Весна. Сколько в этом слове счастья для каждого отрока. С наступлением зимы, казалось и сама жизнь застыла, а теперь, всё оживало. Снова начиналась активная работа в полях, пастухи водили скотину на выпас, деревья приоделись в свои зелёные платья, солнце припекало на удивление сильно, а вода блестящей в солнечных лучах реки заманчиво манила в свои объятия.
Но самым главным событием для всего городка было то, что скоро их похода должна вернуться сотня. Сотня кованной конной рати вышла за ворота ещё в конце осени, отправляясь на границу, нести службу по приказу князя Туровского, защищая земли от набегов северных соседей, перекрытия речного пути, по которому любили путешествовать нурманы, а так же для карательного похода в глубь местных лесов и болот, чтобы показать распоясавшимся язычникам, кто хозяин на этих землях.
В большом поместье сотника уже с самого утра был шум и гам: женщины уже приступили к своим делам. В это же время в комнате под самым чердаком медленно проснулся единственный мужчина оставшийся в доме. Если быть точным, то не мужчина, а отрок четырнадцати лет отроду. Как и каждое утро уже на протяжении длительного времени, проснулся он от того, что в паху ломило, а тёплая волчья шкура поднималась бугром в том месте. И снова парень мысленно порадовался тому, что он уже как год ушёл из женского крыла поместья. Ведь до тринадцати лет дети жили с матерью, ну, а после, парня переводили в общую часть дома, а размер поместья Лисовых это позволял.
Митька Лисов шустро подскочил с кровати и потягиваясь, начал одеваться. Родители и соседи всегда с удивлением отмечали, насколько быстро он рос и каких статей набирал. Ростом он уже не уступал ни отцу, ни деду, был так же черноволос, но если бороды и волосы старших мужчин рода — отца, деда и дядьки, — были всегда аккуратны, то его вихры постоянно были растрёпаны и были в жутком беспорядке. У него было такое же узкое лицо с широкими скулами, губы зачастую были искривлены в полуулыбке, тонкий прямой нос имел хищный разлёт крыльев, а обычно слегка прищуренные глаза имели какой- голубовато-серый, холодный, стальной оттенок.
Увидевшая его ведунья, которая проходила через городок, посмотрев в глаза тогда ещё маленького Митьки сказала родителям, что его глаза подобны клинку покрытому изморозью: вроде покрытый льдом клинок не опасен, но эта была лишь обманчивая изморозь, под которой скрывается не менее ледяное лезвие оружия. Тогда ещё будучи сопляком, Митька не понял туманного заявления старой ведуньи, а вот родители поняли, и кажется, сделали какие-то свои выводы. Наверное из-за этого, уже в шесть лет отец начал обучать Митьку воинскому делу. Поэтому сейчас, в свои восемнадцать, он уже немного оброс мышцами, пусть и не такими как у взрослых мужей семейства, но всё же впечатляющими для его возраста. При этом его стан сохранил гибкость и стройность, граничащую с некой тонкостью.
Митька посмотрел в своё отражение в кадке с водой и умывшись ледяной водой, почувствовал, как в штанах медленно опадает его вздыбившийся орган. Ещё прошлым летом купаясь на реке, он заметил, что его чресла больше, чем у одногодок. Появившаяся тогда мысль посмотреть и сравнить со взрослыми мужами, за год так и не осуществилась.
Прогнав все мысли из головы и почувствовав, как на лице снова появилось неизвестно откуда появившееся выражение со слегка приподнятой одной бровью, словно он с лёгкой насмешкой смотрит на малыша несмышлёныша, отрок встряхнул головой, сгоняя такое выражение и вышел из комнаты, направляясь на кухню.
Там же всё кипело. Семья была большой и богатой, поэтому весь дом мог похвастаться крепкой, хорошей мебелью и красивым дорогим скарбом. У печи и столов крутились все женщины рода: жена сотника, бабушка Митьки — Агрофена — высокая, статная женщина сорока трёх лет с прекрасной сохранившейся фигурой и красотой, несмотря на годы и рождение двух сыновей, выглядевшая ровесницей своих невесток. Татьяне и Анне-старшей, было по двадцать девять лет и были они сёстрами. Русая и светловолосая, цвета пшеницы, обе высокие и статные с сохранившимися фигурами, несмотря на множество родов Анна-старшая была матерью двойняшек Анны-младшей и Машки — девиц девятнадцати лет отроду, Митьки и двойняшек младших — Сеньки и Ельки, которым было по десять лет. Татьяна же была женой Ильи — дядьки Митьки, и матерью Демьяна и Петра, которые в прошлом году, по наступлению восемнадцати лет, стали новиками в сотне. Сейчас они вместе со своим отцом, как и остальные мужи семейства были на границе.
— Ооо! Проснулся, Митька?! — как всегда весело спросила Агрофена, подняв голову и увидев спускающегося внука. — Вечно ты как рысь ходишь, тебя и не услышишь.
Это была привычная шутка и их семье. Митька сам не знал откуда это появилось, но уж точно не из-за обучения отца. Павел ходил вполне обычно, даже немного грузно, хотя в движениях было что-то хищное и плавное, привычное для всех в воинском городке, ведь почти каждый ратник так двигался. А вот Митька наоборот. Двигался тихо, в движениях всегда была плавность и в тоже время стремительность, схожая с движениями змеи, был он красив собой и крепок физически, но в то же время, был каким-то пустым. Два года назад старая лекарка посмотрев на него, даже не смогла дать Павлу ответ будет ли сын ратником или нет, ведь от него ничего не чувствуется.
— Проснулся, — кивнул отрок. — Мне сегодня нужно к брату Антипа Говоруна съездить, договориться за самострел, да и свой кинжал забрать.
