Засыпая, они боялись утром проспать, точнее, боялся Расик, что они не проснутся вовремя, и Димка поставил в будильнике на телефоне бодрящее танго строителей нового мира, но, хотя уснули они довольно поздно, этот слегка подзабытый хит всех времён и народов им совершенно не понадобился, потому как проснулись они даже раньше того времени, что установил Димкой для побудки в своём телефоне…
может быть, получилось так потому, что спать вместе впервые в одной постели им обоим было ново и непривычно, а может быть, проснулись они раньше будильника оттого, что подсознательно — в глубине никогда не спящей души — они оба чувствовали: спать при т а к и х обстоятельствах было бы с их стороны непростительным расточительством того драгоценного времени, что было даровано им для совместного проживания в двуместном номере гостиницы на недолгий период их пребывания в Городе-Герое; да, скорее всего было именно так: сон их прервало юное — даже на время сна никуда не девшееся, не испарившееся и не исчезнувшее — желание любви, — оно, это юное желание любви, разбудило их утром, в качестве побудки опередив зубодробительный блюз всего прогрессивного человечества… музон им, Расику и Димке, не потребовался — в их юных душах и юных телах звучала совсем иная мелодия… да и как могло быть иначе? In vas pertusum congerere! — бездонной бочки не наполнишь!
Димка открыл глаза с таким ощущением, как если б закрыл он их только что — всего секунду назад, а потому ему, лежащему на спине с напряженно твёрдым, жаром любви наполненным членом, не потребовалось даже доли секунды, чтобы сообразить, где он и с кем он, — в одно мгновение Димка зримо вспомнил-представил всё-всё, что было и в этой постели, и в ванной комнате накануне, и сердце его забилось от нестерпимой радости — счастливое Димкино сердце наполнилось сладостным ликованием… ах, какое же это было неизъяснимое наслаждение — проснуться в одной постели с Расимом! Димка медленно, осторожно повернул в сторону лежащего рядом Расика голову, и только тут его, Димку, настигла мысль, что они, наверное, проспали… проспали — не услышали побудку… или, может быть, будильник не сработал… ёлы-палы! В комнате было почти светло — хмурое утро, заглядывая в окно, наполняло комнату ровным серым светом, — Димка, стараясь не разбудить лежащего рядом Расика, быстро протянул руку к лежащему на тумбочке телефону… до побудки оставалось ещё семь минут!
«Блин… какой кайф!» — Димка с облегчением перевёл дух… конечно, даже если б они и проспали, ничего смертельного не случилось бы, и тем не менее… подскакивать с кровати, торопливо умываться, спешно одеваться, не обращая внимания друг на друга, не видя друг друга… и это после всего, что было накануне?! Спешить-торопиться — вместо каких-то очень важных, теплых, нежных, проникновенных слов, которые он, Димка, хотел сказать Расику сразу после пробуждения?! Бесшумно пробежав пальцами по сенсорному монитору телефона, Димка отключил будильник, положил телефон назад, на тумбочку, и, не медля ни секунды, осторожно повернулся лицом к Расиму — чтобы прежде, чем его будить, на него, любимого, полюбоваться… разве это было не счастье — видеть-смотреть, как рядом с ним, с Димкой, сладко посапывая, спит самый прекрасный пацан на земле?
Расим лежал на боку — лицом к Димке, и Димка, желая всмотреться в Расима близко-близко, изнемогая от нежности, придвинул к лицу его лицо своё… Расим лежал, не прикасаясь к Димке, — их разделяло расстояние в несколько сантиметров, и всё равно Димке казалось, что он физически ощущает тепло, исходящее от тела лежащего напротив Расима, — «Расик… я люблю тебя, Расик!» — как заклинание, мысленно прошептал Димка, бесшумно шевеля губами — жадно и страстно, любяще всматриваясь в лицо лежащего напротив него парня… губы у Расима от сна чуть-чуть припухли — и Димка мысленно обвёл их по контуру кончиком своего горячего языка… над верхней губой у пятнадцатилетнего Расика был редкий короткий пушок, делавший его юное лицо необыкновенно привлекательным… нос был небольшой, но прямой и ровный, — Димка мысленно поцеловал Расима в нос — в самую пипку… всё это Димка делал предварительно — делал мысленно, предвкушая, как сейчас он разбудит спящего Расима, страстно прижмёт его к себе и всё-всё повторит в реале,
