную историю, и, чтоб спасти его, мне посоветовали отправить его в армию… и хорошо, что я это сделал — на какое-то время в армию его спрятал, — Антон понятия не имеет, от какой «жопы» я его спас полтора года назад… и Эдику я тоже помог не в самую лёгкую для него минуту, но здесь была история совсем другая — ничего криминального в проблемах Эдика не было.

Работает Эдик у меня водителем — возит меня уже почти год, причем возит не только на служебной машине, но и на моей, и на своей собственной… доверенный человек! Но прежде, чем ему довериться, я — по своим каналам — навёл о нём справки и везде получил сведения, меня вполне устраивающие… помимо этого, несколько раз я лично сам тестировал Эдика на искренность и порядочность, моделируя разные ситуация, о которых он знать не мог, и результаты этих проверок-тестов оказались такими же положительными, как и сведения из объективок, лежащих у меня в сейфе, — потому-то и стал Эдик не просто водителем, а человеком доверенным, в каком-то смысле приближенным… собственно, что мне в нём нравится? Эдик немногословен, предан, неглуп…

вообще-то, последние два качества редко сосуществуют вместе: люди неглупые, как правило, амбициозны, что, в свою очередь, мало способствует бескорыстной и искренней преданности — такова диалектика; диалектика, в которой Эдик — приятное исключение… А ещё — у него обалденная попка… правда, у Эдика есть девушка — Юля, но это нисколько не мешает ему отдаваться мне, причем в постели немногословный Эдик становится и страстным, и горячим… словом, отличный парень!

— Кстати… там, на журнальном столике, — говорю я, — лежит мой дембельский альбом. Армейские фотографии… посмотри, если хочешь. Ты не служил — в этой «жопе», как сказал сегодня мой отслуживший племянник, не был, а я…

Неожиданно мне приходит в голову забавная мысль, и я, на секунду запнувшись, мгновенно просчитываю возможные последствия возникшей идеи… впрочем, это уже профессиональное — просчитывать плюсы-минусы произносимых слов… плюсов никаких нет, но и минусов никаких я не вижу, то есть минусов тоже нет — и потому я, с внезапно возникшим задором глядя на Эдика, говорю:

— Эдик! Хочешь бонус? Прямо сейчас… — я называю сумму, от которой у невозмутимого Эдика чуть заметно вздрагивают ресницы. Понятно, что предложенная мною сумма не идёт ни в какое сравнение с теми суммами, что успешно осваиваются предприимчивыми людьми на строительстве зимней олимпиады в субтропиках, и тем не менее… тем не менее, сумма вполне приличная — впечатляющая… во всяком случае, для Эдика; весело глядя Эдику в глаза — наслаждаясь его замешательством, я повторяю сумму. — Хочешь?

— Я могу отказаться? — уточняет Эдик после секундного замешательства.

— Разумеется, — смеюсь я. — А чего это вдруг ты напрягся? А? Я не собираюсь предлагать тебе криминал… от тебя, поверь мне, вообще ничего не потребуется! Хочешь?

— Нет, — спокойно отзывается Эдик, глядя мне в глаза. — Не хочу.

Вот черт! У другого сейчас бы от предвкушения забилось-застучало сердце, а Эдик… Эдик: «не хочу»… впрочем, зная Эдика, я не очень удивляюсь его отказу… не удивляюсь, и всё равно… всё равно мне становится любопытно — мне хочется услышать, как он объяснит свой отказ.

— Значит, не хочешь… хорошо, давай сделаем вид, что я твой ответ не расслышал. А почему ты не хочешь — я могу это знать?

— Виталий Аркадьевич, нет же никакой логики, — Эдик, говоря это, спокойно улыбается. — Судите сами: вы утверждаете, что от меня ничего не потребуется, и в то же время называете в качестве бонуса более чем приличную сумму… так не бывает! Сумма, вами названная, никаким образом не соответствует вашему же условию «ничего не потребуется делать»… следовательно, зачем обещать то, что не имеет под собой никакой логики?

— Хм, это что ж получается… я обещаю сейчас тебе то, что не имеет под собой никакой логики? Говоря проще, мое обещание — в случае твоего везения — окажется невыполнимым… так? Получается, что ты… что — беспокоишься о моей репутации? — Я смотрю на Эдика с нескрываемым любопытством.

— Ну… я об этом не думал, — отзывается Эдик. — Я о том подумал, о чем вам сказал: об отсутствии логики в ваших словах.

— Ладно… пусть будет так, — говорю я.

Секунду-другую я молча смотрю на Эдика… вот — опять: другой на его месте сейчас подхватил бы подсказку про заботу о репутации шефа — не упустил бы случая ответить на этот вопрос утвердительно, а Эдик… Эдик: «я об этом не думал»… хотя, чему я удивляюсь? После того, как Эдик впервые оказался у меня в постели — впервые отдался мне, подставив зад, у меня невольно возникла мысль, что он сделал это ради какой-то выгоды… ну, то есть — баш на баш : «ты хочешь с мальчиком — любишь в попку? нет проблем! хочешь в попку — трахай в попку: от меня не убудет! но за это я вправе рассчитывать на конкретные вознаграждения», — в принципе, вполне нормальная жизненная логика: зад молодых мужчин всегда был средством для достижения определённых — несексуальных — целей, и я бы не удивился… но когда утром я сказал Эдику, что за свою услугу он вправе рассчитывать на некую сумму, Эдик неожиданно напрягся: «Виталий Аркадьевич, я не оказывал вам услугу.

Я, конечно, вам благодарен, что вы помогли мне месяц назад… я благодарен вам, но это вовсе не означает, что я был с вами… был с вами в постели в знак благодарности… и уж тем более всё это было не за деньги!» Сказал жестко и твёрдо, так что я, помнится, невольно опешил от такого неожиданного ответа — от такого поворота событий. «Не за деньги… и не в знак благодарности… тогда объясни мне: зачем ты это делал? Ты что — гей?» Задавая последний вопрос, я знал на него ответ — я помнил, что в столе у меня лежат объективки на Эдика, и среди прочих бумаг есть объективка о его сексуальных пристрастиях, где четко и однозначно сказано: «в отношении однополого секса объект индифферентен: какой-либо интерес к гомосексуальной тематике не проявляет, в специализированных клубах и на тематических мероприятиях ни разу не замечался…»; собственно, для того, чтоб лечь под шефа, вовсе не обязательно проявлять «интерес к гомосексуальной тематике» или, тем более, быть геем, а что касается индифферентности «в отношении однополого секса», то на это, читая объективку, я вообще не обратил никакого внимания, по опыту зная цену такой «индифферентности», и потому отказ Эдика от какого-либо вознаграждения за подставленную мне задницу меня, признаюсь, сбил с толку — потому я и спросил его, зачем он это сделал… спросил о его гействе, хотя ответ на этот вопрос я в принципе знал. «Нет, я не гей, — отозвался Эдик.

И неожиданно задал мне встречный вопрос: — Виталий Аркадьевич, вы любите бананы?» «В смысле?» — не понял я. «Ну, обычные бананы… любите?» «Терпеть не могу! — ответил я, не зная, к чему Эдик клонит — зачем он меня об этом спрашивает. «Вот… вы бананы не любите, моя девушка Юля их обожает, а я к ним совершенно индифферентен к этим продуктам природы: я могу съесть банан, если мне предложат, а могу не есть… во всяком случае, я сам бананы никогда для себя не покупал и покупать их никогда не буду… разве для того, чтобы лечь в постель с мужчиной, нужно быть обязательно геем? Кто-то это делает, потому что ему это нравится либо это вообще его ориентация, кто-то такого не делает в принципе, потому что он это ненавидит и презирает, а кто-то… как, например, я… когда я понял вчера вечером, что именно вы от меня хотите, я подумал не о деньгах и не о предоставляемой мне таким образом возможности отблагодарить вас за оказанную мне помощь, а я подумал… я подумал, что, во-первых, мне приятно с вами общаться… ну, то есть, вообще — чисто по-человечески — с вами мне интересно.

И потому… потому, представив себя с вами в постели, я не почувствовал никакого внутреннего протеста… или какого-то отторжения… ну, то есть, когда я вчера вечером понял, что именно вы от меня хотите, я подумал, что могу это сделать — могу попробовать… с вами попробовать — не за деньги и не в знак благодарности, а просто… просто попробовать — это сделать… и я попробовал — я это сделал…»; слушая Эдика, я видел, как он подыскивает слова, чтоб объяснить и мне, и себе своё гомосексуальное поведение, и… чем больше я в Эдика всматривался, его слушая, тем больше и больше он мне нравился… собственно, Эдик — по сути, пацан! — продемонстрировал мне в то утро своё человеческое достоинство, и это притом, что я был его шефом — его полновластным хозяином!

Неожиданно для себя я оказался в глупом положении… мне нужно было бы оставить конверт с деньгами на столе, сказав, что там заслуженное вознаграждение и что Эдик этот конверт может-должен взять, а я держал конверт в протянутой руке — я протягивал Эдику деньги, которые он, мальчишка, категорически отказывался брать… словом, глупо я выглядел в тот момент! «Хорошо, — сказал я тогда. — Я не плачу тебе за секс — возьми эти деньги так… просто так — в знак моего хорошего к тебе расположения…» — говоря это, я продолжал держать конверт в протянутой руке, но Эдик и здесь проявил твёрдость: «Нет, Виталий Аркадьевич, — сказал он, глядя мне в глаза, — всё равно эти деньги будут за секс, а я не торгую задницей. Я понимаю, кто вы и кто я, и потому я отдаю себе отчёт, что это, наверное, выглядит неуважительно к вам с моей стороны и вы можете сегодня же приказать меня уволить, но это тот случай, когда я думаю исключительно о себе… я, Виталий Аркадьевич, не проститут!»

Мальчишка, стоящий передо мной, проговорил мне всё это от напряжения и, видимо, от волнения чуть дрожащим, но твёрдым голосом, так что я понял, что никакой моей воли не хватит, чтобы заставить его сделать что-либо вопреки его внутренним представлениям. «Хорошо, — сказал я тогда, бросая конверт на стол. — Эти деньги я пожертвую в пользу бедных… это первое. Второе: мне не нужны водители-проституты, и это хорошо… это очень хорошо, что ты не проститут. Третье: увольнять тебя я не собираюсь… во всяком случае, пока — нет на то оснований. И, наконец, четвёртое… надеюсь, тебя не надо предупреждать особо, чтоб ты держал язык за зубами о б э т о м?» «Не надо», — ответил тогда мне Эдик…

Словом, от денег Эдик тогда, после первого раза, категорически отказался, а потом… потом я уже сам никогда не предлагал ему деньги в качестве платы за очередную проведённую у меня ночь — я нашел другой способ быть благодарным Эдику за минуты сладостного блаженства: я стал придумывать для него какие-то якобы сугубо конфиденциальные дела-поручения, за которые ему, понятное дело, полагались соответствующие бонусы-вознаграждения… и потому сейчас, зная Эдика, я не очень удивляюсь тому, что он отказывается от предложенного мною бонуса.

— Эдик, — говорю я, — с точки зрения логики ты прав… совершенно прав! Но ведь могут же быть в жизни и другие — абсолютно алогичные — моменты! Слушай меня… слушай еще раз: мое предложение действительно не потребует от тебя никаких усилий, и потому оно в принципе не может иметь какой-либо цены в денежном эквиваленте. Но… должно же присутствовать в жизни ожидание удачи, предвкушение счастливого случая… именно такую ситуацию я хочу для тебя сейчас создать! Повезёт — не повезёт… короче, называй сумму, какая тебе кажется приемлемой! Называй — не бойся… ещё не факт, что ты эту сумму получишь! — я, глядя на Эдика, смеюсь.