— Успеешь всё, Митя, — с нежной улыбкой сказала мать, посмотрев в глаза сыну, в синеве которых он утонул, словно погребённый под морской волной. — Сперва сядь покушать.
— Мить, я твой любимый пирог сделала, — голосом змия искусителя сказала тётка Татьяна.
— Благодарствую, тётя, — с улыбкой кивнул Митька и приблизившись к столу уже собрался сесть, как несущая на ухвате кувшин с чем-то кипящим Анна-младшая неловко оступилась и всё его содержимое разлилось у брата на животе и штанах.
От боли Митька заревел, как раненный лось, и взбешённо зыркнув на растяпу сестру, со злости ударил кулаком по столу, рыча от боли и кипящей злости, не имеющей выхода.
Машка с указки тётки Татьяны умчалась за лекаркой, мать лупя дочь мокрым полотенцем рассказывала всё, что думает, а Агрофена быстро принялась стаскивать с внука одежду, вызывая только новые рычания. Не прошло и трёх минут, как в комнату ворвалась лекарка Настёна, которая как оказалось, проходила неподалёку. Она быстро всех разогнала, развернула к себе голого Митьку, у которого на теле уже начали появляться красные волдыри, да и по животу, стегну и бёдрам наливалось алым красное пятно ожога. Быстро осмотрев рычащего от боли отрока, который из-за навернувшихся на глаза слёз и не видел ничего перед собой, лекарка приказала его чем-то прикрыть, грузить в телегу и везти быстро к ней.
Нормально соображать Митька начал только в доме у лекарки. Её изба была не особо большой, раза в три меньше поместья Лисовых, но всё же была просторной. В светлице, где стоял возле кровати Митька, была только печь, пара лавок, стол и словно въевшийся в сам местный воздух запах лекарств.
— Эк, тебя маслом Анька ошпарила, — цокнула языком лекарка, распахнув простыню, в которую был завёрнут отрок и сев на колени, рассматривая пострадавшую кожу.
Настёна была ровесницей Анны-старшей и Татьяны. Была она черноволосой и голубоглазой, со слегка округлым лицом с ямочкой на подбородке. Чуть удлинённые глаза и смуглая кожа, в купе с остальными признаками, так и кричали о том, что в роду у лекарки была толика восточной и степной крови. Сейчас же она сидя на коленях, совершенно хладнокровно рассматривала голого отрока, нежно и крайне аккуратно касаясь некоторых мест пальцами. И эти едва ощутимые прикосновения мягких, чуть прохладных пальцев было для Митьки словно капли дождя в засуху, настолько они были приятные его ошпаренной коже.
Настёна тем временем хмыкнув чему-то своему поднялась на ноги и взяв с одной из многочисленных полок горшочек, вернулась, снова сев на колени. Пальцами она зачерпнула какой-то вязкой зеленоватой мази и нанесла её на пострадавший кусок живота. От резкого прикосновения Митька дёрнулся и зашипел, но всё же остался на месте.
— А ну не шипи мне здесь змеюкой, — командным тоном сказала Настёна, прихлопнув отрока рукой по заднице и уже мягким, успокаивающим голосом добавила. — Знаю, что больно, но терпи. И так молодец, не дёргаешься и не убегаешь. Крепкий сын у Павла растёт.
Митька же уже стоял спокойно. Только первое резкое прикосновение было болезненным, но мазь была прохладной и тут же несмотря на мягкие и аккуратные движения лекарки, начала действовать, успокаивая пекущую кожу. Женщина же нежно, стараясь не причинить боли отроку, продолжала втирать мазь в его кожу, чувствуя под пальцами и ладонью бархатистую кожу и крепкие, тугие мышцы живота. Настёна посмотрела вверх и увидела, что Митька просто смотрит перед собой и просто сопит от остатков расплескавшейся по телу боли. Про себя она улыбнулась. Сколько баб и девок на него поглядывало. Девки искали его компании, потому что был отрок интересен в общении, иногда и взрослые мужи не стыдились с ним пообщаться, а бабы видели в нём прекрасного жениха для своих дочерей, ну, а некоторые из них вздыхали, что будь они моложе…
Да, уж. Лекарка не могла с ними не согласиться. Сейчас видя его голого, она невольно любовалась его статями, чувствовала его мышцы и подтянутое и сухое тело, как у хищника, но больше всего её удивляло то, что было ниже пояса.
» Не знаю, кто его так одарил Светлые боги или же этот христианский бог, но одарили парня щедро.» — мелькнула у Настёны мысль, ведь сейчас не более чем в локте от её лица тяжело покачивался здоровенный мужской орган, хоть и покрасневший от ожога.
Зачерпнув новую порцию мази, лекарка продолжила размазывать её по ожогу и аккуратно втирать в кожу, при этом уже вполне привычно размышляя о своём, что не мешало ей выполнять привычные действия по лечению. Женщина даже не сразу заметила, что уже она покрыла мазью ноги Митьки и теперь всё так же нежно втирала лекарство в его чресла. А дошло до неё это только тогда, когда в ладони неожиданно стало что-то крепчать и становиться горячее. Вынырнув из своих мыслей, Настёна пораженно уставилась на то, что держала в руке. Да, она видела, что Митька щедро одарён и что, болтается у него между ног, но то, что его орган так отреагирует на обычные движения… Движения… Женщину озарило и проскочившая мысль была словно молния Перуна на её голову. Она ведь втирала мазь в орган четырнадцатилетнего отрока. Да он же девки ещё не одной не видел. А зная, как его тренировал Павел, то ему даже целоваться и втихую тискаться с ними было не когда.
Лекарка не прервала своих движений, чтобы не выдать замешательство, а Митька просто стоял с закрытыми глазами и млел, и было не понятно, от чего больше, от прикосновений женщины или от прохладной мази на ожоге.