— сжимая в кулаке горячий, напряженно твёрдый член, Димка нежно поцеловал Расика в губы, поцеловал его в нос, в подбородок, в обе щёки… и только тут, собираясь целовать Расика в его закрытые глаза, Димка неожиданно заметил, что длинные пушистые ресницы Расима чуть заметно подрагивают, — Расик… любимый Расик не спал! Он притворялся, что спит! Димка, не веря своим глазам — затаив дыхание, внимательнее всмотрелся в закрытые глаза Расима… да, так оно и было, — желая выдать себя за спящего, Расим старательно сжимал веки, но от этого слишком упорного старания эффект получался совершенно обратный: ресницы у него, у Расика, предательски вздрагивали, как если бы он сильно-сильно щурился… как щурился он тогда, когда Димка, стоя в дверях, «поправлял» воротник его рубашки…
У Димки мелькнула мысль, что, притворяясь спящим, Расим тем самым даёт ему, Димке, знать, что в состоянии сна — в состоянии совершенного безволия — он, то есть Расик, всецело доступен, а это значит, что с ним, с лежащим в постели голым Расиком, можно делать всё-всё, что ему, Димке, захочется, — «Расик…» — мысленно прошептал Димка, изнемогая от нежности… но уже в следующее мгновение Димке в голову пришла мысль, что, возможно, всё совсем, совсем не так: возможно, Расим потому не открывает глаза, притворяясь спящим, что он стесняется или даже стыдится всего того, что у них было ночью… и теперь он оттягивает время своего «просыпания», не зная, к а к — после всего того, что между ними было — посмотреть ему, Димке, в глаза, — разве такое не могло быть? Очень даже могло… «Расик…» — изнемогая от ещё большей нежности, мысленно прошептал Димка, в мыслях своих целуя Расима в его чуть подрагивающие ресницы, — то, что Расим не спал, а притворялся, Димку и смешило, и вместе с тем умиляло, наполняя его влюблённое сердце жарким огнём неодолимой страсти — сладким трепетом юной любви…
Между тем, Расим, лёжавший в одной постели с Димкой, действительно не спал: больше Димки боявшийся утром проспать — не проснуться вовремя, Расик проснулся даже раньше, чем проснулся Димка, — пятнадцатилетний Расик, школьник-девятиклассник, открыл глаза и в первое мгновение ничего не понял: он увидел рядом спящего старшеклассника Д и м у, и не просто увидел его, лежащего близко-близко, а тут же почувствовал, как своим обнажённым — ничем не стеснённым, абсолютно свободным — телом он прижимается к обнаженному телу лежащего на спине Д и м ы… они были голые, при этом рука его — рука Расика — лежала на Д и м и н о м животе, а нога его — нога Расика — была уютно вставлена между Д и м и н ы м и ногами… член у проснувшегося Расика стоял колом — своим сладко залупившимся членом Расим упирался в Д и м и н о бедро, — в таком положении он, Расим, открыл глаза… и только в следующую секунду Расим в с ё вспомнил! — вспомнил, как накануне вечером в этой самой постели Д и м а полез к нему, словно к девчонке… как он, Расим, стал отталкивать Д и м у, говоря, что он не девчонка… как Д и м а, обидевшись, хотел уйти на свою кровать — на сырую постель…
как он, Расим, остановил его, против воли сказав «лежи»… как потом Д и м а снова полез к нему — стал его страстно, горячо обнимать, стал жарко сосать его в губы, и — они оба сняли трусы, потому что трусы им стали мешать, не позволяя всецело ощущать, чувствовать друг друга… а потом… потом Д и м а первым взял у него, у Расима, в рот — стал сосать его член… потом он, Расим, т о ж е… он сделал то же самое — он тоже взял в рот возбуждённый член Д и м ы, и они… они стали сосать друг у друга одновременно, и это ему, Расиму, было приятно… это было очень приятно! — глядя на спящего Д и м у, парня-десятиклассника, Расим вспомнил, как Д и м а его, Расика, щекотливо скользящим языком горячо целовал в попу — в саму сердцевину, — у Расима от этого воспоминания сладким зудом наполнились мышцы сфинктера… он вспомнил, как они безуспешно пытались вставить друг другу в попы свои возбуждённые члены, но без смазки у них ничего не вышло, и Д и м а сказал, что он завтра купит для этого дела вазелин… «завтра… то есть, сегодня» — подумал Расим, — он лежал, прижимаясь к спящему Д и м е; затаив дыхание, боясь пошевелиться… они не смогли без смазки вставить друг другу в попы, и Д и м а…