— Хорошо. Пусть это будет… — Эдик называет сумму… господи, он называет копеечную сумму! Ведь только что объяснил ему, что от него ничего не потребуется, и — такой мизер… сумма чисто символическая. Я смотрю на Эдика… вот — хочешь дать человеку возможность вытянуть счастливый билет, а человек этого не понимает… но спорить с Эдиком бесполезно: начальником, чьи приказы он выполняет беспрекословно, я для него являюсь вне этих стен, а сейчас я для него — сексуальный партнёр.

— В какой валюте? — уточняю я.

— В рублях, — спокойно говорит Эдик, не моргнув глазом.

Я смотрю Эдику в глаза… понятно, — не без иронии думаю я, — в рублях… в рублях он хочет — он принял моё предложение, лишь бы от меня отделаться… чего же здесь непонятного!

— Эдик, — говорю я, — ты знаешь, как я к тебе отношусь… знаешь, что ты мне нравишься… и не только в постели. Но ты, Эдик… ты — мудак! Абсолютный мудак, — в голосе моём невольно звучит лёгкая досада. — Во всяком случае, я б никогда не хотел иметь с тобой дело в качестве делового партнёра… сказать тебе, почему?

— Я знаю, почему вы не хотели бы меня иметь в качестве партнёра делового, — Эдик, глядя на меня — явно обыгрывая слова «иметь» и «партнёр», спокойно улыбается; слово «мудак» его нисколько не обескураживает. — Вы, Виталий Аркадьевич, уже говорили… уже объясняли мне, что у меня нет здорового чувства авантюризма. Но ведь я же… я совершенно не стремлюсь стать вашим деловым партнёром, о чём вы, Виталий Аркадьевич, прекрасно знаете.

— Что правда, то правда, — я, глядя на Эдика, не могу сдержать ответную улыбку. — Вот за это, Эдик, ты мне и нравишься! За это — в том числе… Короче, в рублях… — я повторяю названную Эдиком сумму, которую мало-мальски приличному человеку не к лицу даже просто произносить-выговаривать вслух, — это, Эдик, твой бонус… сам себе назначил! Теперь — дальше: что от тебя сейчас потребуется… В спальне лежит мой дембельский альбом, и в нём… короче, в этом альбоме есть изображение парня, с которым я, будучи в армии, имел неплохой секс… ну, то есть, время от времени мы трахались — к взаимному удовольствию… дело это в период службы для многих парней обычное, и это понятно. Так вот: укажешь мне на эту фотографию — и бонус твой… ну, а не укажешь — не обессудь. У тебя — одна попытка… вот, собственно, и всё, что я хотел тебе предложить! Никакой логики… только теперь в качестве бонуса ты получишь сумму, ни в какое сравнение не идущую с той, что назвал я первоначально… если, конечно, получишь вообще, — я, глядя на Эдика, тихо смеюсь.

— И сколько там фотографий? — спрашивает Эдик, никак не реагируя на моё признание в том, что я имел однополый секс в армии.

— Чуть больше сотни, — отзываюсь я.

— То есть, мой шанс указать на нужную фотографию примерно один из ста? — уточняет Эдик.

— Именно так! — я утвердительно киваю головой, хотя это, конечно, не так. Фотографий в альбоме, на которых присутствуют Вася, Серега, Толик или Валерка, в общей сложности тринадцать, но я умышленно говорю об «изображении парня», таким образом скрывая информацию как о количестве снимков, так и о количестве парней, с которыми у меня в армии был упоительный секс… «пусть… — думаю я, глядя на Эдика, — пусть покажет мне на любого из четверых друзей-сослуживцев, и я зачту ему это как победу…»

— И никаких подсказок на той фотографии нет? — Эдик смотрит на меня вопросительно. Кажется, моя идея пришлась ему по душе.

— Нет, Эдик, — смеюсь я. — В годы моей службы какой-либо моды на армейское ню ещё не было. Что, конечно, жаль…

— Интересно, — хмыкает Эдик. — И за это… ну, то есть, в том случае, если б я согласился сразу на ваше условие и методом банального тыка угадал бы вашего армейского друга, вы могли бы в качестве бонуса вознаградить меня той суммой, которую вы сами назвали первоначально? — Эдик смотрит на меня, не скрывая любопытства.

— Именно так! — я киваю головой. — Я же сказал тебе, что бывают в жизни такие миги… таким сумасбродные миги, когда всякая логика отдыхает, и ты, Эдик… ты таким мигом не воспользовался — ты свой шанс сегодня упустил! — я со скрытым любопытством смотрю на Эдика. — Что — жалеешь сейчас?

Эдик секунду думает — словно спрашивает об этом самом у себя самого… и, спокойно глядя мне в глаза, уже в следующую секунду твёрдо произносит:

— Нет, Виталий Аркадьевич, не жалею. Я, наверное, не смогу это точно и исчерпывающе объяснить, но — я действительно не жалею.

Эдик говорит мне «не жалею», и я ему верю… я ему верю, и это тоже одна из причин, почему этот парень мне нравится… а может быть, именно это и есть главная причина? Он искренен со мной, и потому мне с ним легко — легко и комфортно… а ещё — у него обалденная попка… попка, к которой мне каждый раз в хочется прижаться щекой…

Эдик уходит в спальню — смотреть мой дембельский альбом… А я иду на кухню — делать бутерброды… в принципе, продукты в холодильнике у меня есть всегда, и, хотя сам я дома практически не питаюсь и уж тем более ничего не готовлю, я мог бы сейчас накормить Эдика ужином, но он отказывается — говорит, что уже поужинал… пусть так! Завтра накормлю его завтраком, — последнее время я уже несколько раз ловил себя на мысли, что мне нравится об Эдике заботиться… нравится просыпаться рядом с ним — мы спим после секса вместе, хотя в квартире есть ещё одна спальня… нравится смотреть на него, спокойно спящего, по утрам… и потом, когда он просыпается, делать с ним в постели «утреннюю зарядку»… пару раз мы вместе парились в сауне — у меня на даче… всё это в последнее время мне нравится всё больше и больше, и это… это всё, вместе взятое, мне совсем не нравится!

Эдик — отличный парень… он толковый водитель, чувствующий и дорогу, и любой автомобиль… он классный партнёр в постели, но влюбляться в него я совершенно не хочу, и дело здесь уже не в нём, а дело во мне самом: любовь делает любого человека вольным или невольным заложником объекта страсти, даже если сам объект этой страсти при этом ни на что не претендует… будучи чувством иррациональным, любовь может запросто сорвать крышу — у меня, кстати, такой опыт уже был: через год после армии я влюбился в однокурсника, и… прошел я тогда по краю — чудом остался на плаву!..

Словом, влюбляться в Эдика я не хочу — у меня с ним прекрасный, совершенно удовлетворяющий меня секс, и этого мне вполне достаточно… а кроме того, Эдик действительно не гей — у него есть девушка Юля, которую он искренне любит, о чём я знаю, и с которой выстраивает вполне серьёзные отношения, о чём я тоже знаю… девушка Юля — и я… забавная, блин, картина! Фото на память — с Эдиком в середине… хотя, в принципе, ничего необычного в такой сексуальной раздвоенности нет: ясно, что Эдик без всяких комплексов способен на равноценный секс в обоих направлениях… но ведь сама по себе такая способность — само наличие такой способности — ещё не означает, что она, эта самая способность, должна неизбежно реализовываться… и потому — возникает вопрос… с учётом того, что Эдик искренне любит Юлю, у меня время от времени возникает совершенно естественный вопрос: зачем Эдику нужен секс со мной, если он посредством такого секса никаких материальных выгод не преследует — каких-либо дивидендов от секса со мной не ожидает?

Он трахает девушку Юлю — и подставляет свой зад мне… только потому он это делает, что природа его сексуальности в одинаковой степени жаждет удовлетворения и там, и здесь — одно дополняет другое? Возможно, что именно так… если честно, я не знаю ответ на этот вопрос — зачем Эдик подставляет мне свой зад. Мне совершенно понятно, почему легко и безоглядно пошли на секс со мной Толик и Вася, Валерка и Серёга, которые точно так же, как и Эдик, не были геями, — в армии все мы были в изоляции от женского пола, так что томящая душу и тело здоровая сексуальность молодых здоровых парней — их молодая тоска по элементарному человеческому теплу — самым естественным образом на какое-то время нашла выход в сношениях однополых… в армии — и для армии — это вполне объяснимо! Толик, Валерка, Вася, Серёга… все нормальные пацаны! А Эдик?

Первый свой трах со мной Эдик объяснил желанием попробовать, и это желание — совершенно нормальное желание, если отбросить прочь непотребную, деструктивную, лживо-лукавую словесную шелуху на этот счет… но связь наша длится уже более полугода, и за всё это время ещё ни разу не было случая, чтоб Эдик мне отказал… и ладно бы, если б он просто подставлял свой зад, пусть даже не с целью выгоды, а реализуя таким образом свою потребность в реальной бисексуальности, — в конце концов, это не такая уж редкость, как иным кажется… но ведь Эдик в постели каждый раз бывает и страстен, и нежен — словно я для него не сексуальный партнёр, а желанный любовник! Он неподдельно страстен со мной, и в то же время он искренне любит Юлю — свою девушку… я в своё время так не мог, — первый раз женившись, я все пять лет, пока был в браке, не имел секс ни с одним парнем… но разве я утверждаю сейчас, что это было правильно? Секс — это джунгли, где каждый путешествует на своих слонах…

Делая бутерброды, я после каждого сделанного бутерброда отпиваю глоток мартини… Толя, Серёга, Вася, Валерка — все они в моём дембельском альбоме… интересно: хоть на кого-то укажет Эдик? Мой персональный водитель Эдик, у которого обалденная попка… попка, к которой мне хочется прижиматься щекой… я знаю, что мне никак нельзя влюбляться в Эдика, но завтра… завтра я обязательно сделаю ему завтрак, — в последнее время мне чертовски нравится об этом парне заботиться… кайф — заботиться о том, кто тебе нравится!

Кажется, бутербродами я увлёкся — наделал их на целый взвод голодных солдат… впрочем, дело не в бутербродах, — фотографий в альбоме чуть больше сотни, и я тяну время, чтобы дать возможность сидящему в спальне Эдику рассмотреть все фотографии повнимательней… мне почему-то очень хочется, чтоб он угадал… чтобы он показал хотя бы на кого-то — на любого из тех четверых парней, с кем бок о бок никому не видимым фартом прошла-пролетела когда-то моя армейская юность… для отслужившего племянника Антона понятие «армия» не пополнилось содержанием — не впечаталось в его память своими неповторимыми звуками, запахами, голосами… а я до сих пор, слыша первые звуки бессмертного марша «Прощание Славянки», чувствую, как ностальгической сладостью что-то невидимое ёкает у меня в груди… я пью мартини, хотя бутерброды уже не делаю. «Жопа» — сказал Антон… а мне помнится совсем другая жопа: во время помывки в гарнизонной бане я тру спину Толику, с вожделением глядя вниз — на его обалденные ягодицы… у меня с ним ещё ничего не было — я только-только подбираю к Толику ключик, но я уже страстно хочу его… в какой-то момент, скользя мочалкой по спине Толика, я чувствую, как член мой начинает сладостно утолщаться, — боясь спонтанной эрекции, я, тем не менее, не могу удержаться — я шутливо хлопаю Толика мочалкой чуть ниже спины: «хорош! — смеюсь я, отдавая ему мочалку — на, потри мне тоже!»… через три недели мы с Толиком во время парко-хозяйственного дня натянем друг друга на чердаке нашей казармы — к обоюдному удовольствию обоих… незабываемое время!