«Сильно его Анька ошпарила. Даже не чувствует, как у него всё вздыбилось.» — подумала женщина, любуясь крупной дубиной отрока с крупным, красным навершием.
Но всё же Митька почувствовал неладное, открыл глаза и опустив их вниз, сперва поражённо смотрел на свою бушующую плоть, и лишь через пару секунд дёрнулся прикрыться, когда до него дошло, в каком он виде перед лекаркой.
— Не дергайся, — с улыбкой сказала женщина, продолжая втирать мазь.
— Тёть Настёна, я не это… Я даже не почувствовал… Прости пожалуйста, Настёна Никифоровна, бес попутал… — испуганно затараторил Митька.
— Да, успокойся. В порядке всё. Я не злюсь. Наоборот, радуюсь, что ты здоров. — мягко, своим лекарским, успокаивающим голосом сказала Настёна. — А то, что не почувствовал, так это и не удивительно. Боги миловали, что ты в масле шулята себе не обварил.
Отрок всё же не сразу успокоился, но лекарка спокойно продолжала свою работу, и вскоре Митька подзакинул голову, глядя куда-то в потолок над дверью, продолжая сопеть, только теперь в этом звуке слышалось и удовольствие. Настёна улыбнулась уголками губ, втирая мазь по всей длине его копья. Парень явно получал удовольствие, да и стыдно признаться, но она сама чувствовала, как начало покалывать в животе, как горячо стало в её мясных воротах и каким влажным стало её лоно.
В скором времени лекарка почувствовала, как в платье стало тесно её соскам, которые приятно тёрлись о лён, вызывая в ней волну жара и приятных ощущений. И ей пришлось подивиться тому, как вынослив мальчишка. Любой другой неспелышь, не знавший женщины уже давно разбрызгивал бы семя от ударившей в голову и чресла бурлящей крови, но Митька лишь громко сопел, и Настёна решила, что это из-за ожога он едва чувствует её прикосновения, а ей уже хотелось увидеть, как он выплеснет своё семя. Она понимала, что это греховное желание, особенно по отношению к сыну подруги, который годился ей в сыновья, но она ничего не могла с собой поделать. Муж уже третий год как умер на охоте, сцепившись с медведем, с тех пор у неё никого и не было, а сейчас она была такой пышущей жаром и влагой, словно ей семнадцатая весна.
Митька же, не видящий и не слышащий ничего вокруг, прикрыв глаза наслаждался ощущениями. Он не видел раскрасневшееся лицо лекарки с глазами затянутыми томной поволокой, не видел, как она облизывает пересохшие губы, не видел, с каким удовольствием она захватывала ладонью сочащуюся смазку, тут же размазывая её по стволу, не видел, как она нет, нет, да проведёт рукой по груди, на мгновение сжав в пальцах сосок, не слышал шорох простого льняного платья, когда её пальцы нырнули среди разведённых ног и вынырнули влажные. Отрок не видел, как Настёна снова сменила руку и теперь мазь в его дубину втирала рука с влажными пальцами, которые только что побывали в лоне женщины. Хотя какая мазь. Лекарка уже просто мяла и гуляла пальцами по органу отрока, желая увидеть, как он выплеснет семя, почувствовать его запах, размазать между пальцами оценив густоту, а может и попробовать каплю на вкус…
Митька же полностью сосредоточился на ощущениях. Он чувствовал, как обхватив ствол его органа мягко и аккуратно двигается женская ладошка с длинными нежными пальчиками, как появляется лёгкая щекотка в больших тугих ядрах, как до вершины его дубины достаёт горячее дыхание Настёны, обжигает налившуюся кровью головку словно жаркий степной суховей.
Но, как бы ни хотелось парню, длиться вечно это не могло. В шулятах появилось ощущение сильной щекотки, внутри него словно что-то порвалось, от чего ноги ослабли, а из его конца начало выплёскиваться семя, но Митька этого толком и не видел, его сознание померкло от накативших ощущений.
А вот Настёна не могла поверить в то, что видела. Неожиданно орган Митьки запульсировал и начал выплёскивать семя с такой силой, что оно попало на неё. Густые, жемчужно белые, жирные струи стремительно вылетали из вершины головки и попадали ей на лицо обжигающе горячими подтёками. Лоб, правый глаз, щёки, нос, губы, подбородок… Семени Митька вылил столько, словно собирался и жизнь отдать. Пока отрок прерывиста дыша с закрытыми глазами едва стоял на ослабевших ногах и выплескивал семя, лекарка быстро, чтобы он не заметил, направила одну из струй себе в рот, тут же сомкнув губы и смакуя, словно пробовала изысканные деликатес персидских купцов.
Почти через минуту Митька пришёл в себя и открыв глаза посмотрел на Настёну и тут же его глаза удивлённо округлились: женщина с удовольствием облизала губы, на которых белело его семя.
— Настёна Никифоровна, я… — хрипло пробормотал отрок.
— Всё хорошо. Ты молодой здоровый парень, тебе это было нужно. — улыбнулась лекарка, не обращая внимания на испачканное лицо. — Ложись, отдыхай. Я сейчас дам тебе отвар. Сон лучшее лекарство.
Уже через пять минут Митька Лисов спал, а Настёна умывшись, сидела на своей кровати, бросая в сторону парня задумчивые взгляды. Перед её внутренним взором кружились воспоминания органа отрока, его запах, вкус, цвета, крепость, размер… И женщина почувствовала, что её соски и не подумали становиться мягче, как и не стало суше в её лоне.