старшеклассник Д и м а его, Расика, стал любить другим способом: он, Расим, лежал на спине с раздвинутыми, в стороны расставленными ногами, и Д и м а его, голого Расика, страстно мял своим телом — содрогался всем телом до тех пор, пока на него, на Расима, не кончил… а потом точно так же стал делать он, Расим: задыхаясь от небывалой сладости, от ощущения н е з е м н о г о кайфа, он с наслаждением мял своим телом тело Д и м ы, и тоже… тоже делал это — мял лежащего под ним Д и м у — до тех пор, пока точно так же, как Д и м а, не кончил… то есть, кончили они оба… и ещё потом в ванной — в ванной комнате… стоя под душем, они, ничуть не стесняясь, сладко дрочили друг другу пиписы, делая это да тех пор, пока оба опять… там, в ванной, они оба — оба! — кончили тоже! Елы-палы…
Всё это, проснувшись — открыв глаза, Расим вспомнил буквально за считанные секунды… калейдоскопом пронеслись-промелькнули перед мысленным его взором фрагменты минувшей ночи, и Расик… обыкновенный пятнадцатилетний тинэйджер — самый обычный школьник-девятиклассник, никогда до того не помышлявший о сексе в формате «парень-парень», Расик почувствовал, как лицо его вспыхнуло, полыхнуло огнём — в один миг наполнилось жаром… кровь прилила к лицу прижавшегося к Димке Расима! — стыд и смятение, радость и возбуждение, слившись-переплетясь, в одно мгновение наполнили душу парня… стыдно стало за то, что они делали ночью, — как всякий пацан, Расим был наслышан о том, что парни трахаются с парнями, и даже более того — случай такого секса однажды был выявлен в той школе, в которой учился Расим, но — несмотря на всё это — он никогда о т а к о м не задумывался, и когда пацаны зубоскалили-шутили на эту тему, он, то есть Расик, никогда особо не вслушивался, потому как не было у него, у Расика, к этой теме никакого интереса… а теперь он сам… он сам стал т а к и м пацаном, — разве это было не стыдно? Стыдно… «как могли мы так делать?!» — с чувством полной растерянности подумал Расим, глядя на спящего Д и м у… ему, Расику, было стыдно!
И вместе с тем… заглушая стыд — делая стыд никчемным, в душе Расика неудержимо росла, ощутимо крепла сладостная, ликующая радость, — елы-палы… разве ему, Расику, было плохо? Он искренне, даже страстно хотел подружиться с Д и м о й — хотел, чтоб у них была н а с т о я щ а я дружба… но, думая-мечтая о настоящей дружбе, он сам не знал, в чём должна выражаться такая дружба, — ощущая сладостное, всей душой устремлённое к Д и м е мальчишеское томление по н а с т о я щ е й дружбе, он, Расик, сам не ведал — не знал и не подозревал — каким содержанием должны наполниться эти сладко волнующие слова… в этих словах — в словах «настоящая дружба» — Расиму лишь смутно грезилось что-то искреннее и радостное, что-то необыкновенное… ему представлялась какая-то особая доверительность, особая близость — когда нет друг от друга никаких тайн, когда каждый готов для другого сделать всё-всё, когда просто… просто быть рядом друг с другом — уже кайф, — именно так представлялась Расиму н а с т о я щ а я д р у ж б а… «Дима…» — невольно подумал Расим, глядя на спящего рядом Димку, — разве он, Расик, не испытал прошедшей ночью чувство настоящего кайфа от близости с Д и м о й — самым лучшим, классным парнем из всех, кого он, Расим, знал? Испытал… ещё как испытал!
Вжимаясь в бедро спящего Димки сладостно возбужденным членом, Расим жадно всматривался в Димкино лицо, и — чувство стыда за всё то, что они делали ночью, с каждым мгновением уменьшалось, испарялось-улетучивалось, уступая место юной, горячей, неудержимо ликующей радости: у них — у него и у Д и м ы — была настоящая, ни с чем не сравнимая близость… разве т е п е р ь они не друзья? И вместе с тем — наряду с этой радостью — в душе Расима росло смятение… «сейчас Дима проснётся — откроет глаза, и… как он посмотрит на то, что между нами было?» — подумал Расим, — «и на всё то, что мы делали ночью, и — на меня… как посмотрит он на меня?» — подумал Расим… вдруг испугавшись, что Димка вот-вот проснётся, Расим, затаив дыхание, медленно, осторожно оторвал руку от тёплого Димкиного живота, так же медленно и осторожно приподнял ногу, уютно лежавшую между тёплыми Димкиными ногами и, не сводя с Димки глаз — всё так же не дыша, медленно, бесшумно подался всем телом назад, отстраняясь от Димки прочь… именно эти телодвижения Расика и разбудили Димку, — Расим, увидев, как у просыпающегося Д и м ы дрогнули ресницы, успел, притворяясь спящим, закрыть глаза на мгновение раньше, чем Димка глаза открыл… они — два лежавших в постели парня — после ночи, наполненной страстью любви и секса, разминулись взглядами буквально на секунду!