Пару раз я попадал со своим безоглядным блядством в положения затруднительные… однажды мы были на полигоне, — было воскресенье, и мы были предоставлены сами себе: кто-то спал в палатке, кто-то травил анекдоты, кто-то, убивая время, без дела слонялся по лагерю… мы с Толиком, зная, что построения до обеда не будет, сразу после завтрака подались в лес — и ушли далеко, километра за три от палаток, чтобы наверняка нас никто не мог застукать… была весна — где-то в своей середине, так что кой-где еще видны были остатки осевшего почерневшего снега… мы выбрали место посуше и, расстелив шинель, в темпе друг друга натянули-трахнули — сделали это, лишь приспустив штаны… было воскресенье, и каждый проводил время в меру своей фантазии — в меру своих возможностей. Возвращаясь назад, мы с Толиком перед самым подходом к лагерю разделились — чтоб выйти из леса с разных сторон… вполне естественная предосторожность — даже если ты безоглядно молод!

И вот, едва я оказался около палатки, как ко мне подкатил Вася… «Где ты, бля, ходишь? — набросился он на меня. — Я тебя, бля, обыскался…» «Чего ты хотел?» — отвечаю я, а сам, глядя на него, уже догадываюсь, чего он хочет, потому как от Васи исходит одному мне понятное вожделение… «Пойдём, — говорит он, подтверждая мою догадку, — до обеда есть ещё час времени… успеем!» А куда я пойду? Я только что пришел — я только что с Толиком… короче, полный писец! У меня в штанах чуть припухший — умиротворенный — висяк, а у Васи рука в кармане, и он через ткань кармана и ткань брюк тискает-сжимает свой стороннему глазу не видимый стояк… «У меня, бля, стояк… пойдём!» — уговаривает меня Вася, соблазняя своим готовым к бою крупнокалиберным орудием… словом, он напирает — меня упрашивает, а я стою и смотрю на него, как комплексующая целка… он возбуждённо просит меня, он упрашивает, а я отбиваюсь от его напора какими-то плоскими шутками: он хочет весомо, конкретно, грубо, а я… стоя перед Васей, я шучу по поводу его половой распущенности, в корне подрывающей моральный облик отличника боевой и политической подготовки: глядя на младшего сержанта Васю, я никак не могу придумать весомый аргумент для отказа от кайфа… вспоминая, я неспешно пью неразбавленный мартини, — я не помню, что именно я тогда придумал — как именно я убедил Васю перенести наше рандеву на другое время, но вот то, как мы стоим в нескольких метрах от палатки, я вижу совершенно отчётливо: весна, деревья ещё голые… по небу плывут облака, и под этими плывущими облаками два парня в военной форме стоят недалеко от палатки друг против друга — они о чём-то разговаривают, причем один из парней то и дело смеётся… ну, а что мне оставалось делать ещё? Всё это я вижу совершенно отчетливо, словно смотрю на фотографию… на фотографию, которой нет в моём дембельском альбоме…

Когда я вхожу в спальню, Эдик сидит в кресле — в шортах, которые я ему два месяца назад в качестве презента привёз из Чехии… шорты, пара рубашек, махровый халат, пара махровых простыней, а также пара комплектов постельного белья — всё это у меня для Эдика есть… да, есть, хотя официально Эдик является всего лишь моим персональным водителем; но это — официально… впрочем, чему удивляться? Сегодня куда ни плюнь — везде параллельные жизни: в сексе, в церкви, в бизнесе, во власти… везде — параллельная жизнь. Qui jure suo utitur nemini facit injuriam. Ага… именно так!

— Ну, Эдик… кто-то попал в поле твоего внимания? — говорю я, появляясь на пороге спальни.

Эдик вскидывает на меня глаза, и я мгновенно вижу-понимаю, что что-то случилось… секунду-другую мы молча смотрим в глаза друг другу … я представить не могу, что могло случиться-произойти за те полчаса, что Эдик был в спальне, и — тем не менее… тем не менее, что-то во взгляде Эдика не так, хотя сам Эдик, сидящий в привычных мне шортах, выглядит, как всегда, спокойно и невозмутимо, — я цепко всматриваюсь в глаза Эдика… вот оно что! — во взгляде Эдика сквозит несвойственное ему любопытство… какое-то совершенно детское любопытство — любопытство-вопрос.

— Я посмотрел все фотографии… — говорит Эдик, причем выражение его глаз не меняется.

— Так… и — что? — спрашиваю я, стоя в дверях спальни — не проходя вперёд.

— Виталий Аркадьевич, я уже видел… — говорит Эдик, неотрывно глядя мне в глаза. — Половину фотографий, которые в вашем альбоме, я уже видел…

— Где? — коротко выдыхаю я; слова Эдика о том, что он видел фотографии из моего дембельского альбома, для меня настолько неожиданны, что я своё «где?» произношу скорее автоматически, чем осознанно… он видел половину фотографий — видел раньше… где он мог видеть их — где и когда?! Такого зигзага-поворота я никак не ожидал — совершенно не предвидел… лихорадочно соображая, что всё это может значить, я неотрывно смотрю Эдику в глаза… черт! Глядя на Эдика, я мгновенно трезвею. — Где ты мог видеть эти фотографии? — спрашиваю я.

— Дома… в альбоме отца… — говорит Эдик. — «Память о службе» — и у вас, и у отца в альбомах один и тот шрифт… и фотографии… на нескольких фотографиях в вашем армейском альбоме — мой отец…

— Как интересно… — растерянно бормочу я… еще бы не интересно! Эдик — сын кого-то из моих сослуживцев… может ли это быть?! Пересекая по диагонали спальню, я стремительно подхожу к сидящему в кресле Эдику. — Ну-ка, покажи мне… покажи мне, где твой отец!

Эдик опускает взгляд вниз — на лист лежащего у него на коленях раскрытого альбома.

— Вот… — говорит Эдик, — на этой фотографии — мой отец.

Я смотрю — вслед за Эдиком — вниз: указательный палец Эдика упирается в фотографию младшего сержанта Васи… не может быть! Вася… что за чертовщина! Вася — один из четвертых сослуживцев, с кем я так упоительно, так обалденно трахался в армии… и этот младший сержант — отец Эдика?! То есть, парень, сидящий в моей спальне… мой персональный водитель, с которым я… Эдик — Васькин сын?!

Я, уже протрезвевший — уже успевший максимально сконцентрировать всё своё внимание на возможности возникновения самых неожиданных поворотов-открытий, на какой-то миг вновь перестаю соображать… но уже в следующую секунду, когда Эдик, вскидывая глаза вверх, вновь устремляет свой взгляд на меня, стоящего рядом с креслом, в котором он сидит, на моём лице нет ничего, кроме лёгкого недоумения.

-Эдик… — говорю я, и голос мой звучит совершенно спокойно… я говорю голосом человека, совершенно уверенного в своих словах; таким голос я порой блефую на деловых переговорах в ситуациях полного форс-мажора. — Эдик, ты ошибся, — говорю я. — Фамилия этого младшего сержанта, если я правильно помню…

Я умышленно делаю паузу… и Эдик, меня перебивая, быстро произносит фамилию и тут же, вслед за фамилией, произносит имя-отечество смотрящего на нас со снимка младшего сержанта Васи… всё — один в один! Чёрт… я даже помню — я до сих пор не забыл! — Васино отечество… всё — так! Один в один… и фамилия, и имя-отчество… всё правильно! Я смотрю на Васькину фотографию — я всматриваюсь в черты лица, изображенного на хорошо знакомом мне снимке, и только теперь я вижу-замечаю, что действительно… действительно есть не явное, но вполне уловимое сходство между Васей и Эдиком — между парнем, весело смотрящим с фотографии, и парнем, сидящим в кресле рядом со мной… фантастика!

Сначала пришедший из армии племянник Антон называет мне четыре имени, что побуждает меня достать свой дембельский альбом, который не попадался мне на глаза и который я не открывал лет десять, если не больше… а теперь Эдик, держа на коленях открытый альбом, говорит мне, что один из моих сослуживцев — один из моих четырёх сексуальных партнёров — его отец… причём, я сам побуждаю Эдика найти в альбоме фотографию того, с кем я трахался в армии, — глядя на меня, Эдик упирает свой палец в фотографию младшего сержанта Васи… как всё это объяснить?! Я смотрю то на Эдика, то на чуть пожелтевшую фотографию младшего сержанта Васи… да, едва уловимое, но несомненное сходство есть — теперь я вижу это сходство совершенно отчётливо… воистину: нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся, — кто знает вначале, что будет в конце?..

Остаётся ещё один вопрос — вопрос, который никакой принципиальной роли уже не имеет. И тем не менее…

— Не понимаю… — произношу я голосом чуть растерянным… неимоверным усилием воли я уже взял ситуацию под свой полный свой контроль, и потому голос мой теперь звучит так, как должен звучать голос человека, который действительно чем-то озадачен. — Всё так… ты всё сказал правильно. Но… у тебя другая фамилия! И другое отчество… почему?

— Отец ушел от нас, когда мне было всего три года. Мама через год вышла замуж снова… ну, и меня переписали на отчима… хотя, какой он отчим? Он меня воспитал… А о том, что у меня есть отец родной, я узнал в тринадцать лет. Ну, то есть, он обозначился — был по каким-то делам в нашем городе и нас разыскал… пригласил меня на лето к себе в гости… мама не возражала, отчим тоже ничего не имел против, и он летом приехал — забрал на всё лето меня к себе… ну, и вот — там я этот альбом увидел… то есть, не этот, а почти такой же… и надпись — «Память о службе» — точно такая же… и фотографий половина — одни и те же…

Всё так, — думаю я, слушая Эдика… надпись — «Память о службе» — нам всем, как под копирку, писал дивизионный писарь Стасик… точно! — писаря звали Стасиком… а фотографии? Ничего удивительного… мы не просто вместе служили, а были одного призыва, и потому часть фотографий в альбомах — один в один… и не только в наших двух альбомах… всё, Эдик, так, — думаю я, слушая Эдика.

— Вот, Виталий Аркадьевич… — Эдик, говоря, переворачивает несколько листов, — вот! Здесь вы и мой отец стоите вместе… правильно? Вот — вы и мой отец…

Мне совсем не обязательно смотреть — я прекрасно знаю этот снимок: я и Вася крупным планом… перед самым дембелем… опустив глаза вниз, я смотрю на фотографию… кажется, это был конец марта… или даже чуть раньше, потому что кое-где ещё лежал снег… мы стоим около палаток, служба уже катится к завершению — до дембеля осталась пара месяцев… «Пойдём, — просит меня Вася, — до обеда успеем… по разику, бля! Ну… чего ты жмешься? Пойдём…у меня стояк!» Мы стоим на мартовском ветру — в нескольких метрах от палатки, Вася напирает, у него сухостой, он хочет, и хочет сильно, а я только что трахнул в очко Толика, — куда я пойду? Весна, полигон, воскресенье… жаль, что нет такой фотографии!.. А тот снимок, на который мне показывает Эдик, был сделан уже в конце апреля — мы только что вышли из столовой, и на фоне столовой нас кто-то сфотографировал… не помню уже, кто сделал этот снимок, на котором мы, по-«стариковски» вальяжные, стоим на фоне столовой вдвоём — плечом к плечу…

— Фантастика! — говорю я, глядя на фотографию. — В это трудно поверить, но, кажется, Эдик, это действительно так: мы вместе служили — я и твой отец… вот ведь как вышло — какая неожиданность! Ну… и где он сейчас, твой отец? — в моём взгляде, обращенном на Эдика, сквозит совершенно естественный — абсолютно закономерный — интерес.

Эдик, глядя на фотографию, называет город… город на юге Урала.

— Я два года… точнее, два лета… два лета подряд ездил к нему в гости, а потом жене его показалось, что он уделяет мне слишком много времени — что-то ей не понравилось… ну, и на третий год отец меня на каникулы уже не позвал — в гости не пригласил. И связь с ним я потерял… а альбом запомнился! — Эдик, глядя на меня, улыбается, сам удивляясь тому, как могло случиться-произойти такое совпадение. — Почти тот же самый альбом… бывает же так!