Откинувшись спиной на стену и слегка разведя ноги, лекарка подтянула подол платья и тут же её пальцы нежно принялись гладить её затворы. Лоно Настёны было горячим и влажным, словно ей семнадцать лет и она в жарких объятиях пылкого юнца. Но нет. Твёрдые соски и пожар в лоне, это реакция всего лишь на то, что она теребила орган Митьки и его семя.
Настёна одной рукой вытащила одну из своих грудей из платья и немного помяв ей и поиграв с соском, затянула его в рот, посасывая и покусывая, одной рукой играя с другой грудью, в то время, как пальцы ей другой руки раз за разом ныряли в горячую и влажную глубину её лона. Дыхание женщины ускорялось, было хриплым и прерывистым, но движения её рук ускорялись и становились оствервенелыми, а через минуту, тело Настёны напряглось, а бёдра несколько раз судорожно дёрнулись. Переведя дух и убрав груди обратно в платье, лекарка посмотрела на блестящие от влаги пальцы и тщательно облизав их, встала и оправив платье, принялась наводить порядок.
«Не хватало ещё, чтобы дочка меня такой увидела.» — подумала женщина, но вспомнив Митьку, она улыбнулась.
***
На следующее утро лекарка отправилась в поместье Лисовых, чтобы поведать семье, как здоровье их отпрыска. Женщина вошла в дом и перекрестившись на красный угол, хотя её и воротило от этого действия, направилась на кухню, где первой встретила Агрофену.
— Здравствуй, Агрофена, — вежливо кивнула женщина, приветствуя старшую женщину семьи.
— Здравствуй, Насть, присаживайся. — тут же вскинулась она и вскинув голову рявкнула на весь дом так, что сразу становилось понятно — жена сотника. — Анна!
Наверху раздался короткий грохот, словно на деревянный пол уронили что-то тяжелое, коротко застучали торопливые шаги и наверху лестницы показалась мать Митьки.
— Как он? — тут же встревожено спросила женщина.
— Мне кричать? — иронично спросила лекарка, и по её спокойному голосу все сразу поняли, что ничего жуткого со здоровьем отрока не случилось.
Анна-старшая спустилась по лестнице и сев за стол рядом с Агрофеной, требовательно уставилась на лекарку, но на секунду отвлеклась, услышав наверху шум.
— А ну исчезли! — коротко рыкнула она на старших сестёр, которые показались на лестнице и переведя взгляд на гостью посетовала. — Представляешь, как в моровое поветрие у нас все холопы на выселках померли и их пришлось к делу приставить, так такими важными резко стали.
Настёна усмехнулась. Что есть, то есть. Она сама сталкивалась с такой проблемой, со своей дочерью, которая начала помогать матери в её труде лекарки. А Влада была девчонкой не робкого десятка и часто приходилось на неё давить, чтобы усмирить и часто в доме лекарок можно было услышать, как лаются мать и дочь.
— Не об этом разговор. — серьёзно сказала Агрофена. — Как там Митька?
— Всё хорошо. — успокаивающе улыбнулась Настёна. — Ошпарила его Анька хорошенько, но всё в порядке. Кожа восстановиться, даже шрамов не будет.
— А… Насть… — неуверенно начала Анна, косясь на мать.
— Что? — вопросительно подняла бровь гостья.
— А как он… У него же живот, ноги и… — всё так же неловко пробормотала мать отрока, хотя от сильной характером Анны слышать такую неуверенность было необычно.
— Да что ты мнёшься, как девка на выданье? — грозно спросила Агрофена и переведя взгляд на лекарку, спросила в лоб. — У него же чресла тоже ошкварило. Он с девками потом-то сможет?
Настёна усмехнулась. Что и говорить? Лисовы все такие. Кирилл — сотник ратной конной сотни. Агрофена — дочь Туровского князя, украденная мужем по любви из терема ещё тринадцатилетней, а пока за ними гонялись, Кирилл в свои шестнадцать отличился перед Киевским князем, а она ему родила первенцев. Туровскому князю стало не с руки гневиться на наглого тогда ещё молодого десятника, дело забыли, но вот обиды нет. У всех в семье были крепкие, твёрдые характеры и они спокойно и взвешенно решали любую проблему. Вот и сейчас, была проблема — сможет ли Митька продолжить род, или вся надежда будет ложиться на двойню Татьяны и Ильи?
— Я тоже об этом подумала, — усмехнулась Настёна. — Проверила. Всё с ним в порядке.
— Проверила? — пораженно приподняла бровь Агрофена. — Насть, ты что? С ним что ли?
— Агрофена, ты же взрослая баба, а такое спрашиваешь, — помотала головой лекарка, про себя вспомнив стати Митьки и ловя на мысли, что она была бы совсем не против. — Совсем ведь не обязательно делить ложе с мужчиной, чтобы проверить, в состоянии ли он.
— Ах, да, — виновато улыбнулась собеседница. — Извини, Насть, просто ты так сказала…
— Понимаю. Просто не поняли друг друга. Бывает. — пожала плечами гостья, чувствуя, как между ног стало горячо и влажно от мыслей о крепком и большом органе Митьке в её лоне.
— Что ж… Спасибо, что присмотрела за ним. Он пока у тебя побудет или ему можно возвращаться? — деловито спросила Анна.
— Дня три побудет. Я Владу пока к вам пошлю, чтобы помогала чем может вместо него. — сказала лекарка.
— Спасибо, Настёна. Вылечи отрока, сама знаешь, мы в обиде не оставим. — сказала Агрофена и встав из-за стола, и попрощавшись, вышла из поместья.
— Настён… — неуверенно начала Анна. — А… Слушай… Даже не знаю, как спросить…
— Спрашивай прямо, — мягко улыбнулась гостья, удивляясь странной робости собеседницы.
— Ну, Митька он же… Красивый такой стал… А тут такое… Ты говоришь шрамов не будет… На животе и на ногах… А на этом?