Димка смотрел на Расима — на его неумело сомкнутые и оттого предательски подрагивающие длинные ресницы, млея от нежности и умиления… он смотрел на бесконечно любимого Расика, думая о том, что Расим потому не открывает глаза, притворяясь спящим, что он стесняется… он, Расик, стыдится всего того, что у них — между ними — было ночью… «Расик, какой ты наивный… какой ты наивный, Расик!» — Димка, с нежностью глядя на Расима, улыбнулся от ощущения бесконечного счастья, — «я люблю тебя… я люблю тебя, Расик… люблю!» — улыбаясь, Димка мысленно успокоил «крепко спящего» парня, чувствуя, как ему, счастливому Димке, всем своим жарко бьющимся сердцем хочется страстно и нежно целовать Расима — в губы, в щёки, в глаза, в пипку носа… целовать, целовать, целовать — целовать его, любимого, до бесконечности, — «Расик… просыпайся!» — мысленно попросил Димка, глядя на дрожащие ресницы «спящего» Расима — думая о том, что он, этот лежащий с ним рядом обнаженный, доступный, всей душой желаемый парень… он, этот Расик, самый-самый — самый красивый, самый классный самый чудесный парень на свете, — Димка смотрел на лежащего рядом Расима, и сердце Димкино от ликования, от ощущения счастья вырывалось, выпрыгивало из груди, словно ему, то есть сердцу, в груди уже было тесно… «сейчас проверим… сейчас мы проверим, Расик, как ты спишь… как ты крепко-крепко спишь…» — коварно подумал Димка, млея от удовольствия,
— рука Димкина медленно скользнула вниз, и Димка тут же ощутил в своей ладони напряженно горячий, влажно залупившийся член «бесчувственно спящего» парня… видимо, от удовольствия Расим невольно сжал, конвульсивно стиснул мышцы сфинктера, потому что член его в Димкиной ладони тут же дернулся, встрепенулся, отзываясь на Димкино прикосновение, но… глаза Расим не открыл — лишь сильнее задрожали, затрепетали его длинные красивые ресницы, — «Расик… какой ты упорный!» — подумал Димка, медленно, с чувством неизъяснимого наслаждения двигая сжатой в кулак ладонь вдоль напряженно твердого горячего ствола Расикова пиписа — легонько смещая на пиписе крайнюю плоть… ему, Димке, неодолимо захотелось вобрать возбуждённо горячий член Расима в рот, нежно обжать пламенеющую головку жаждущими губами, но… ещё больше Димке хотелось, чтоб Расим в это время не лежал «бесчувственно спящим», а чтоб он всецело разделял его, Димкину, сладость — чтоб своим взглядом, своими руками, своим дыханием он разделял его, то есть Димкину, любовь… и Димка, легонько сжимая горячий, напряженно твёрдый Расиков член, страстно стискивая член в кулаке — с улыбкой глядя на неумело закрытые Расимовы глаза, чуть слышно прошептал:
— Расик… ну, хватит — не притворяйся… чего ты — как маленький? Я же знаю, что ты не спишь… открывай глаза!
Димка прошептал это тихо, нежно, с едва уловимым укором в голосе… он прошептал это чуть шутливо, чуть умоляюще — он прошептал это с явной любовью в голосе, и сердце Расима вмиг наполнилось чувством горячей порывистой благодарности, — Расик, секунду помедлив — успев подумать, что Д и м а его раскусил, вопрошающе приоткрыл один глаз… и — прямо перед собой он увидел радостно улыбающееся, счастливое, светом искрящееся лицо д р у г а Д и м ы, — смотреть одним глазом было никак невозможно, и Расик, тут же забыв про свои сомнения, широко отрыл, распахнул навстречу Д и м е свои ни капли не сонные — вопрошающе-радостные — глаза… разве это было не счастье — увидеть взгляд, полный доверия и понимания? Секунду-другую они, словно осознавая чудо встречи, жадно смотрели в глаза друг другу…
— Расик… доброе утро! — с видимым наслаждением, улыбаясь глазами, губами, всем лицом, прошептал-выдохнул Димка, и в этом шепоте было столько радости, столько нежности, столько безграничной теплоты, что Расик, не удержавшись, улыбнулся в ответ… его, Расима, любили все — любила мама, любила бабушка, но даже они, когда он был маленький, не говорили ему с такой любовью «доброе утро»… то есть, они — и мама, и бабушка — говорили Расиму тоже с любовью «доброе утро», когда будили его по утрам, но то была совершенно другая, совсем не такая любовь, как теперь, — сердце Расима наполнилось радостью, благодарностью… чем-то ещё — тёплым, порывисто встречным, сладко щемящим…
— Доброе утро, — словно эхо, глядя с улыбкой Д и м е в глаза, прошептал-отозвался Расим.