— Да уж… кто б мог подумать! — говорю я. Какое-то время мы оба молчим, глядя на фотографии… действительно: кто б мог подумать!

— Виталий Аркадьевич…

— Да, Эдик? — отзываюсь я, слыша, как голос Эдика чуть напрягается.

— Вы предложили мне посмотреть ваш дембельский альбом… предложили, пообещав мне бонус… ну, то есть, в том случае, если я угадаю… — Эдик говорит всё это, не глядя мне в глаза… он говорит, шелестя калькой — механически переворачивая листы с наклеенными на них фотографиями, и я вижу и слышу, как Эдик, глядя вниз, тщательно подбирает слово за словом.

— Да, Эдик… — отзываюсь я. — Если ты угадаешь… всё правильно — это было моё условие… и что?

Эдик, отрывая взгляд от альбома, смотрит на меня, стоящего рядом, снизу вверх — смотрит мне в глаза.

— Виталий Аркадьевич, я не знаю… то есть, я могу, конечно, показать сейчас пальцем на любого в вашем альбоме, с кем вы вместе служили, но… в этом не будет никакой логики. Это будет просто тык пальцем, а вы ведь… вы спросите меня, почему я показал именно на этого вашего сослуживца, а не на кого-то другого… так ведь? — Эдик вопросительно смотрит мне в глаза, но мне кажется, что вопрос, который сквозит в его взгляде, совершенно не связан с вопросом, прозвучавшим в его двух последних словах.

— Да, Эдик… я об этом тебя непременно спрошу, — говорю я.

— Значит, я не угадал… я не получаю бонус?

Эдик смотрит на меня, не отрываясь… я привык его видеть спокойным, уверенным, предупредительным — я привык видеть в его взгляде неизменное уважение, сопряженное с чувством собственного достоинства, а теперь он смотрит на меня не просто вопросительно, а как-то по-мальчишески беспомощно…сын моего армейского друга… что он хочет от меня услышать? «Я не угадал…» Ах, Эдик! Если б ты сейчас произнёс эти три слова с вопросительной интонацией, мне пришлось бы отвечать именно на этот твой вопрос — и тогда нам обоим стало бы понятно, о чём ты думаешь в эти секунды… а ты ведь думаешь, Эдик, ты думаешь — ты не можешь об этом не думать… черт меня дёрнул затевать всю эту глупость: «укажи мне фотографию того, с кем я трахался в армии, и бонус — твой»… кретин! А с другой стороны… кто мог т а к о е предвидеть?..

Васю в тот мартовский день я с трудом уговорил потерпеть до вечера… он мог бы, плюнув на секс со мной, сходить в кусты — сбросить сухостой вручную, как это делали все и как делал это иной раз я сам, но Вася упёрто дождался… он дождался вечера — и после ужина, когда до построения на вечернюю поверку у нас снова образовалась полоса свободного времени, мы с Васей, отойдя от лагеря в сторону, противоположную той, куда с Толиком я ходил после завтрака, натянули друг друга так, как это может быть в пору беспечно шумящей юности, причем младший сержант Вася с лихвой вознаградил себя за томительное для него ожидание — он спустил в меня дважды, не вынимая член… нам всем — Толику, Васе, Серёге, Валерке, мне — оставалось совсем немного до дембеля… незабываемое время!.. Ты не спросил меня, Эдик, ты произнес свои три слова — «я не угадал» — с интонацией констатации, но меня не обманешь… я знаю, Эдик, о чём ты думаешь — о чём ты спрашиваешь меня и что, впившись в меня глазами, ты боишься сейчас от меня услышать…

— Не знаю, Эдик, огорчишься ли ты… — я делаю паузу, — но… — я снова делаю паузу, глядя Эдику в глаза… мне кажется, Эдик, что если я скажу сейчас, что я трахался в армии с твоим будущим отцом, ты не очень удивишься, услышав это, потому что, листая альбом с поставленной мною целью, ты не мог не подумать сам о младшем сержанте, беспечно смотрящем на тебя из своей армейской юности… ты любишь, Эдик, мыслить логически, и потому ты не можешь не понимать, что, будучи в армии, мы все были одинаково во власти искушения плотью… — если, — говорю я медленно, — ты не угадал, то всё правильно: бонус, Эдик, ты не получаешь… таково было моё условие!

Я чувствую, как во мне нарастает желание… жаркое, сладкое, непреодолимое желание. Я не хочу ни мартини, ни водку… я хочу Эдика — здесь, сейчас… хочу так, как когда-то — совсем в другой жизни — хотел младший сержант Вася меня, на весеннем ветру упрашивая покинуть на час территорию палаточного лагеря…

— Эдик… — шепчу я, скользя ладонью по его груди — запуская ладонь под рубашку… у Эдика прекрасная грудь — тугие упругие мышцы под безволосой атласно-нежной кожей. — Эдик… — шепчу я, указательным пальцем шевеля сосок… я чувствую, как сосок уплотняется — делается твёрдым… Эдик, не закрывая альбом, перекладывает его со своих коленей на журнальный столик… и, расстегивая пуговицы на рубашке Эдика, я уже знаю, что я сегодня сделаю… обязательно сделаю! — Эдик… — едва слышно выдыхаю я, чувствуя, как всё моё тело наполняется сладостью предвкушения…

Половину стены в спальне занимает окно-обманка, задрапированное благородной прозрачной бязью, — на огромном плазменном экране по желанию могут медленно кружиться в мягких синих сумерках хлопья белого снега, или идти унылый серый дождь, или стыть холодное небо бабьей осени, или медленно наполняться видимым зноем летнее утро, причем всё это настолько достоверно, что Эдик, попав ко мне в спальню впервые, был абсолютно уверен, что это действительно самое настоящее окно, потому что миниатюрная, но мощная видеокамера за стеной может без всяких искажений передавать на плазменный экран реальную картинку того, что можно было бы видеть из спальни, будь это «окно» настоящим… но главное в спальне — это огромная и вместе с тем уютная, на заказ сделанная кровать… шестнадцать квадратный метров!

Какое-то время мы сосётся в губы, лёжа поперёк кровати… точнее, сосу в губы Эдика я — сосу жадно, страстно, — Эдик лежит подо мной на спине, чуть расставив стройные ноги… шорты мы оба ещё не сняли, и я, упираясь напряженным членом Эдику в пах, одновременно чувствую через ткань двух шорт, как в мой пах твёрдым бугром упирается возбуждённо напрягшийся член Эдика… наши языки то и дело упруго соприкасаются, чувственно бьются друг о друга в невидимом жарком танце, — я, вдавливаясь пахом в пах Эдика, запойно сосу его в губы, в то время как он ладонями рук скользят верху вниз по моей спине… наконец, оторвавшись от Эдика, я пружинисто встаю на пол, — шорты наши, изнутри подпираемые мощно торчащими стояками, бугристо топорщатся… и я, наклоняясь над Эдиком, тут же тяну его шорты на себя, — трусов под шортами нет, так что возбуждённо твёрдый член Эдика, пружинисто подпрыгнув, тёмно-вишнёвой залупившейся головкой упруго шлёпается о плоский живот… я снимаю шорты с себя, — голый Эдик, на спине лежащий поперёк квадратной кровати, чуть изгибается, желая приподняться, но я тут же его останавливаю:

— Лежи, — выдыхаю я… стоя перед лежащим на спине Эдиком, я секунду-другую смотрю на распростёртое передо мной стройное тело… сын моего армейского друга, которому сейчас столько же лет, сколько было когда-то его отцу — моему сексуальному партнёру Васе… мы сосёмся в каптерке — страстно целуем один одного взасос, и пьяный Вася… блестя осоловевшими от кайфа глазами, пьяный возбуждённый Вася жарко выдыхает: «у меня, бля, встал!» — как будто у кого-то другого от всего того, что мы делаем в каптёрке, мог бы в тот момент не встать… с ума сойти! Упираясь коленями в край матраса, я наклоняюсь над лежащим Эдиком… я знаю, что Эдик чистоплотен, и если сегодня, у меня оставаясь на ночь, он не пошел сразу под душ, то это значит, что душ он принял непосредственно перед тем, как ко мне ехать, — Эдик чистоплотен, но сейчас… сейчас я бы ничуть не возражал, если б во рту у меня оказался, как когда-то в каптёрке, терпко солёный сержантский хуй со своим специфическим вкусом-запахом… впрочем, я понятия не имею, каков вкус у Эдикова члена!

Полгода трахая Эдика и дома, и на даче, я никогда не брал у Эдика в рот — ни разу я не сосал член Эдика сам… точно так же я ни разу не предлагал Эдику трахнуть меня в зад — никогда не подставлял ему свою задницу, — полгода имея с Эдиком сексуальную связь, я каждую нашу интимную встречу ограничивался тем, что любил его сам — я с наслаждением трахал Эдика сзади и спереди, и такое из раза в раз неизменно повторяющееся распределение ролей в сексе диктовалось моей доминирующей ролью в жизни: я был боссом, патроном, шефом, при котором Эдик, двадцатилетний парень, был всего лишь водителем… личным водителем, подставляющим мне, своему патрону, обалденно симпатичный и потому неизменно желанный зад… впрочем, время от времени у меня возникала мысль изменить этот устоявшийся сценарий наших сексуальных отношений — дополнить и обогатить его новыми обертонами, но каждый раз я эту мысль откладывал на потом: для полного физиологического удовлетворения мне вполне хватало в сексе с Эдиком активной — доминирующей — роли. Но сегодня… сегодня я твёрдо знаю, ч т о я хочу и ч т о я сегодня обязательно сделаю… я смотрю на сочно — маслянисто — залупившийся член лежащего передо мной парня, и мне кажется, что губы мои сладко покалывает от предвкушения… неожиданно — неизвестно к чему — я вспоминаю: где-то когда-то я читал, что вождь штурмовиков Эрнст Рем был арестован в «ночь длинных ножей» прямо в постели, где он ласкал своего шофера… право, странные мысли иной раз приходят в голову! Эдик, конечно, мой водитель, но я ведь — не вождь! Я занимаюсь бизнесом… причем, занимаюсь довольно успешно, — я бизнесмен, тщательно скрывающий свою любовь к парням… при чём здесь капитан Рем — вождь штурмовиков?

Наклоняя голову, я приближаю губы к основанию члена — к тому месту, где член переходит в мошонку… или — наоборот — мошонка переходит в член… впрочем, какая разница? Член в длину сантиметров семнадцать или, может быть, восемнадцать, но дело сейчас не в размерах, — Эдик лежит на спине, чуть раздвинув ноги, и член его — напряженный, чуть изогнутый вправо — едва заметно дёргается от возбуждения… я касаюсь губами члена у основания — и медленно, медленно скольжу приоткрытым ртом по нежной и тонкой, как пергамент, коже, обтянувшей молодой горячий ствол, к вкусно обнаженной головке… на какой-то мог губы мои замирают на уздечке, и — секунду-другую я ласкаю уздечку кончиком языка, одновременно чувствуя, как напрягается тело лежащего на спине Эдика от неизбежного наслаждения… я не знаю, делает ли так Эдику его девушка Юля, но это сейчас не имеет никакого значения, — даже если в своих эротических играх они практикуют оральный секс, у меня сейчас это получится ничуть не хуже, и вовсе не потому, что у меня в этом деле немалый опыт, а в первую очередь потому, что я… кажется, я люблю… я люблю Эдика!