— Ааа… Вон ты о чём, — усмехнулась лекарка и наклонившись к Анне, тихо сказала. — Не переживай. Всё у него с этим в порядке. И там тоже шрамов не будет. Вылечу и будет как новенький. А чутка подрастёт так от девок отбоя не будет. Да и увидев его стати, могу тебя уверить — невестка будет довольна.
Анна немного покраснела от заявления лекарки, но всё же поблагодарила за хлопоты об отроке и распрощавшись, женщины продолжили свои дела. Настёна быстро прошлась по лавкам и купив некоторые мелочи, возвращалась домой чувствуя, как между ног горячо, от предчувствия лечения Митьки, а по ляжкам текли соки из её лона.
Войдя в дом, женщина быстро скинула лёгкий платок, который прикрывал ей плечи и пройдя в светлицу, посмотрела на ещё спящего отрока. Насколько же он был не похож на своего отца, дядьку или деда. Не было вокруг него той ауры и чувства командной тирании и стальной хватки. Скорее он был похож на своего прадеда, которого Настёна видела лишь раз и маленькой, но запомнила на всю жизнь. Спокойный, хладнокровный и тихий, но если нужно было, то он становился по настоящему опасен и грозен, словно медведь, которого разбудили посреди зимы. Пока что Митька был схож лишь по первой части. А вот есть ли в нём та же звериная часть, что и в его прадеде, пока не известно. Хотя, как казалось лекарке, есть. Только не какая-то медвежья, а скорее кошачья. Он как рысь. Небольшой, неагрессивный, спокойный, но в случае чего станет опасным даже для зверя крупнее.
Настёна скользнула взглядом по застывшему во сне лицу Митьки и её взгляд упал на гордо возвышающийся бугор под оленьей шкурой. Лоно женщины тут же отреагировало на это жарким трепетом и увеличением соков, которые и так уже потоком текли по её ногам.
Помотав головой и взяв себя в руки, Настёна приблизилась к парню и потрясла за плечо. Отрок резко распахнул веки и его странные ледяные глаза, подобные стали смертоносного клинка, тут же впились в её лицо.
— Доброе утро, тётя Настя. — легко улыбнулся Митька, как бы невзначай пошевелившись и согнув ногу в колене, скрыл свою вздыбленную плоть.
— Какое утро, медведь? — усмехнулась лекарка. — Время к полдню близиться. Давай вставай, умывайся и нужно снова тебя намазать.
— Эм… Тёть Насть, тут такое дело… Я не могу, — смущаясь сказал Митька.
— В смысле? — сперва не поняла женщина, после чего усмехнулась поняв причину. — Не волнуйся. Влады не будет, а ты можешь не стесняться. Чего я там не видела? Да и вчера уже насмотрелась.
Отрок покраснел сильнее, но всё же как-то решительно откинул шкуру, и сев, потянулся за штанами. Настёна стояла рядом и постоянно ловила себя на том, что не может оторвать взгляд от вздыбленной, словно древко стяга, молодой плоти. Минуту Митька кряхтел, сопел и постанывал, но так и не смог одеть штаны. Любое прикосновение ткани к ошпаренной коже было ещё болезненным.
— Да брось ты их. — хмыкнула Настёна. — Всё равно кроме меня здесь никого не будет.
— Знаете, тётя Насть, несправедливо. — неожиданно заявил парень.
— Не поняла, — вопросительно приподняла бровь женщина.
— Я без одежды, а говорите, не волноваться. Не на равных получается. Ведь не волноваться можно, если все на равных условиях. — сказал Митька.
— Митька, ты, я смотрю, уже начал выздоравливать. — усмехнулась Настёна, медленно приблизившись к парню и слегка подняв голову, смотрела ему в глаза, чувствуя, как его красная головка упёрлась ей в живот, где на коже тут же появились следы смазки, которая крупными каплями появлялась на навершии и быстро пропитала тонкий лён платья.
Митька сглотнул, безотрывно глядя ей в глаза, в то время, как Настёна начала испытывать удовольствие от этой игры и поддавшись порыву, она нежно и аккуратно провела пальчиком от тугих, больших ядер отрока по всему стволу до самой головки, почувствовав, как на пальце осталась капля смазки. Парень порывисто вздохнул и невольно дёрнул бёдрами навстречу этому прикосновению, но результатом был лишь неловкий тычок в живот женщины и очередное мокрое пятно на платье.
— Иди умывайся, — сказала Настёна, резко прерывая эти гляделки и разрушаю витавшее в воздухе похотливое возбуждение.
Митька как-то тяжело и сокрушенно вздохнул, и сделав несколько неуверенных шагов, замер. Было прекрасно видно, что ходить ему сейчас неудобно.
— Ну, что с тобой делать?! — изображая возмущение, воскликнула Настёна и взяв отрока за плечо, развернула к себе и уперев спиной в стену, опустилась перед ним на колени.
Длинный и толстый елдак с большой красной головкой, на которой блестела, свисая к полу крупная капля смазки и толстыми жилами, замер всего в полу локте от её лица.
— Так и быть, помогу тебе. А то нельзя мужика в таком виде оставлять. Но никому ни слова. Ясно? — сказала лекарка, посмотрев в глаза Митьки.
Ответом ей был твёрдый кивок.
Настёна посмотрела на качающийся перед её лицом конец и облизнув враз пересохшие губы, нежно взялась за основание ствола и начала аккуратно мять здоровенную дубину отрока, чувствуя, как течёт по ляжкам сок из её лона.
Митька же просто млел от мягких прикосновений нежной руки женщины. Он чувствовал её горячее дыхание на своём конце, чувствовал, как гуляет по всему стволу ручка лекарки и как в его крупных ядрах зарождается нечто огромное и яркое.
