Как Лев Толстой перед сношеньем
Хуй вытирает бородой,
Вот этим маленьким вступленьем
Начну рассказ нескромный свой.
I
Зима была ебать какая…
Кричали царские гонцы,
Что, мол, дворяне из Валдая
Пообморозили концы.
Конечно, о таком морозе
Пиздеть сподручней в блядской прозе,
Но я хочу в стихах сказать —
Как выйдешь во поле поссать,
Так примерзает хуй к одёже,
Не оторвать, ебёна мать,
А брызги, падая, звенять…
Нет, летом ссать куда надёже.
В ту зиму только тот тащился,
Кто по утрам в постель мочился.
II
В один из дней мороз крепчал…
Мороз… А ну его к хуям!
В тот день в Москву гусар въезжал —
Поручик Ржевский — зверский хам.
Гусак высокого полёта
Не мог он суток без залёта,
И постоянно на Кавказ
Его ссылал царь-пидорас.
Но Ржевский — падла — болт могучий
На царску службу забивал.
Что делал? Да хуи валял!
И водку пил, верблюд ебучий.
Да, посильней, видать, царизма
Талант большого похуизма.
III
И вот, съебавшися с Кавказа,
Припиздил Ржевский в стольный град.
И хоть бы хуй ему, зараза!
И до пизды ему всё, гад!
Навстречу, бля, кузен Болконский
С женой своей — пиздою конской.
«Здорово, чмо! Хуй тебе в рот!»
«Мон шер ами, привет, майн готт!
Пойдём со мною друг бесценный
К Ростовым. Граф Ростов-амбал
На всю Москву устроил бал.
А ты, бля, хуй с горы — военный,
Ну, а военные всегда
Там, где есть бабы — господа.
IV
Хуяк! И принято решенье —
Друзья отправились на бал.
И Ржевский скорого сношенья
Уже симптомы ощущал.
А на балу народа — тьмища.
Какие мерзкие еблища:
Графини — сучки, проститутки;
Князья — ебучие ублюдки —
Все собралися на халяву,
И все, как свиньи, обожрались,
Все обрыгались, обосрались.
Кормил Ростов гостей на славу.
Мазурку заиграли в ложе
И заплясали эти рожи.
V
Лакеи пьяные в перчатках
Мадамов тискают в углах,
Поэт народный — Пушкин Сашка
Расплылся в собственных соплях.
А вон и Дельвиг — хуй с очками
И гувернантами-качками,
И охуевший от поносов —
Михал Василич Ломоносов.
Пердели, суки, прямо в ухо,
Когда плясали, ну и бал!
Ужимками всех заебал
Заезжий пидор — Пьер Безухов.
А Ржевский захотел в парашу,
И тут увидел он Наташу…
VI
Наташа — божие творенье,
Чтобы ебать уже готова.
Прошу пардон и извиненья,
Пока о ебле ни пол-слова.
Семнадцать лет! Глаза большие —
Пиздец, огромные какие!
Какие губки, зубки, щёчки
И ушек розовые мочки.
А талия у ней какая,
А жопа — это не сказать!
Это, брат, надо осязать,
Рукой по ней передвигая.
На что не глянешь — всё не мелко,
Но главное, что девка — целка.
VII
«Ну, заебись, — подумал Ржевский,
Забыв, что сильно срать хотел.
Пиздык! К Наташе оробевшей
Хуярит он сквозь тучу тел.
В вопросах блядства Ржевский — сноб!
Кого уже только не ёб —
Графинь, княгинь, простых крестьянок
И извращенок-лисбиянок.
А, если с жару, если с пылу,
От удовольствия сопя,
Он выеб сельского попа
И генеральскую кобылу.
А хуем целку поломать —
Да как два пальца обоссать!
VIII
Мужской напор пол любит слабый —
Так Ржевский издавна считал.
«Мадам! А я бы вам… А я бы!» —
И из рейтузов хуй достал.
Наташа член как увидала —
В глубокий обморок упала.
И у поручика — регресс,
Какая ебля, если стресс.
Урок вам — будущие хамы:
Чтоб в затрудненье не попасть,
Не смей при людях хуем трясть!
На Ржевского косились дамы —
Раз с голым членом среди залы
Всё ясно — озабочен малый!
IX
На Ржевского все, как на рыжего:
«Вы, сударь, — хам! Вы — распиздяй!»
Ростов, за дочь свою обиженный,
Сказал: «Мудило, уезжай!»
Заправив болт в рейтузы снова,
Взял Ржевский на прощанье слово:
«Я всех вас видел на хую!
Я всё сказал! Пардон, адью!»
Сей миг оставим сцену эту,
Надев тулуп свой из овечки,
Поручик, стоя на крылечке,
Кричит: «Карету мне, карету!»