Губы мои сдвигаются выше — я вбираю в рот жаром пышущую тёмно-вишнёвую головку, ощущая привкус перламутровой смазки, выступившей у Эдика от возбуждения… упругая мякоть головки во рту подобна большой перезрелой сливе… я теперь не могу бананы, но я обожаю спелые сливы, — совершая круговые движения языком, какое-то время я страстно ласкаю головку Эдикова члена… затем, медленно скользя обжимающими губами вдоль полыхающего огнём ствола к основанию, я с наслаждением насаживаю свой рот на твёрдый член Эдика, одновременно с этим чувствуя, как ладони его рук осторожно ложатся на мои плечи… да, Эдик, да! У моего армейского друга — младшего сержанта Васи, который сейчас, улыбаясь, беспечно смотрит в потолок с фотографии незакрытого дембельского альбома — член был значительно больше, но и твои жаром обжигающие семнадцать сантиметров — это тоже неплохо…

— Эдик… — говорю-шепчу я, спустя пару минут выпуская его влажно блестящий член изо рта — отрывая мокрые губы от горячего, окаменело-твердого ствола.

— Да… — глухо отзывается Эдик; секунду-другую мы смотрим в глаза друг другу… все мои партнёры, с которыми я имел секс не анонимно, называли меня Виталиком или Виталей, а Эдик во время секса — в то время, когда мы голые — не называет меня никак… то есть, из раза в раз повторяется одна и та же история: стоит лишь нам одеться, и я тут же вновь превращаюсь для него в Виталия Аркадьевича, как будто между нами ничего не было и не происходило, но до тех пор, пока мы находимся в постели, я словно утрачиваю для Эдика своё имя, — ни разу никак не назвал меня Эдик, мой персональный водитель, во время секса… почему я об этом думаю сейчас, глядя в потемневшие зрачки Эдиковых глаз? У младшего сержанта Васи во время нашего секса зрачки глаз темнели точно так же…

— Хорошо? — глядя Эдику в глаза, я вопросительно улыбаюсь; я знаю, что Эдику хорошо — что это никак не может быть плохо… но я всё равно его спрашиваю, потому что хочу услышать его утвердительный ответ.

— Да, — отзывается Эдик, и я вижу, как на секунду губы его трогает ответная улыбка, а в глазах его мелькает чувство благодарности.

Я ложусь рядом с ним — вытягиваюсь точно так же поперёк кровати, прижимаясь своим колом торчащим членом к его бедру. Он тут же поворачивается набок — лицом ко мне, его рука скользит по моей спине, но уже в следующую секунду, переворачиваясь на спину, я тяну Эдика на себя, так что ещё через секунду он оказывается сверху, — лёжа под Эдиком, я с наслаждением обхватываю ладонями его обалденную попку, в то время как он впивается горячим ртом в мои губы… потом мы сосём члены друг у друга — делаем это одновременно, и у меня невольно возникает подозрение, что его девушка Юля ему минет никогда не делала: кайфующий Эдик то и дело сбивается с ритма, так что мне приходится раз за разом придерживать его танцующие бёдра… потом в губы сосу Эдика я — сосу жарко, страстно, неутолимо, — я сосу Эдика в губы, одновременно ладонями лаская — поглаживая, сжимая-тиская — его попку… наконец, когда наслаждение делается почти невыносимым, я, отрываясь от Эдика, шепчу:

— Давай сюда смазку…

Эдик, рывком поднимаясь с кровати, идёт с вертикально торчащим, как кол, членом к полукруглой тумбочке, приставленной к стене, — он прекрасно знает, в каком ящике лежит у меня гель для анального секса.

— И свет… включи верхний свет, — говорю я, с вожделением глядя на упруго-сочные ягодицы… две обалденно-красивые мужские булочки, к которым мне хочется прижаться щекой… почему я не могу это сделать? Потому, что это будет выглядеть сентиментально?

«Верхним светом» я называю вделанные в подвесной потолок светильники, при включении которых спальня погружается в зыбко синеющий полумрак, так что возникает полное ощущение лунной ночи… кстати, тогда, когда младший сержант Вася, уже лишенный мною анальной девственности, трахал в очко меня, тоже была лунная ночь, но свет проникал в каптёрку через пыльное стекло единственного окна, а теперь мягкий лунный свет льётся с потолка — из невидимых глазу светильников, при этом на плазменном экране, имитирующем окно, появляются мерцающие звёзды…

В бликах лунного света Эдик возвращается к кровати, держа в одной руке небольшую квадратную баночку с гелем, а в другой руке — салфетницу… бросив салфетницу на край постели, он на секунду замирает, и я, глядя на него, молодого и обнаженного, в лунном свете стоящего передо мной в полный рост, невольно ловлю себя на мысли, что он… он — на фоне звёздного неба — прекрасен! Младший сержант Вася был малость смазлив, был пожиже телосложением, а Эдик смотрится совершенно мужественно… юно и мужественно — словно чудом возникший из лунного света античный юноша-воин…

— Мажь себе, — говорю я, откровенно любуясь стоящим передо мной Эдиком.

— Я? — Эдик смотрит на меня вопросительно.

— Ты! Или, может… может быть, ты не хочешь? — я, лёжа на спине поперёк кровати, смотрю Эдику в глаза.

— Почему не хочу? — отзывается Эдик. — Хочу…

Конечно, хочешь… а кто не хочет? Первый раз я подставил очко, когда мне едва исполнилось пятнадцать… Я учился в девятом классе, а Димка К. учился в десятом — он был на год старше меня, но жили мы в одном доме, так что были в одной дворовой компании, и однажды… однажды апрельским вечером это случилось: в подвале нашего дома Димка натянул в очко меня, а я, соответственно, то же самое сделал с ним… А последний раз меня драл в очко в Германии английский парень лет тридцати, приехавший в Германию на футбольный матч поболеть за свой клуб, — это было в гостинице, где мы сняли комнату на ночь без какой-либо регистрации, и это… это был полный экстрим: видимо, приняв меня за немецкого педика, ищущего утешение в случайном сексе, он отодрал меня за ночь пять раз, благо такому напору я нисколько не противился, а утром, когда мы расставались, в знак хорошо проведённой ночи он дал мне немного денег, хотя изначально ни о какой плате мы не говорили и за комнату в гостинице заплатил я… протягивая мне несколько смятых купюр, он довольно похлопал меня и раз, и другой по заднице — знал бы он, с кем он расплатился за секс!..

Это действительно был экстрим, если учесть, что я был в Германии в тот раз с целью проведения переговоров со своими деловыми партнёрами, — знали б мои деловые партнеры, к а к я провёл ночь, предшествующую подписанию соглашений о взаимовыгодном бизнесе… впрочем, подобных авантюр в моей жизни больше не было, — я смотрю, как Эдик старательно втирает гель в головку своего члена, ожидая, видимо, моей команды.

— Эдик, — тихо смеюсь я, — ты что — хочешь кончить, не приступая к делу? Иди ко мне…

Член у Эдика смазан — готов к анальному сексу, и я… говоря «иди ко мне», я поднимаю вверх широко раздвинутые ноги, отчего мои ягодицы гостеприимно разъезжаются в стороны, — прижимая колени к плечам, я подставляю Эдику свой зад…

Да, Эдик, да… сейчас ты меня трахнешь — ты меня выебешь так, как ебал меня когда-то твой будущий отец… кто знает в начале, что будет потом? Я лежу на спине, прижимая колени к плечам: чаще всего именно так, находя для этого время и место, мы задирали друг перед другом ноги, взаимным кайфом скрашивая будни армейской службы… о, какой это был кайф! Безоглядно желанный, упоительно сладкий кайф… младший сержант Вася — твой будущий отец — не был геем, но он был молод, как молоды бывают в армии все, кто призывается в восемнадцать лет, и потому, когда на него накатывало сексуальное желание или когда со своим вспыхнувшим желанием подкатывал к нему я, он отдавался однополому сексу с неизменным чувством безоглядного упоения… и не только он! Толик, Серёга, Валерка… разве нужно быть обязательно геем, чтоб испытывать удовольствие от собственной юности?

Этик, садясь на колени перед моим распахнутым задом, направляет член… и по тому, как он входит в меня — по его взгляду, вмиг ставшему каким-то сосредоточенно-детским, я тут же делаю вывод, что по части секса анального Эдик такой же профан, как и в части секса орального… или он, вставляя мне в зад, при этом ухитряется не упускать из виду, что я его шеф — его всевластный начальник-работодатель? Эдик входит неумело — входит в меня слишком грубо, но я его не останавливаю… пусть делает так, как делает! Вогнав в меня член до самого основания, Эдик на какой-то миг замирает, вслушиваясь в собственные ощущения… затем, глядя мне в глаза, неуверенно двигает сверху вниз бёдрами… помогая ему, я пару раз поддаю снизу вверх задом: давай, Эдик, давай! Еби меня, Эдик, как делал это когда-то младший сержант Вася — в мартовских сумерках на расстеленной на земле шинели…

Эдик двигает задом, и член его — вполне приличный член — скользит во мне, словно поршень, — я, обхватив обеими руками голову Эдика, притягиваю его к себе, и губы мои тут же жарко впиваются в губы его… так делал иногда Валерка — сослуживец твоего будущего отца… их койки в казарме стояли рядом — их койки разделяла общая тумбочка, но они оба ничего друг про друга не знали… ни Вася, ни Валерка понятия не имели, что они оба с одинаковым успехом кайфуют со мной — оба с неизменных удовольствием трахаются и в рот, и в зад, — не будучи геями, они оба кайфовали, как теперь модно говорить, в формате однополого секса, и кайф этот, молодой, желаемый, упоительно-сладкий, был не суррогатом и не подделкой — этот кайф, пусть даже обусловленный для Васи, Валерки, Серёги и Толика условиями армейской службы, был кайфом самой высшей пробы…

Трахать в зад — дело не хитрое, и секунд через двадцать-тридцать Эдик входит в комфортный ему ритм: нависая надо мной, он двигает бедрами сильно, почти размашисто, так что, упираясь ногами ему в плечи, я невольно дёргаюсь — сотрясаюсь от каждого его толчка… видимо, это его индивидуальный стиль, — думаю я, закрывая глаза… мой персональный водитель… — думаю я… какая чушь… — думаю я, — персональным водителем он будет в понедельник, когда повезёт меня в офис, а сегодня… сегодня он — Эдик… просто Эдик… и сегодня… и завтра… ощущение скользящего внутри члена доставляет мне удовольствие, и я, сотрясаясь от размашистых толчков, уже не думаю ни о чём — я блаженствую и душой, и телом… кончает Эдик с коротким непроизвольным стоном, содрогаясь всем телом, и в тот миг, когда он кончает, я смотрю ему в глаза: подав зад чуть вверх, в зыбком лунном свете я отчетливо вижу, как в совершенно потемневших зрачках Эдика огненной лавой плавится тысячелетний жар неподдельного наслаждения…

Потом Эдика трахаю я, причем я прошу его стать ко мне задом — я хочу сегодня любить его сзади… стоя на расставленных коленях, он послушно наклоняется — упирается щекой в мягкий ворс клетчатого покрывала, отчего его попка широко распахивается, разъезжается круглыми половинками в стороны… трахая меня, Эдик малость вспотел, так что волосы, обрамляющие туго сжатую дырочку, лежат по кругу угольно блестящими влажными колечками, — обалденная попка, к которой мне хочется прижаться щекой… или губами… с вожделением глядя на попку Эдика, я неспешно втираю гель в головку своего члена… кто мы в этой жизни? — пилигримы… среди прочих пейзажей, которые можно видеть из окна моей спальни, есть такой: залитое солнцем море песка, и вдалеке, почти у самого горизонта, медленно двигается по бескрайней песочной пустыне караван верблюдов… приготовив для кайфа — для путешествия — член, я неспешно смазываю указательным пальцем стиснутый Эдиков вход, и уже одно это доставляет мне ощутимое удовольствие, — мышцы сфинктера от соприкосновения с моим пальцем конвульсивно сокращаются, сжимаются, и я, играя пальцем с бледно-коричневым маленьким кружочком, невольно ловлю себя на мысли, что всё это уже не просто секс, а это… я люблю этого парня, и меня эта мысль и радует, и пугает — одновременно…