Глядя сверху вниз, он видел неизвестное ему ещё выражение на лице с раскрасневшимися щеками, незнакомое выражение во взгляде, затянутом какой-то дымкой, но прекрасно видел, как Настёна облизывает губы, как её ручка споро двигается по всей длине его ствола поглаживая головку, видел и чувствовал, как её вторая рука нежно мнёт его ядра, которые подтянулись к елдаку. Но больше всего ему нравилось то, что он видел, как из под ткани платья выпирают затвердевшие соски женщины, как она прогинает спину и он может увидеть её крепкую талию, широкие бёдра и пухлое, красивое гузно.
— Ну ты и… стойкий, — осипшим голосом сказала Настёна, прерывисто дыша. — У меня уже руки устали.
— Извините, тёть Настёна. Просто вы такая красивая и мне… — замялся Митька.
— Что? — вскинула брови лекарка, подразнивая отрока. — А ну говори, или прекращу.
Но вместо этого она схватилась ладошкой у самого конца и принялась пальчиком массировать его багровую головку.
— Мне хочется чтобы это продолжалось дольше. Мне очень приятно, — выпалил Митька, покраснев до самых ушей.
— Хм… Ответ достойный воина. Тебе стоит быть настойчивее. Ты сейчас болен и можешь говорить своему лекарю обо всех проблемах, которые тебя донимают. — с мягкой улыбкой сказала Настёна. — Ты сказал, что я красивая, а что во мне тебе нравиться больше всего?
— Эм… Не знаю… У вас крепкая талия, красивое гузно, стройные ноги, которым и некоторые девки позавидуют, большая высокая грудь… — неуверенно, словно получит удар за неаккуратное слово сказал Митька.
— А что больше всего? — спросила женщина, облизнув губы и испытывая жуткое желание почувствовать елдак отрока внутри себя.
— Губы, — почти тут же ответил парень.
— Хм… — задумчиво протянула Настёна. — У меня как раз руки устали… Давай заменим?
— Это как? — удивился Митька.
— Никому ни слова, — строго сказала лекарка и вздохнув, словно собралась нырнуть, приблизила своё лицо к концу отрока.
Митька коротко дёрнулся, почувствовав её горячее дыхание покрывающее его уд. А уже в следующее мгновение, его словно пронзила молния Перуна. Горячие, чуть влажные губы Настёны, поцеловали его конец, а влажный и невероятно горячий язык, слизал каплю появившейся смазки.
Женщина стоящая перед ним сейчас на коленях чувствовала невероятное желание, чувствовала, как затвердевшие соски трутся об лён платья, как горячо и влажно в её мясных вратах, как сок обильно течёт по ляжкам, но всё, что её сейчас волновало, это крепкая вздыбленная плоть в её руке, которая, казалось пылала, а на губах чувствовался солоноватый вкус его конца.
Настёна ещё раз вздохнула, теперь просто стараясь выровнять дыхание и приблизив своё лицо, обхватила губами конец елдака Митьки. И вот сейчас она ещё больше осознала размеры его мужского естества. Губы лекарки растягивались до предела, чтобы впустить в свой влажный горячий рот его дубину. Она причмокивая губами сосала его елдак, как леденец константинопольских купцов, шлифуя своим ловким язычком ствол и головку отрока, чувствуя, как рот заполняется солоновато-мускусным вкусом и пропитывается таким же запахом. Настёна доила его любовное копьё одной рукой, помогая своему рту, а другой нежно мяла крупные ядра, с удовольствием перекатывая их в ладони. Губами она чувствовала как окреп орган парня, чувствовала каждую вздувшуюся жилу…
С лёгким вздохом, женщина выпустила елдак отрока изо рта, пару мгновений полюбовалась, как он блестит от её слюны и с новыми силами набросилась на него, словно оголодавшая. Она облизывала, целовала, смоктала, мяла пальчиками и чувствовала, как ей этого не хватало, как трепещет её нутро, желая получить этого здоровяка внутрь.
Митька же тяжело дышал, почти сипел и сверху вниз смотрел, как голова этой красивой женщины ходит вперёд-назад на его вздыбленной плоти, захватывая всё больше и больше в свой чарующий горячий и влажный плен. На самые небеса его возносило ощущение мягких горячих губ, ловкого влажного языка, прохладных нежных рук, горячего дыхания… Поддавшись порыву, отрок положил руку на голову Настёны и пару раз погладив, тыльной стороной ладони погладил щёку, после чего слегка наклонился, проведя пальцем по тонкой шее, ключице и опустившись вниз, едва ощутимо, с трепетом, опустил руку на большую, подтянутую грудь женщины.
Лекарка даже не стала прекращать своего занятия, на секунду она убрала руку с его ядер и быстрым движением освободила одну из грудей из плена платья, выставляя на обозревание. Митька же так пораженно и замер, словно его пронзил меч Триглава. Представшая перед его глазами грудь была прекрасна: крупная, округлая, подтянутая. Под бархатом кожи можно было рассмотреть едва видимые синеватые жилки, а затвердевший сосок тёмно-красной ягодой покачивался на вершине, словно глядя на Митьку.
Нежно, аккуратно и с трепетом, отрок наклонился и положил руку на тёплую плоть, которая формой больше напоминала яблоко. Его мозолистую от работы и упражнений с кинжалами и мечом ладонь обжигал бархат кожи, а под пальцы упрямо попадал твёрдый сосок, словно прося, чтобы его поласкали. Мягко начав мять грудь лекарки, Митька услышал, как участилось её сбивчивое дыхание, как сильнее раскраснелось лицо и это доставило ему удовольствие. Отрок достал свой орган изо рта женщины и взяв её за плечи, поставил на ноги.