Домой приехал, ох, невесел
И деньщику пизды отвесил!»
X
Всю ночь ему Наташа снилась…
А когда утром пробудился
Одна лишь мысль в мозгах носилась:
«Блядь буду, кажется, влюбился!
Ведь не ебал ещё ни разу,
А как уже люблю заразу!» —
Подумал Ржевский, яйца тря.
«Эх, пропадать, так не зазря!
Уж, раз такое положение,
Любовь такая, хоть усраться,
Придётся, видно, извиняться
И делать, на хуй, предложение.
А как женюсь, я вам скажу,
Вот тут я ей и засажу!»
XI
«Лука, деньщик! Давай-ка шубу
И запрягай коней скорей!
Да шевелись, а то, блядь, в зубы
Получишь, ёбаный еврей!»
За то Лука был часто бит,
Что Ржевский был — антисемит.
Он не любил жидов, цыган,
Хохлов, китайцев и армян —
От них бывает только вред.
Ещё он негров не любил
И Пушкину ебло набил.
Что делать, Ржевский был — скин-хэд.
И вечно с битым был еблищем
Деньщик его — Лука Мудищев.
XII
Лука Мудищев — жид до гроба.
О нём сказать не примену
И подчеркнуть хочу особо
Интимной жизни сторону:
Природой одарён был щедро —
Имел он хуй длиной пол-метра.
И ни одна, простите, блядь,
Луке не рисковала дать,
Предпочитая удаляться.
А он был чист и непорочен,
Но сексуально озабочен.
Ну, хватит над Лукой смеяться,
Он — генетический урод.
Здесь непричём его народ.
XIII
К Болконскому примчал поручик,
В дороге прикупив цветы.
«Эй, князь, пора вставать, голубчик,
Поехали со мной в сваты!»
«К кому?» — «К Ростову графу.
Я дочь его — Натаху
Решил сосватать за себя,
Чтоб охуеть потом, ебя!
А ты сейчас в большом почёте,
Был сватом у государя.
Тебя ж там не прогонят зря»
«Ростов же нынче на охоте»,-
Князь вспомнил, натянув штаны.
И в лес рванули дружбаны.
XIV
А граф Ростов, вьебенив чарку,
С утра всегда он был таков,
На кухне выебав кухарку,
Затеял травлю на волков.
Волков травить — не хуй сосать!
Тут надо что-то понимать.
Собак граф не кормил три дня —
Охота — это не хуйня!
Собрались быстро домочадцы:
Сынок, Наташа и супруга,
А вместе с ней её подруга.
И вот уже по лесу мчатся…
За ними лай стоит и гам,
Видать, пиздец пришёл волкам.
XV
Зимой в лесу совсем хуёво.
Мороз ебучий — это раз,
Грибов и ягод нету, к слову,
И снег по яйца, пидорас.
Собаки сгинули в снегу…
Гав-гав и больше ни гу-гу.
Волков не видно ни хера —
Заёб прошёл — домой пора.
Зимой в лесу темнеет сразу,
Быстрей, чем болт у вас встаёт.
Вдруг солнце на хуй уебёт
И, блядь, ищи его, заразу.
И для сравненья: в этом мраке
Темнее, чем у негра в сраке.
XVI
Наташа плачет — страшно стало,
А граф и сам, блядь, перессал,
Закутал в шарф своё ебало,
Ну, думает, пиздец настал.
Тут Петя — сын его — корнет
Заметил вдруг какой-то свет.
Среди деревьев что-то светит.
Наверно, волк, — подумал Петя.
Сынок по папе был — мудак,
В штаны от страха наложил,
А там в лесной избушке жил
Старик-сувровец — чудак.
Уже седой, но полон сил,
Лесничий день и ночь дрочил.
XVII
В тот вечер, запалив лучину,
Отпиздив колом свою лайку,
Решивши разогнать кручину
Достал хрыч старый балалайку.
И начал что-то петь про клитор,
Он был народный композитор.
Вдруг — страшный стук, ломают двери.
Неужто охуели звери?
Мелькнула мысль у патриота.
А то охотники мои,
Замёрзли, падлы, как хуи,
Погреться была им охота.
Все влезли в избу к старичку,
Чтоб наебениться чайку.
XVIII
Согрелись быстро эти гости,
Тут граф заметил балалайку.
«А не размять ли нынче кости,
А ну, хрен старый, поиграй-ка».
Какая музыка была —
Графиня кипятком ссала.
Наташа тут пошла плясать,
Да ловко как, ёб её мать.
Вот, блядь, талант, так уж талант.
А юбка как взлетает
На ножки взгляд бросает
Наш охуевший музыкант.
Вдруг двери с треском растворились —
Болконский с Ржевским объявились.
продожение следует….