Я вхожу в Эдика медленно — углубляюсь в жаркую глубину его тела неспешно, постепенно, смакуя каждый миллиметр… член у меня ничуть не меньше, чем у Эдика, так что миллиметров получается много… а потом я Эдика с наслаждением трахаю — я сладко ебу его в очко, как ебал я Серёгу, Валерку, Толика, Васю… но тогда мы были упоительно молоды и оттого напористо торопливы, а теперь мне спешить совершенно некуда: сжимая в ладонях бёдра Эдика — ритмично раскачивая его треугольником сложенное тело взад-вперёд, я размеренными толчками-тычками насаживаю, натягиваю, надеваю вкусно распахнутую попу на свой колом торчащий член… ах, какой это кайф! Какой это сладостный, упоительный кайф — любить парня, который тебе по душе… и лишь когда я ощущаю, как стремительно и потому уже абсолютно неуправляемо, неостановимо подступает последний миг блаженства — последний аккорд этой лунной мелодии — я, наваливаясь на Эдика, одномоментно подминая его под себя, с силой вдавливаюсь, вжимаюсь в его ничком распростёртое тело телом своим, сладко содрогающимся от оргазма… да, Эдик, да! Пару раз именно так, сзади, я когда-то трахал-любил, а потом наполнял спермой твоего будущего отца — своего сослуживца Васю…

После секса, как это бывает всегда, Эдик сразу уходит в душ, — прихватив с собой шорты и использованные салфетки, он бесшумно исчезает из спальни, а я, чувствуя в теле приятную опустошенность, устало иду на кухню… к чёрту мартини! — я открываю бутылку водки, наливаю водку в рюмку, приготовленную для Эдика, залпом пью и, не закусывая, тут же закуриваю… только теперь, оставшись один, я в полную меру осознаю, каким причудливым образом совершенно неожиданно — непредсказуемо! — переплелось в моей жизни прошлое и настоящее… и ещё я думаю о том, что отношение моё к Эдику сегодня явно вышло за пределы устоявшегося сексуального партнёрства, когда я на вполне законных правах старшего по возрасту и шефа по положению сексуально имел Эдика в одностороннем порядке… чёрт! Как же это всё оказалось неожиданно… и неожиданно, и совершенно непредсказуемо!

Эдик входит на кухню минут через двадцать — в махровом халате, который, как мне кажется, не скрадывает, а ещё больше подчёркивает стройность его фигуры… я смотрю на Эдика, невольно любуясь им: этот улыбчивый и вместе с тем немногословный парень — мой персональный водитель… парень-водитель, которого, кажется, я уже люблю… чёрт, как же всё это неожиданно!

— Выпьешь? — спрашиваю я, показывая глазами на стоящую на столе бутылку водки.

— Спасибо, Виталий Аркадьевич, но пить на ночь… зачем? — отзывается Эдик, подходя к столу. — Пить на ночь я не хочу, а пару бутербродов съем…

Я бы мог сейчас заказать ужин из ресторана, и через двадцать минут его привезли бы, но я прекрасно знаю, что говорить об этом бесполезно, — Эдик от такого предложения категорически откажется… кажется, он делает всё для того, чтоб, послушно отдаваясь мне в постели, вместе с тем не перешагнуть какую-то значимую для него границу в наших отношениях, — беспрекословно отдаваясь мне в постели, он в то же время словно умышленно держит себя на расстоянии от меня… почему?

— Эдик, — говорю я, глядя, как он ест бутерброд, — скажи мне… только скажи мне честно…

— Виталий Аркадьевич, вы же знаете, что я никогда вам не вру, — спокойно говорит Эдик, глядя мне в глаза, и это действительно так — я это знаю.

— И тем не менее… — говорю я. — Скажи: зачем тебе это всё нужно?

— Что именно? — Эдик не перестаёт жевать бутерброд, но я вижу, как выражение его лица неуловимо меняется… когда человек тебе не безразличен, то обостряется взгляд, на него направленный, и ты начинаешь видеть-слышать малейшие изменения в интонациях голоса, в выражении лица.

— Секс со мной, — говорю я. — Я научился этому в армии, но там мы все были оторваны от женского пола, а нам, между тем, было по девятнадцать-двадцать лет, и иной раз так хотелось обычного человеческого тепла, что поневоле кто-то к кому-то тянулся… словом, это понятно! Но ты сейчас не в ситуации изоляции от женского пола, и у тебя есть девушка… у тебя есть Юля, которая, если я не ошибаюсь, тебя любит и которую, как могу я судить по твоим скупым репликам, любишь ты… так ведь? Я прав?

— Да, — Эдик, глядя мне в глаза, кивает головой.

Трахнув Эдика в первый раз, попытавшись дать ему за секс пусть небольшое, но вполне адекватное вознаграждение, я тогда на свой такой же вопрос получил в ответ вопрос про бананы, и с тех пор я ни разу не заводил разговор о мотивах, которыми Эдик руководствуется, не отказавшись и дальше подставлять мне свой зад, — сам для себя я решил, что Эдик таким тривиальным образом реализует свою бисексуальную сущность, и потому разговоров о сексе у нас никогда не возникало… не было таких разговоров, потому что мне было, в принципе, вполне достаточно того, что Эдик безотказен, что, ложась со мной в постель, он неизменно искренен, то есть достаточно страстен и отзывчив на все мои руководящие ласки. Но сегодня… сегодня я хочу говорить об этом! Я хочу услышать от Эдика, почему же всё-таки он со мной трахается…

— Да, — повторяю я вслед за Эдиком. — Ты любишь Юлю… следовательно, ты не гей — в том смысле, что в сексе женщины для тебя значимы не менее, чем мужчины… а может быть, даже более… так?

— Виталий Аркадьевич! — Эдик, переставая есть бутерброд, чуть заметно улыбается. — О каких мужчинах вы говорите? Вы были первым, с кем я это сделал… и с тех пор я это делаю только с вами. У меня нет никаких позывов делать это же самое с кем-то другим… ну, то есть, не возникает желание делать что-то такое с другими парнями, как это делают геи — парни, сексуально ориентированные на парней.

— Вот! Потому я испрашиваю тебя: зачем тебе нужен такой секс, если каких-то позывов, как ты сам говоришь, к сексу такому ты не испытываешь?

Говоря это, я с видимым простодушием смотрю Эдику в глаза, скрывая под выражением банального любопытства свой самый живейший — неподдельный — интерес… что я хочу от Эдика услышать? Какого объяснения… нет, какого откровения втайне жаждет от Эдика моя душа? Чтоб он сказал мне сейчас, что он меня любит? Но это будет неправдой, и потому он так не скажет — он действительно мне никогда не врёт… это будет неправда, и вместе с тем в глубине моей не зачерствевшей от бизнеса души теплится смутная надежда: а вдруг?.. Меня никогда и никто не любил по-настоящему — так, как об этом пишут в книгах… вот ведь какой парадокс! Первый свой секс с Димой

К. я осуществил не потому, что был в Диму влюблен, а потому, что мне было пятнадцать лет и я, как всякий пацан в таком возрасте, хотел именно секса — практически ежедневно я мастурбировал, возвращаясь домой из школы, или занимался этим перед сном, с равным успехом воображая то одноклассниц, то одноклассников, — будучи подростком, я сладострастно дрочил, воображая себя то с девчонками, то с пацанами, так что какая-то предрасположенность к однополому сексу была у меня, видимо, изначально… всё случилось в подвале нашего дома апрельским вечером — случилось это на сложенных на песке необструганных досках, которые Дима К. предварительно застелил принесённым из дома покрывалом, — он натянул меня, а я это сделал с ним… было и больно, и кайфово — одновременно! И хотя этот Дима К., с кем я впервые вкусил-познал сладость реального секса, был парнем вполне симпатичным и мне приятным, какой-то особой любви у нас не было ни изначально, ни потом — в основе нашего сексуального партнёрства было чисто физическое желание… по-весеннему шумящее, жаркое и жадное, безоглядно молодое желание, — однажды попробовав-испытав, мы потом ещё не раз и не два с наслаждением трахали друг друга и в зад, и в рот, но каждый раз всё это случалось-происходило не по причине каких-то романтических чувств, а на волне совершенно естественного взаимного тяготения, обусловленного томлением стремительно взрослеющий — набирающей обороты — сексуальности… потом — до армии — было ещё несколько пацанов примерно моего возраста, которых с успехом натягивал я и которые с не меньшим успехом натягивали меня, и снова — это была не любовь, а это было молодое сексуальное желание, требующее естественной реализации…

потом была армия, где Толик, Серёга, Валерка и Вася — все нормальные пацаны! — скрасили мою и свою службу упоительным сексом… собственно, благодаря им, этим четверым парням-сослуживцам, армия в моей памяти навсегда осталась чем-то напористо молодым, безоглядно беспечным, волнующе радостным, так что я до сих пор, всматриваясь в годы службы — в «семьсот тридцать дней в сапогах», с чувством неизменной внутренней теплоты вспоминаю свою армейскую юность… как, например, это случилось сегодня, — и хотя секс, осуществляемый с пацанами в армии, был почему-то на порядок острее, а само удовольствие от армейского секса воспринималось сильнее и глубже, тем не менее ни с одним из четверых парней-партнёров у меня не случилось той безумной взаимной любви, о которой в тематических повествованиях, размещаемых на тематических сайтах, пишут те, кто оказался в этом смысле счастливее меня… безумно влюбился я уже в институте, куда поступил я после службы в армии, — я влюбился, втрескался, втюрился на первом курсе в пацана-однокурсника, который поступил в институт сразу же после школы, то есть был почти на три года младше меня… да, я знаю, что такое любовь, — это было похоже на безумие, на болезнь, потому как все мысли мои были только о нём, об этом парне, но у меня с ним ничего не было… да, собственно, и не могло ничего быть — по целому ряду причин, имевших как субъективный, так и объективный характер, — я тогда прошел буквально по краю… а потому — что теперь об этом вспоминать?

Я женился — и несколько лет никакого однополого секса у меня не было вообще… «и нашел я, что горче смерти женщина» — говорит мудрый Екклесиаст, но я сейчас не об этом, я о другом… я о любви: любила ли меня моя первая жена? Теперь я думаю, что нет, а тогда… тогда мне казалось, что она меня любит, — потому я, собственно, и женился… женился, потом развёлся… а как развёлся, так сразу же окунулся с головой в сладкий омут однополого секса… секс доставлял удовольствие, приносил удовлетворение, но любви — такой любви, о которой пишут на тематических сайтах — у меня не было… я снова женился, но так было нужно — для места под солнцем, и эта вторая женитьба мне уже нисколько не мешала параллельно иметь секс с парнями… перефразируя известную персидскую поговорку, можно сказать о такой параллельной жизни так: «Женщины — для видимости, парни — для удовольствия»… но разве в мире двойных стандартов я, балансирующий между видимостью и подлинностью, такой один — единственный-неповторимый? В мире искусства, бизнеса или политики таких пассажиров, как я, море… не капля в море, а море в океане… море в океане — это очень даже немало на планете по имени Секс… парни — для удовольствия, и удовольствию этому столько же лет, сколько существуют на земле мужчины, — это было, это есть, и это будет всегда… другое дело, что все живут в своё время, а времена, как известно, бывают разные, и времена эти не выбирают, — я люблю парней, но никто не знает о моей параллельной жизни: однополому сексу, как правило, я предавался в других городах или даже в других странах, причем секс этот был с моей стороны всегда анонимен, так что ни о какой любви здесь говорить тоже не приходится…

Теперь жена с дочерью больше живут в Америке, а у меня здесь солидный бизнес, завязанный на европейских партнёрах, и я, соответственно, редко бываю в Америке — нечего мне там делать… но я говорю сейчас не об этом — я говорю о любви… точнее, я думаю о том, что меня никто никогда не любил — не любил меня так, как когда-то любил я сам своего однокурсника… и вот — этот вечер: жена моя где-то за тысячи километров, а у меня на кухне сидит мой водитель Эдик — молодой симпатичный парень в тёмно-синем махровом халате, под которым спрятана-скрыта обалденная попка… впрочем, разве всё дело исключительно в этом — разве всё дело в одной только попке?.. Я смотрю на Эдика, и в душе моей теплится робкая надежда: а вдруг?