— Что такое? — удивлённо спросила Настёна, удивлённая тем, что парень сам прервал приятное для себя действо и чувствуя, что её мясные врата трепещут — она чуть не достигла удовольствия просто посасывая орган отрока.
Митька ничего не ответил, нежно положив руку на шею лекарки, нежно поглаживая, чувствуя мягкость и жар кожи, мягко касаясь пальцем часто бьющейся жилки и чувствуя запах трав исходящих от неё. Парень аккуратно, едва касаясь, провёл рукой по плечам, груди, животу, талии и бёдрам женщины и начал задирать на ней платье. Уже через несколько секунд поражённая Настёна стояла перед отроком совершенно голая, но всё же не могла оторвать взгляда от его подрагивающего, блестящего от её слюны елдака, по которому медленно скатывались тягучие капли смазки.
Парень же во все глаза смотрел на женское тело. Тонкая шея возвышалась над узкими плечами, большая, но не обвисшая после родов грудь, приковывала взгляд. Тонкая, но крепкая талия, Широкие, округлые бёдра, длинные, стройные ноги, плоский живот и пучок тёмные, курчавых волос в низу живота, где скрывались врата в её лоно. Всё это приковывало взгляд, манило, обещая ярчайшее удовольствие. Но в тоже время, от этой прекрасной, пышущей жаром и желанием тянуло мягкой аурой женственности, мягкости и зрелости.
Митька подошёл и ткнувшись влажной головкой ей в живот, вызвав мягкую улыбку. Отрок тонул в её полных нежности, затянутых поволокой глазах, которые обещали необычайные и неизведанные удовольствия, но всё же он продолжил изучать женское тело, оторвавшись от её очей и вырываясь из этого манящего плена лазурного цвета. Его руки гуляли по телу Настёны, мягко и едва ощутимо прикасаясь к пышущей жаром коже, чем вызывал мурашки по её истасковавшемуся по мужской ласке телу. Горячие, сухие губы Митьки начали нежно и неумело целовать шею лекарки, её плечи и ключицы. Настёна стояла оперевшись спиной о стену и не могла поверить в происходящее: зелёный юнец не знавший женщины, заставляет её так часто дышать, постанывать, заставляет трепетать пылающее и истекающее соком лоно и судорожно сжиматься её золотник.
Отрок же тем временем не думал останавливаться и захватил в плен своих губ её сосок, посасывая его и нежно покусывая. Лекарка вскрикнула от желания и прошедшей по телу волны удовольствия. Светлые боги, как же ей сейчас было хорошо. Так нежно её не ласкал даже муж. В груди женщины смешались удовольствие и нежность к несмышлёнышу, который сосал её грудь с детской невинностью, как титешник, но испытывая и желая доставить совсем не детские ощущения. Парень немного поиграв с грудью, помяв её и покрыв поцелуями, оставил в покое её припухшие соски, и начал опускаться ниже, покрывая поцелуями горячую, бархатистую кожу лекарки. Живот, лёгкое, едва уловимое ощущение, когда язык мазнул вокруг пупка, дорожка из влажных поцелуев тянущаяся к её бёдрам…
Настёне казалось, что она сходит с ума. Богини покровительницы, что вытворял этот отрок, от заставлял её, рожавшую женщину, трепетать и жаждать себя, словно ей пятнадцать и она неопытна.
Митька тем временем покрыл поцелуями её ляжки и поднявшись чуть выше, рассматривал её затворы, которые блестели от текущих из мясных врат соков.
Настёна чувствовала его горячее дыхание и уже это увеличивало её желание до предела. А в следующее мгновение её пронзила молния Перуна. Горячий и влажный язык парня обжигающим мазком скользнул по её срамным губам и затронул секель, вызвав мурашки по всему телу, волну жара, полыхнувшее в её нутре и подавляющую волну удовольствия, прокатившуюся до самой макушки.
— Митенька, ты что же… — прерывистым голосом пробормотала охрипшая Настёна. — Так же нельзя… Не должно мужчине…
— А я пока и не мужчина и не муж, — прохрипел отрок и схватив её за половинки гузна, подтянул к себе и тут же впился к ею лону губами, словно это живительный исток.
Парень лизал, целовал, пил её соки, ласкал секель, раздвигал пальцами затворы, проникая языком и пальцами вглубь, порождая грудные стоны, вырывавшиеся, казалось, из самых её мясных врат. Долгую минуту Настёна была почти на пике блаженства. Губы, рот, язык и пальцы отрока заставляли её трепетать и обливаться любовными соками, жаждать его орган в глубины своего лона. Женщина не осознавала что вокруг твориться, не видела ничего, всё, что сейчас было для неё важно, это получаемое удовольствие, по которому так соскучилось её тело.
Митька же споро работая языком, пальцами и губами, чувствовал вкус текущих из лекарки соков, ему нравился этот вкус и запах, чувствовал твёрдость горошинки, немного скрытой за курчавыми волосками и радовался жару исходящему из глубины женского лона, словно это был жар из кузни.
Неожиданно для Настёны, отрок прервался, чем вызвал её раздосадованный вздох, но уже в следующее мгновение, всё продолжилось. Просто теперь в плену его рта был её сосок, второй оказался зажат между нежных пальцев, а пальцы другой руки гладили, ласкали, сжимали её затворы с секелем и ныряли в глубины лона. Лекарка стонала, словно она молодая девка под пылким парнем и словно не было прожитых лет и рождения дочери. Этот парень смог разбудить в ней ту страсть молодой девчонки, которая истекала соком при первых волнах греховного удовольствия.
Неожиданно Настёна почувствовала, как мягко отрок слегка раздвинул её ноги и в её секель ткнулось что-то горячее, твёрдое и влажное. Хотя почему что-то? Лекарка прекрасно поняла, что это.