Димка, подавшись вперёд, страстно прижался к Расиму всем телом — с силой вдавился в член Расика членом своим, таким же горячим и напряженным, — от удовольствия у обоих сладко задёргались, конвульсивно сжимаясь, мышцы сфинктеров… времени было не очень много, но его было вполне достаточно, чтоб насладиться близостью, — оторвавшись от Расика, Димка медленно и в то же время нетерпеливо скользнул губами по шее Расика, тронул губами поочерёдно мигом набухшие — враз отвердевшие — соски, кончиком влажного, обжигающе жаркого языка провел до лобка по животу… волосы на лобке у Расима были не очень длинные, но густые, мягкие и шелковистые, — Димка, перехватив член Расика у основания — держа напряженно горячий ствол вертикально вверх, секунду-другую, кайфуя от предвкушения, смотрел на красивую, ало пламенеющую головку члена, затем, качнув голову вниз, тронул губами налитую жаром нежнейшую плоть и, округляя губы влажно-горячим кольцом, медленно, с наслаждением вобрал головку в рот…
Расик, дёрнувшись от наслаждения, непроизвольно двинул бёдрами вверх, судорожно сжимая мышцы огнём полыхнувшего сфинктера, — солоноватость головки члена теперь, после ночи, была чуть сильнее, чем накануне, когда они только приняли душ, но эта солоноватость, лёгкая, то есть ч и с т а я, не острая и не терпкая, и вместе с тем вполне ощутимая, была в к у с н о й — возбуждающе приятной… чувствуя наслаждение, Димка медленно скользнул губами вдоль распираемого сладость Расикова члена — насадил на член жаждущий рот и, ощущая во рту горячую твёрдость, сладострастно заколыхал, задвигал головой вверх-вниз, обхватив ладонями Расика за бёдра… разве это было не счастье — проснувшись, любить Расима, самого лучшего парня на свете?
Димка сосал у Расика член — лаская губами юный, легко залупающийся во рту пипис, и от наслаждения у него у, у Димка, сладко покалывало в мышцах сфинктера, — Расик, лежа на спине — ощущая скольжение Д и м и н ы х губ вдоль члена, от накатившего наслаждения непроизвольно сжимал, стискивал мышцы сфинктера, как если бы попа его — помимо члена — тоже чего-то хотела, чего-то просила, чего-то настойчиво жаждала… склонившись над пахом лежащего на спине Расима — обжимая сладко скользящим кольцом горячих, влажно пылающих губ распираемый сладостью член, Д и м а сосал, и наслаждение от ощущения жарко сосущих Д и м и н ы х губ плавилось, полыхало огнём у Расима и в самом члене, и в затвердевшей промежности, и в туго стиснутом — девственно сжатом — анусе… но ведь у него, у Расима, тоже… тоже были — помимо члена и ануса — губы! И его юные губы тоже… тоже хотели, — губы Расима, пятнадцатилетнего школьника-девятиклассника, страстно хотели делать точно так же!
— Дима… — настойчиво, нетерпеливо прошептал Расим, оторвав от подушки голову — глядя, как член его то исчезает, то вновь появляется, влажно скользя у Д и м ы во рту. — Дима, давай… давай, как вчера…
Он, Д и м а, сказал вчера: «делай, как я», и хотя это было сказано в ванной комнате, и сказано это было совсем по другому поводу, но… разве слова эти — «делай, как я» — не являлись универсальными, применимыми в самых разных случаях? Д и м а сосал у него, у Расима, и Расик… юный Расик ничуть не меньше хотел сосать у него, у Д и м ы! Разве суть истинной — н а с т о я щ е й дружбы — заключается не во взаимных переживаниях? «Дима, давай…» — нетерпеливо, настойчиво прошептал Расим, и Димка… он. Димка, услышав шепот Расима — сердцем осознавая просьбу Расика — нисколько не удивился, потому как желание Расика было не просто естественно, как естественно было бы возникновение т а к о г о желания в т а к о й ситуации у любого нормального пацана, а желание Расика было ответом на его, Димкину, л ю б о в ь… он, Димка, любил Расима — любил всем сердцем, всей душой, и потому он не удивился, — разве могло быть как-то иначе? Димка нисколько не удивился, и в то же время сердце влюблённого Димки вмиг полыхнуло от чувства горячей благодарности, от накатившей девятым валом неутолимой юной любви, — Расик — любимый Расик — хотел… с а м хотел, — разве это было не счастье? Magna res est amor! Великое дело — любовь… что — разве это было не так? Оторвав свои губы от члена Расима — выпустив мокро блестящий пипис изо рта, Димка вскинул на Расика влюблённый, нежный и страстный взгляд благодарно ликующих глаз:
— Расик, как вчера… друг у друга, да?
— Да, — коротко, однозначно отозвался Расим… всё и так было ясно — без лишних слов!