— Виталий Аркадьевич, — говорит Эдик, и я снова вижу, как, отвечая на мой вопрос, он тщательно подбирает слова, как он это делает всегда, когда что-то пытается понять сам. — Вы спросили меня, зачем мне всё это нужно… — Эдик делает паузу — он вопрошающе смотрит мне в глаза. — Виталий Аркадьевич, я не знаю… на самом деле не знаю, как мне ответить на ваш вопрос… то есть, я не знаю сам, зачем мне всё это… наверное — и даже наверняка — я могу обойтись без этого, но… мне нравится это делать — и я это делаю… с вами делаю…

— Может быть, Эдик, тебе нравлюсь я? — говорю я, пряча под шутливо снисходительной — чуть ироничной — улыбкой мальчишечье сердце, взывающее к взаимности.

Эдик секунду-другую молчит, опустив глаза… затем снова вскидывает на меня взгляд, и во взгляде его я по-прежнему вижу вопрос, обращенный ко мне… впору не мне его спрашивать, а мне самому отвечать на вопросы его!

— Я не знаю, Виталий Аркадьевич, что именно вы хотите сейчас от меня услышать, но… я вас уважаю, и вы это знаете, — Эдик снова говорит медленно, словно старается взвесить каждое произносимое слово. — Мне нравится у вас работать… ну, и всё остальное… — Эдик, на мгновение запнувшись, смотрит мне в глаза, — всё остальное мне тоже нравится… наверное, нравится потому, что нравитесь мне вы… ну, то есть, вы — вы сами… а как иначе? — Эдик смотрит на меня вопросительно. — Это не только то, что в постели… это — всё вместе…

Какое-то время я молча смотрю на Эдика… «это — всё вместе»… ну, и что мне надо от этого парня ещё? Чтобы он сейчас бросился мне на шею? Я знаю, что он это не сделает… во всяком случае, он не сделает это сейчас… возможно, не сделает этого никогда. Но разве мне мало сейчас того, что я от него услышал? Он сказал мне, что я ему нравлюсь — что ему нравится быть со мной, и не только в постели, а вообще… разве этого мало?

— Хорошо, Эдик, — говорю я, невольно улыбаясь, — ты нравишься мне, я нравлюсь тебе… по-моему, это неплохо… очень даже неплохо!

— Да… наверное, — отзывается Эдик, доедая бутерброд. — Завтра днём, Виталий Аркадьевич, я буду вам нужен?

— А что?

— Я обещал родителям Юли съездить с ними на дачу — нужно там что-то им сделать-помочь… — Эдик, говоря это, смотрит на меня вопросительно.

— Конечно, Эдик! Завтра утром позавтракаем, и — ты будешь свободен, — говорю я, — свободен до понедельника. Я сейчас в душ, и — пойду спать… а ты, если спать не хочешь, иди в другую спальню — там найдёшь, чем заняться.

Я говорю «найдёшь, чем заняться», имея в виду интернет… ну, то есть, если Эдик не хочет спать. Но Эдик мои слова понимает по-своему.

— Мне спать в другой спальне? — спрашивает он.

— Чего это ради? — я смотрю на него, улыбаясь. — Я тебе этого не говорил.

— Тогда, Виталий Аркадьевич, я тоже пойду ложиться, — говорит Эдик, поднимаясь из-за стола. — Спокойной ночи?

— Да, Эдик, спокойной ночи! — отзываюсь я, наливая последнюю рюмку водки. — Эдик! — неожиданно для себя самого говорю я, глядя уходящему Эдику вслед. — Принеси мне альбом…

— Хорошо, — оглянувшись, Эдик кивает головой.

Он возвращается с альбомом, держа его раскрытым на том самом месте, где мы прервались, — с черно-белого снимка на меня смотрит младший сержант Вася — мой сослуживец, мой друг, мой сексуальный партнёр и, как теперь оказалось-выяснилось, отец Эдика… с фотографии, беспечно улыбаясь, из нашего общего прошлого смотрит на меня будущий отец Эдика — моего персонального водителя, в которого я, кажется, уже влюблён… всё смешалось в доме Облонских! Прошлое, настоящее, секс, любовь… какое-то время — буквально секунду-другую — мы оба смотрим на фотографию симпатичного парня в форме младшего сержанта…

— Потом, Эдик, — говорю я, — ты мне что-нибудь расскажешь… об отце мне расскажешь. Как-никак, а мы вместе служили… в одном дивизионе… — Мне хочется расспросить Эдика сейчас, но я умышленно говорю «потом», и ещё я говорю «как-никак», чтоб таким образом позиционировать младшего сержанта Васю как одного из своих многочисленных сослуживцев — одного из тех, с кем свела меня служба в армии, и не более того.

— Хорошо, — отзывается Эдик. — Виталий Аркадьевич… а вы можете мне показать своего друга? Ну, того, про которого вы говорили… если, конечно, это можно.

— Можно, Эдик… можно всё, но… разве я обещал показать тебе того, с кем я в армии трахался? Я предложил тебе угадать — дал тебе шанс на приличный бонус… ты, как мне помнится, не угадал, точнее, угадывать не стал. Так что, Эдик… ничего я тебя показывать не буду — сам тебе я показывать не буду. Логично?

— Логично, — Эдик, глядя на меня, улыбается. Какое-то время мы оба молчим; я листаю страницы лежащего на столе альбома — переворачиваю обклеенные фотографиями листы, и мы оба смотрим на мелькающие перед глазами лица парней; они разные, эти лица… разные лица — разные парни: сержанты, солдаты… моя армейская юность! — А что, Виталий Аркадьевич… — нарушает молчание Эдик, — в армии гомосексуальные отношения очень распространены — много там геев? Ну, то есть… если сказать-спросить точнее, то — многие в армии секс такой практикуют?

— А ты как думаешь? — я смотрю на Эдика вопросительно. — Представь: молодые здоровые парни, бок о бок живущие в относительно замкнутом пространстве не день и не два… есть же такие части, где нет ни увольнений, ни самоволок! Ну, и что приходится делать молодым парням, оказавшимся в таких условиях? А? Что говорит тебе твоя логика? — Глядя на Эдика, я невольно улыбаюсь. — Природу, Эдик, не обманешь — и остаётся либо кулак, либо друг-сослуживец… что вполне естественно — и то, и другое естественно в принципе! К кулаку прибегают все, а что касается отношений, называемых гомосексуальными, то это уже у кого как получится — как сложится… я бы даже сказал: кому как повезёт.

Секс в армии — это айсберг, и то, что время от времени по каким-то причинам становится известным, выступает лишь видимой верхушкой этого скрытого айсберга… скажем, время от времени в каком-нибудь средстве массовой информации появляется сообщение, что там-то и там-то такого-то солдата после отбоя изнасиловали старослужащие, и — когда это не удаётся по каким-то причинам скрыть, это становится общеизвестным, — время от времени айсберг показывает свою верхушку… но ведь на поверхности, как правило, оказывается криминал, то есть секс, сопряженный с насилием, с принуждением… это, конечно, в армии происходит-случается — как, впрочем, и везде, но ведь глупо думать, что однополый секс в армии сводится только к этому: изнасиловали, принудили, заставили… а то, что невидимо никому — что, образно говоря, остаётся под водой, то есть вне поля зрения окружающих? Никто же ведь свечки не держит, когда парни, находя и время, и место для уединения, трахаются — кайфуют-наслаждаются — по взаимному устремлению… об этом на первых полосах газет обыватель не прочитает, и в новостных программах об этом он тоже не услышит.

Понятно, что в армии — как и везде — есть какой-то процент геев, то есть парней, сексуально ориентированных исключительно на парней, но сводить всё к этому — это, конечно, неверно… дело не в сексуальной ориентации! Дело — в самой природе человека, допускающей реализацию сексуального желания в разных вариантах, и армия в этом смысле способствует тому, чтобы парень, не зашоренный предрассудками, реально познал свою бисексуальную сущность… так что, Эдик, ты правильно сделал, что уточнил свой вопрос. Геи в армии, конечно же, есть — как и везде, но однополый секс сам по себе, то есть вне всякой зависимости от какой-либо явно выраженной ориентации, это прежде всего сексуальное удовольствие, и чтоб это нормальное сексуальное удовольствие полноценно испытывать, совсем не обязательно быть геем… о чём ты, Эдик, прекрасно знаешь сам. Я ответил на твой вопрос?

— Исчерпывающе, — Эдик, глядя на меня, кивает головой. — Я, собственно, почему об этом спросил? Буквально на днях пришел из армии мой сосед по лестничной площадке… ну, друзья к нему в гости пришли, чтобы дело это отметить, и меня он позвал — по-соседски позвал. Я не пью, а они подпили — и среди прочего заговорили о сексе в армии… в том числе и о том, есть ли в армии отношения гомосексуальные — типа: кто во время службы в армии с этим сталкивался. Так вот… сосед мой, Андрюха, уверял-доказывал, что ничего такого в армии нет — что отношений подобных он в армии ни разу не встречал. Вот почему я, собственно, и спросил…

— А тебе не показалось странным, что выпившим парням, заговорившим о сексе, э т о т вопрос т о ж е небезразличен? — Я смотрю на Эдика с лёгкой иронией. — Это во-первых. А во-вторых… кто знал в казарме про нас — про меня и того, с кем был у меня достаточно регулярный секс? Никто не знал. Мы разумно скрывали свои отношения, и — никто ни о чём не догадывался, никто ничего не подозревал. А потому любой из наших сослуживцев мог, вернувшись домой, совершенно искренне говорить-доказывать, что секса такого в армии нет… я же сказал тебе, что секс армейский — это айсберг, основной массив которого скрыт под водой, и армия в этом смысле… — я невольно думаю про Антона, обозвавшего армию «жопой», — армия, Эдик, у каждого своя… и в этом смысле, и во всех других смыслах — у каждого, в армии отслужившего, армия с в о я. А вот то, что у подвыпивших парней — твоих знакомых — разговор о сексе в армии вольно или невольно свёлся к разговору о проявлениях армейской гомосексуальности… это, Эдик, само по себе уже может быть симптоматично! — Глядя на Эдика, я улыбаюсь. — Ты говоришь, что сосед твой по лестничной площадке… что он там всем доказывал? Что гомосекса в армии нет? Ох, Эдуард… береги свой зад!- Я, глядя на Эдика, смеюсь.

— Да ну, Виталий Аркадьевич! — Эдик улыбается в ответ, глядя на меня. — У меня такой проблемы нет… и потом: они говорили всякую чушь… явные гомофобы!

— Ну, во-первых, слушать нужно не только то, ч т о говорят, но и то, к а к это говорят… иной раз интонации бывают куда существеннее, чем слова, и нередко случается так, что начинают такие «явные гомофобы», как это водится, «за упокой», а заканчивают «за здравие» — начинают с того, что «гомосекса нет», а, подпив хорошенько, заканчивают эту животрепещущую тему тем, что «давай попробуем»… вполне банальная ситуация! Потому и говорю тебе: береги свой зад! Это во-первых. А во-вторых… во-вторых, кто такие гомофобы — гомофобы настоящие, а не фасадно-декоративные? Это, как правило, те, кто по тем или иным причинам не может в естественной форме — в форме нормального секса — реализовать свои смутно эротические либо конкретно сексуальные позывы, направленные в сторону своего собственного пола… не могут — по разным причинам, но ведь природу не обманешь, и происходит своего рода извращенная сублимация… «гомофобы — это геи, извращённые эпохой» — где-то я слышал подобную сентенцию… другое дело, что такая сублимация гомоэротизма, какой является гомофобия, порой принимает агрессивные формы, и здесь уже нужно быть осторожным — во избежание всяких-разных недоразумений… у нас ещё будет время, и я тебе об этом как-нибудь ещё расскажу… поподробнее расскажу, что это за публика — гомофобы.