— Митя, Митечка… Родненький, ну что же ты со мной делаешь? Нам нельзя… Нельзя так родненький… — прерывисто дыша прошептала женщина.
— Но мы же хотим этого, — оторвавшись от её соска, просипел отрок, обжигая её губы своим горячим дыханием.
— Сделаем по другому, — мягко улыбнулась Настёна и слегка раздвинув ноги, пропустила его дубину, почувствовав, как он жестко протёрся по её секелю, как растянулся вдоль затвор, омываясь соками её истекающего лона.
Она не пустила его в себя, но всё же они получат удовольствие.
Митька почувствовав, что оказался в жарком и влажном плену её срамных губ и ляжек, коротко рыкнул, словно жаждущий сучки кобель и схватив её за половинки гузна, резко скользнул дальше, одним мощным рывком словно войдя в неё до предела. Настёна почувствовала его горячую и влажную головку между половинок своего гузна… своей задницы… И это было прекрасно. Молодой отрок пылко, с огненной страстью, брал её дико, по звериному. Её здоровый и крепкий елдак скользил между срамных губ и ляжек, цеплял секель, и врываясь внутрь, нежно дотрагивался до колечка её так называемой грязной дырочки.
Митька грубо врывался в неё словно захватчик, доставляя своими движениями неописуемое удовольствие, которое волнами прокатывалось от лона до самой головы, кусал её шею и плечи, страстно рычал и жестко мял половинки задницы. Настёна уже не сдерживалась: она стонала, кричала, кусала его за плечо и царапала спину.
«Боги, как же прекрасен его елдак. Такой твёрдый, жёсткий, большой, пышущий жаром… Словно у него между ног застряла молния Перуна, которая готова пронзить меня по любому моему желанию, стоит только слегка раздвинуть ноги и податься навстречу.» — мелькнула у лекарки мысль, в то время, как от секеля по телу волнами растекалось удовольствие.
Видно это и было последней крупицей. Настёна протяжно закричала, её тело содрогнулось и напряглось, а бёдра и лоно судорожно пульсировали. Лекарка, казалось, попала на небеса, настолько было велико её удовольствие. Её мясные врата брызгали соком на елдак Митьки, которые подхватил на руки судорожно вздрагивающую лекарку, которая стонала и до боли вцепилась ногтями в его спину. А ощущение, прикосновения его горячей влажной головки к её грязной дырочке только усиливало ощущения Настёны. Она слышала, что падшие девки в хмельных домах дают сношать себя и в эту дырочку, но она таким не занималась, но сейчас всё же получала удовольствие от этих горячих прикосновений.
Когда же она пришла в себя, то оказалось, что Митька аккуратно опустил её на колени и стоял над ней со своей вздыбленной дубиной, которая, казалось, сейчас лопнет под напором бурлящей крови и с тревогой смотрел на неё.
— Всё хорошо. Мне было очень хорошо, — сказала Настёна, отвечая на немой вопрос, после чего взяла орган отрока в руку. — А вот ты так и не облегчился.
Её губы налезли на его елдак. Настёне было странно чувствовать вкус смазки Митьки, перемешанный с её собственным соком, но за прошедшее время что только сумасшедшего не произошло, поэтому она решила просто расслабиться и поддаться волне наслаждения, которая с головой захватывала её. Горячий язык лекарки ловко гулял по стволу елдака парня, исследуя каждую жилку, обволакивая головку, в то время как губы тщательно и плотно обхватывали ствол, на который он насаживалась головой. Пара мгновений и Настёна, играясь одной рукой с ядрами Митьки, а другой пальчиками доя его орган у основания, запустила эту дубину в свой рот до самого упора. Она почувствовала, как большая головка отрока проскользнула в её горло, распирая его, но всё же доставляя удовольствие, но всё же мешая дышать.
Как только женщина попыталась сняться с этого мясного вертела, как Митька коротко зарычал и взяв её голову в плен своих рук сделал пару движений вперёд, на удивление мягко врываясь в её горло, хотя лекарке, показалось, что возбуждённый до предела отрок по звериному грубо ворвётся в неё. Но уже в следующее мгновение, все её мысли улетучились, смытые мощным потоком густого, пахучего семени. Митька бурно и мощно изливался прямо в глубину её горла. Настёна начала слезать с его елдака и отрок ей не мешал, окутанный пиком удовольствия. Мощные, густые и жирные струи его семени оставались в её рту и лекарка жадно из глотала , стараясь не пролить ни капли. Когда же парень закончил и осмысленно посмотрел на неё, то смог увидеть лишь две жемчужные капли, оставшиеся по уголкам её губ.
После они долго просто лежали, отдыхая после этого безумства, потом помылись, Настёна вновь покрыла пострадавшую кожу Митьки мазью, а утром отпустила домой. В родовое поместье отрок возвращался в повышенном расположении духа, но вот стоило ему войти в ворота, как он тут же уловил царившую над двором мрачную атмосферу.
Из дверей ему навстречу вышли бабушка, мать и тётка. Они были мрачны и молча указали на пять телег, стоящих на подворье. Ещё ничего не понимая, Митька приблизился к ним и заглянув, поражённо замер, хватая ртом воздух, который никак не хотел проталкиваться внутрь, а его лицо побелело, как полотно. Сотня вернулась с похода. А деда, отца, дядьку и обоих братьев вернули. Они лежали на телегах с закрытыми глазами, словно спали, но это был вечный сон.
— Теперь ты старший муж семьи. — торжественно, но со слезами на глазах сказали женщины. — Приветствуем тебя, глаза рода Лисовых.
Сказав это, они поклонились и тут же повязали свои лбы чёрными лентами — повязками вдов.
Земля ушла у Митьки из под ног.