Димка, не медля ни секунды, подался вперёд — передвинулся, на коленях переместился к центру кровати, тут же развернулся на сто восемьдесят градусов и, вытягиваясь на постели рядом с Расиком, повернулся набок.
— Расик, сдвинься немного… — нетерпеливо прошептал Димка, но подсказка его была совершенно излишней: Расим, поворачиваясь, как Д и м а, набок, одновременно с этим сместил своё тело точно так же, как Д и м а, к центру, и — в результате они оказались лежащими друг против друга так, что член Расима очутился аккурат против Димкиного лица, а залупившийся, пламенеющий алой сочной головкой член Д и м ы оказался против лица Расима… классическая конфигурация — два парня, «валетом» лежащие друг против друга!
Сотни тысяч парней на всех континентах ежеминутно делают так — сосут друг у друга одновременно, но… отнюдь не всегда этих парней, жаждущих удовольствия, связывает любовь или дружба — н а с т о я щ а я дружба — как это было у Димки и Расика… член у Д и м ы был точно так же солоноват, но эта солоноватость была такой же несильной и потому для него, для Расима, странно — приятно — возбуждающей, — двигая головой, Расим ритмично нанизывал округливший рот на толстый и длинный ствол Д и м и н о г о пиписа, в то время как Димка, двигая головой, точно так же нанизывал свой округлившийся рот на член Расима… конечно, парни, поднаторевшие в таком деле, как сосание члена, наверняка бы всё это делали более искусно, потому как возможности этого вида секса не исчерпываются одним лишь скольжением губ вдоль стволов, но Димка и Расик делали это — сосали пиписы один у другого — всего лишь второй раз в жизни, и потому каких-то изысков они по неопытности не проявляли, — ритмично двигая головами, они губами дрочили пиписы друг другу, но… разве этого было мало? Ладонью скользя по Расимовым ягодицам, влюблённый Димка млел от блаженства… и точно так же, как Д и м а, скользя ладонью по ягодицам Димки, Расик чувствовал-ощущал, как не только член его в жарком Д и м и н о м рту, не только сжатые, туго сомкнутые мышцы его сладко зудящего ануса, но и губы его горят-пылают от наслаждения… ёлы-палы, как это было классно — как это было всё кайфово, упоительно хорошо!
— Расик… — оторвав пылающее лицо от Расимова паха, Димка чуть отстранился, чтоб видеть лицо Расима. — Я тебе кончу в рот… или ты, может, не хочешь?
Сладость, пылающая за туго сомкнутыми мышцами сфинктера, уже ощутимо концентрировалась, воронкой сводилась в зудящую точку, зрела, набухала, чтоб, в любой миг взорвавшись, обернуться сладчайшим оргазмом, в Димка подумал, что надо спросить у Расима, можно ли кончить — спустить — ему, Расику, в рот…
— Не знаю… — Расим, точно так же, как Димка, выпустив член изо рта — чуть отстранившись в сторону, вопрошающе посмотрел в счастливо искрящиеся, ошалевшие от кайфа Димкины глаза. — А ты, Дима, как… сам ты как думаешь?
— Ты, Расик, мне кончишь в рот! — не на секунду не задумавшись — ни на миг не усомнившись в искренности своего желания, горячо, уверенно выдохнул Димка
— Ну… ты мне, Дима, тоже… тоже мне кончи в рот, — отозвался Расим, однако в голосе его Димка почувствовал — уловил — неуверенность… как если бы он, Расим, усомнился в искренности произнесённых им слов.
— Расик! Ты если не хочешь, то я в рот не буду… я выдерну член изо рта, и всё — в рот я тебе не спущу… ты только скажи, как ты хочешь… ну, то есть, как ты хочешь на самом деле!
— Дима, спускай… кончай мне в рот — я хочу так, как хочешь ты! — отбросив на миг возникшее сомнение, Расим невольно, неожиданно для себя самого улыбнулся, потому что не улыбнуться ему, Расиму, было никак нельзя — глаза Д и м ы, устремлённые на него, буквально сияли от радости-ликования… и потом: чего он, собственно, испугался? Д и м а не боится — ничуть не боится, а он испугался… смешно!
— Хорошо, Расик… как скажешь! — жарко выдохнул Димка, вновь обжимая губами горячий ствол Расимова члена.