— Хорошо, — отзывается Эдик, кивая головой. Секунду-другую мы молчим… я не знаю, о чём думает Эдик, а я думаю о том, что гомофобы — это, в сущности, извращенцы… убогие люди, извращающие свою природой заложенную собственную потребность к однополому сексу или даже к любви в угоду мертвящим догмам сексуального самоограничения… сколько изначально нормальных пацанов душевно искалечены этим заведомо деструктивным, внутри сидящим запретом на однополую любовь! Запретом, привнесённым в сознание извне… Видя, что я молчу, Эдик поднимается со стула. — Спокойной ночи? — говорит он, глядя на меня.

Он произносит «спокойной ночи» так, словно спрашивает, спать ли ему или в спальне меня ждать … ах, Эдик! Сын моего армейского друга — младшего сержанта Васи… я смотрю Эдику в глаза, и мне хочется думать, что он готов… и не просто готов, а он хочет, желает, ждёт продолжения секса со мной… а почему, собственно, так — именно так! — я не могу думать? Разве этот парень, который нравится мне всё больше и больше, не сказал сегодня, бесхитростно глядя мне в глаза, что я ему нравлюсь — нравлюсь тоже? Всем хочется любви — такой, как у Ромео и Джульетты… причём, такой любви хочется даже тем, кто пьесу автора восхитительных сонетов никогда не читал, — всем хочется любви — фантастической, всепоглощающей, неповторимой! Но разве согревающая душу искренняя, ничем не замутнённая симпатия — человеческая симпатия — недостаточна для того, чтобы почувствовать, что ты в этом мире не одинок?

— Спокойной ночи, Эдик, — говорю я. — Спи, если больше ничем заниматься не хочешь… а я посижу ещё немного.

Эдик, кивнув-улыбнувшись, выходит из кухни-гостиной, а я наливаю себе ещё рюмку — последнюю… а может быть, предпоследнюю, — я пью сегодня, совершенно не пьянея… Во вторник я улетаю в Европу — договариваться о продлении деловых контактов с европейскими партнёрами, а поскольку к предстоящим переговорам всё готово, всё просчитано и предусмотрено, я имею полное право чуть-чуть расслабиться, — глядя в лежащий передо мной дембельский альбом, я думаю об Эдике… «спи, если больше ничем заниматься не хочешь» — сказал я Эдику, и он в ответ на эти слова кивнул-улыбнулся… а что он должен был сделать в ответ?

Сказать мне, что он сейчас хочет не спать, а трахаться? Может быть, хочет… а может — не хочет, — я думаю об Эдике, и поглупевшее моё сердце, как у мальчишки в весенних сумерках, жарко плавится от любви… «а на улице мальчик сопливый… воздух поджарен и сух… мальчик такой счастливый…», — когда-то, в задроченной юности, я с удовольствием читал стихи, и вот какие-то строчки остались в памяти — какие-то строчки и даже строфы я помню до сих пор… «мальчик такой счастливый…» — кто б тогда мог подумать-предположить, что жизнь моя свяжется с бизнесом?..

Я думаю об Эдике, лежащем сейчас в моей постели, а с чуть пожелтевшей фотографии из незабытого прошлого на меня беспечно смотрит его будущий отец — младший сержант Вася, — моё прошлое и настоящее удивительным образом соединились, непредсказуемо переплелись-сплавились… и, глядя на фотографию чуть смазливого парня в сержантской форме, я невольно думаю о том, ч т о могло бы случиться-произойти, если б Эдик не поспешил мне сказать, что подобный альбом он уже видел… ведь мог же он, в этом не признаваясь, указать на фотографию своего отца? Мог… ещё как мог! — указать не в контексте поставленной мною задачи, а сделать это исключительно для того, чтоб узнать-услышать что-либо о своём отце из уст того, с кем вместе его отец когда-то служил… «он?» — мог бы спросить меня Эдик, и я, ни о чём не догадываясь, ничего не подозревая, ответил бы… я бы ответил утвердительно: «Да, Эдик, правильно… ты угадал! — сказал бы я. — Это и есть тот самый парень, с которым я классно трахался в армии… бонус твой!» Сказал бы я так, и — что было бы дальше?

Сумел бы Эдик, услышав, что его отец и я когда-то были сексуальными партнёрами, сохранить хладнокровие? Я не знаю… я только знаю, Эдик, что нам обоим — и мне, и беззаботно смотрящему с фотографии парню в форме младшего сержанта, который тогда ещё не был твоим отцом — было во время совместной службы одинаково в кайф друг друга натягивать-трахать… это я, Эдик, знаю — во всех подробностях помню — точно!

Стоя под душем, я думаю о том, что за всё то время, что я трахаю Эдика, сам Эдик — за исключением дня сегодняшнего — ни разу не кончал в постели… то есть, всегда кончал я — трахал Эдика в зад, а потом Эдик с неизменной деликатностью тут же уходил в ванную, и… не имея возможности кончить в постели, поскольку я ему этого никогда не предлагал, он, вероятно, делал это здесь — в ванной комнате… вполне вероятно! Подставив мне зад — ублажив меня в постели, Эдик с целью разрядки уже здесь в одиночестве догонял сам себя посредством собственного кулака… разве это не свинство — с моей стороны? Все эти полгода наших сексуальных отношений я имел парня в зад, я использовал парня в качестве пассивного партнёра, трахая его на правах шефа-патрона-босса, и — не более того… разве это не свинство?..

Стоя под душем, я думаю о том, что теперь всё будет по-другому… да, по-другому! Я ему не шеф, не патрон и не босс… во всяком случае, здесь — у себя дома… я сегодня подставил Эдику зад, и Эдик с этой новой ролью прекрасно справился… да и как бы, интересно, он мог не справиться? Эдик, который мне нравится… впрочем, трахнуть парню парня — на это много ума не надо, и потому дело вовсе не в том, что Эдик меня трахнул — натянул в очко, а всё дело в том, к а к он это сделал, — стоя под душем, я думаю о том, что, имея деньги, можно купить практически всё: можно купить любое тело, женское или мужское — на свой вкус, можно купить за деньги чьё-то расположение, чью-то любовь, даже чью-то преданность… всё можно купить — всё имеет на рынке человеческих отношений свою цену! И при всём при этом есть нечто, что невозможно подделать, а потому нельзя ни продать, ни купить, — это «нечто» — искренность… не бытовая, ни к чему не обязывающая, и искренность глубинная, сакральная — она либо есть, либо её нет, и это всегда чувствуется, — Эдик не лезет из кожи вон, чтобы мне понравится, и мне это нравится… мне нравится Эдик — мой персональный водитель… сын младшего сержанта Васи, с которым я классно трахался, будучи в армии… кто б тогда мог о таком подумать — кто бы мог такое предположить!

Толик, Серёга, Валерка, Вася… все они, окунаясь в сладость однополого секса, были естественны и искренни, и потому все они — абсолютно нормальные пацаны!.. Серёга классно сосал… у Толика была обалденная задница… Валерка, не будучи геем, любил сосаться в губы… а у младшего сержанта Васи был более чем приличный член — здоровенный член, который он время от времени с удовольствием вставлял мне в зад… по-весеннему молодое, беспечно счастливое, навсегда ушедшее, но незабытое — незабываемое — время!

Время моей армейской юности… и вот теперь — в совершенно другой жизни — у меня такое ощущение-чувство, что они, мои армейские друзья, удивительным образом соединилось в Эдике, — стоя под душем, я думаю о том, что у лежащего в спальне Эдика вполне приличный член, и обалденная попка, и он классно сосётся в губы, и классно сосёт член у меня… понятно, что все эти составляющие и важны, и существенны, и даже в какой-то мере необходимы для наслаждения сексом, но главное… главное, конечно же, не это, — я чувствую в Эдике ту самую — юную, ничем не замутнённую — искренность, какая была когда-то у всех нас, и это… именно это и есть по настоящему счёту — главное, — прошлое аукнулось в настоящем, и вот… стоя под душем, я с чувством совершенно молодого — радостного, упруго-напористого — удовольствия думаю об Эдике, и в душе моей жаром плавится чувство разгорающейся любви… у Эдика, правда, есть девушка Юля, с которой он строит серьёзные отношения, но она не была помехой до дня сегодняшнего и — мне хочется в это верить — не станет помехой в будущем, хотя… секс и любовь — парадигмы разные, и если с сексом нас — у меня и у Эдика — всё устаканилось-определилось, то что и как будет в том случае, если меня накроет любовь, я не знаю, — я не знаю, как Эдик станет делить себя между Юлей и мной… да и станет ли он это делать?

В спальне горит приглушенный золотистый свет, отчего кажется, что всё в комнате погружено в тёплое море чувственной нежности, — я вхожу в спальню, и первое, что мне бросается в глаза — это голая попка Эдика… чуть согнув ноги в коленях, Эдик лежит на кровати спиной ко мне — он лежит на боку, укрывшись наброшенным сверху покрывалом, но покрывало наполовину с него сползло, скомкалось-съехало, так что чуть оттопыренная в мою сторону голая попка почти вся на виду… я смотрю на две сочно-округлые, упруго-мягкие, юной спелостью налитые половинки-булочки обалденной, как сама юность, попки… все предыдущие разы, когда Эдик, подставив мне свою попку — удовлетворив моё сексуальное желание, оставался у меня до утра и мы спали вместе, он перед сном одевал трусы-плавки, так что каждый раз, просыпаясь по утрам, я снова их с Эдика снимал-стягивал, чтобы утром позаниматься с ним сексом так же, как я это делал накануне вечером, — всё это время мы спали вместе, спали в одной кровати, и при этом ни разу не спали голыми… а сегодня Эдик лёг спать без трусов, и я в этом вижу-чувствую некий знак, — я смотрю на желанную, золотисто-нежную попку Эдика, чувствуя, как член мой стремительно наливается, набухает горячей твёрдостью — как у мальчишки-подростка в пору его неуёмных желаний, когда эрекция неконтролируемо возникает лишь от одной жаркой мысли…

— Эдик… — тихо — едва слышно — шепчу я.

— Что? — отзывается Эдик после секундной паузы, и я чувствую-улавливаю обострившимся слухом, что голос его чуть напряжен.

— Ты не спишь? — спрашиваю я, словно то, что отозвавшийся Эдик спать не может, для меня не очевидно… в этом вопросе — «ты не спишь?» — нет никакой логики, но… что мне сейчас думать о логике! Спрашивая, я невольно перевожу взгляд с голой попки Эдика на его коротко подстриженный круглый затылок, наполовину утонувший в подушке.

— Нет, — отзывается Эдик. Он хочет повернуться ко мне лицом, но я, упреждая это его естественное движение, торопливо произношу:

— Не поворачивайся! Лежи так…

— Почему? — замерев-застыв, вопросительно шепчет Эдик, и теперь в его голосе я слышу мальчишеское недоумение.

— Потому что, Эдик, мне нравится так… — медленно шепчу-произношу я, смакуя каждое выдыхаемое слово… я говорю это, уже предвкушая, как сейчас я прижмусь к его попке губами… я любою тебя, Эдик!

Эдик не отзывается — он послушно лежит ко мне спиной, выставив из-под сбившегося покрывала голую попку, и… глядя на попку Эдика, я снимаю-сбрасываю с себя махровый халат… член мой стоит, — залупившись багрово-сочной головкой, мой напряженный член дыбится колом в золотистых сумерках моей любви…

————————————————————

Pavel Beloglinsky: ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ. — Final edition: 2010-01-25

beloglinskyp@mail.ru