Они снова засопели — задвигали головами, нанизывая жаждущие рты на колом стоящие члены друг друга… о, какой это был кайф! Только убогие извращенцы, чьи представления о сексе, о любви или дружбе перевёрнуты с ног на голову, по причине своей персональной ущербности могут думать и полагать, что подобное наслаждение является чем-то постыдным или даже позорным, недопустимым; только лукавые кукловоды — хитрые пастыри-пастухи, жаждущие манипулировать овцами — могут с пафосом бескорыстных праведников неустанно твердить-утверждать, что подобное наслаждение является чем-то греховным или даже преступным, недопустимым; но — вопреки как убогим домыслам, так и лукавым помыслам — сотни тысяч парней на всех континентах ежеминутно берут друг у друга в рот, и Димка и Расик в этом смысле не были исключением, — парни сосали, сосут и будут сосать pro futurum, делая это в квартирах, в казармах, в студенческих общежитиях; делая это в салонах автомобилей, на чердаках и в подвалах, делая это в самых укромных местах, и вовсе не все они, ублажающие друг друга, являются геями proprie sic dictum; а если кто-то из них и является геем, то… что в этом может быть запредельного — необычного-необыкновенного?
Вечная музыка флейт доступна всем: proprio motu сосут друг у друга юные школьники, сосут молодые курсанты и пухлощёкие семинаристы, сосут субтильные мальчики-мажоры и атлетически сложенные спортсмены, сосут студенты, сосут солдаты… кайф! Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem — истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине… разве голос, в тиши учащий истине, это не голос любви?
В номере было уже светло, и если бы кто-то в этот момент вдруг заглянул бы каким-то образом в двуместный номер гостиницы, то он увидел бы двух обнажённых, жарко сопящих парней, «валетом» лежащих на смятой постели, — парни, лаская ладонями попы друг другу, страстно сосали, ласкали губами друг другу мокро блестящие — то исчезающие во ртах, то вновь появляющиеся — пиписы… если бы кто-то каким-то образом в этот момент вдруг заглянул бы в двуместный номер, то он увидел бы — наверняка увидел бы! — в двух обнажённых телах музыку юной страсти, первой любви, настоящей дружбы; конечно, если б Расик Димке сказал бы, что ему, Расиму, спускать в рот не надо, то Димка никогда бы этого делать не стал; но Расик ничего не имел против, и Димка… кайфующий Димка совсем перестал себя контролировать, — наслаждение, сладко сверлящее в туго сомкнутых мышцах сфинктера, снова начало концентрироваться, ощутимо, стремительно набухать нестерпимой сладостью: счет до оргазма пошел на секунды…
в какой-то миг «точка невозврата» была пройдена, тут же превратившись, преобразившись в ощущение неизбежности приближающегося оргазма, и… буквально через секунду саднящая сладость полыхнула в промежности, в члене, в яйцах, в мышцах зудящего ануса распирающим, раздирающим взрывом огня, — непроизвольно дёрнувшись, содрогнувшись всем телом, Димка почувствовал, как его сперма, огненной лавой извергаясь, вылетая из члена, наполняет горячий рот Расика — любимого Расима; и в ту же секунду — буквально в то же мгновение! — он, Димка, почувствовал… кольцом обжимающих мокрых губ Димка почувствовал, как член Расима неуправляемо дёрнулся, конвульсивно запрыгал во рту у него: горячая сперма Расима, струёй извергаясь из члена, обожгла Димкино нёбо, язык, дёсны, внутренние стороны щёк, — буквально в одно мгновение рот Димки обильно заполнился сладким оргазмом любимого Расика…
Рот был полон, и Димка, соскользнув губами с члена Расима — выпуская член изо рта, инстинктивно сжал губы, чтобы сперма Расима, перемешавшаяся во рту с его, Димкиной, слюной, не пролилась на постель, — секунду-другую Димка, ощущая во рту горячий коктейль из слюны и спермы, то ли раздумывал, что ему делать дальше, то ли внутренне сосредотачивался перед тем, как делать глоток; объём извергнутой Расиком спермы оказался вполне приличным, — Димка невольно напрягся, и — не без некоторого усилия — медленно вдавил в себя то, что у него было во рту… а что было у него, у Димки, во рту? «Смесь продуктов секреции шести мужских половых органов: яичек и их придатков, предстательной железы, семенных пузырьков, пуперовых желез уретры»… или вот ещё: «спермоплазма, сперматозоиды, лейкоциты, жир, аскорбиновая, лимонная и прочие кислоты, некоторые витамины и минералы, сахар, фруктоза, сера, медь, кальций, калий, цинк… то есть все важные для человека химические элементы»… вот что было у Димки во рту, если смотреть с позиции науки на химический состав спермы; а если смотреть с позиции любви?
Сахар, фруктоза, витамины и минералы… «более тридцати различных компонентов присутствуют в сперме», но — какое ему, влюблённому Димке, было до всей этой химии дело? С позиции любви он, шестнадцатилетний Димка, школьник-десятиклассник, проглотил не сперму Расима, пятнадцатилетнего школьника-девятиклассника, а растворил в своём теле материализовавшуюся в сперме сладость Расикова оргазма… неподдельная юная страсть Расима, его наслаждение, его любовь, его сладостный, огнём полыхнувший оргазм — вот что теперь в виде калия-кальция было у него, у Димки, внутри!
Между тем, Расим тоже попытался сделать так же, как сделал Д и м а, и — не смог… как и Димка, Расим ощутил-испытал оба оргазма — и Д и м и н, и свой — практически одновременно: Д и м и н член дёрнулся у него, у Расика, во рту, и в то же мгновение из члена Д и м ы вырвалась горячая струйка, в один миг заполнившая рот вязкой, на кисель похожей субстанцией, и тут же, буквально через секунду, самого Расима пронзил, огнём опалил сладчайший оргазм — Расик почувствовал, как в рот Д и м ы стремительно устремилась сперма его… они, «валетом» лежащие парни, кончили-спустили — разрядились друг другу в рот — почти что одновременно! То, что убыло, тут же прибыло… калий, кальций… какая всё это была фигня! Не калий и кальций был во рту у Расима, а кайф, оргазм, наслаждение самого лучшего в мире парня — д р у г а Д и м ы… почувствовав, как член Д и м ы, плавно подавшись назад, легко выскользнул изо рта, Расим точно так же соскользнул губами с члена Димкиного и тут же, особо не раздумывая, ощущая ещё не исчезнувшую, не испарившуюся сладость собственного оргазма, попытался сделать глотательное движение, но спермы во рту оказалось так много, что проглотить её у него, у Расика, не получилось; вязкая, на кисель похожая жидкость, не проскользнув в горло, горячей плазмой заполонила рот, и Расим… совершенно неопытный Расик, школьник-девятиклассник, растерянно замер, не зная, как быть ему дальше — что ему делать…
— Расик, глотай! — торопливо прошептал Димка, отстраняя от Расима в сторону — глядя на округленные, как теннисные мячики, щёки парня.
— М-м-м-м… — Расим, беспомощно глядя на Димку, отрицательно качнул головой, и Димка по взгляду Расима понял, что проглотить сперму Расим не может… ну, не может он проглотить сперму — и что с того?
— Тогда… в ванную давай! — вставая на колени, Димка сдвинулся в сторону, освобождая место, чтоб Расим мог быстро встать. — Выплюнь в раковину… выплюнь, если не можешь глотнуть!
— М-м-м-м? — вопросительно промычал Расим, вопрошающе глядя на Димку — то ли не соглашаясь с таким Д и м и н ы м решением, то ли спрашивая-уточняя, правильно ли будет ему, Расику, так делать; глядя Димке в глаза, Расим снова попытался проглотить, продавить в себя Д и м и н у сперму, и снова сделать это он не смог — ничего у него, у Расика, не получилось.
— Расик, не мучь себя… вставай! — уверенным — командным — голосом проговорил Димка, видя бесполезность предпринимаемых Расимом усилий. — Выплюнь в раковину! — категорично проговорил Димка, и Расик, уже не раздумывая — всецело подчиняясь Д и м е, тут же соскчил с кровати.
Ну, а что ему, Расику, оставалось делать? Если б Д и м и н о й спермы было б чуть меньше, Расик её проглотил бы без всяких сомнений, — проблема возникла чисто техническая, а вовсе не по сути… непреднамеренно и вместе с тем дразняще соблазнительно мелькнув матово-белой попой, голый Расим с округлёнными, как мячики, щеками, скрылся в ванной комнате, — Димка, проводив Расима взглядом, невольно улыбнулся… он улыбнулся Расиму, себе, прошедшей ночи, этому утру, начинающемуся дню — он, Димка, был счастлив! В ванной комнате зашумела вода… «я люблю тебя, Расик!» — горячо, благодарно, порывисто подумал Димка, и нежность… неизбывная нежность вновь наполнила юное Димкино сердце, — энергично вставая с кровати, Димка потянулся за телефон, чтоб посмотреть, сколько времени.
А времени было уже о-го-го — до завтрака оставалось не более двадцати минут… а ещё нужно было хотя бы на пару минут стать под душ — обмыть пиписы, нужно было почистить зубы, заправить постели, одеться-собраться, поцеловать — и не раз! — Расика, расставаясь с ним на весь день, — «успеем!» — подумал Димка, рывком сдирая с кровати Расима одеяло-покрывало, которым они укрывались ночью; Димка перебросил одну из подушек на свою кровать, быстро расправил смятую простынь, смахнув с неё несколько чёрных коротких волосков, затем аккуратно застелил покрывало… всё, одна кровать была готова! Никакого темнеющего влагой пятна на его, Димкиной, кровати не было — простыня и матрас, облитые минералкой, за ночь высохли, и Димка так же быстро и аккуратно застелил свою кровать; свои трусы Димка сунул под подушку, а трусы Расика, на мгновение прижав к лицу, положил на кровать Расима, — трусы Расим надел вчера вечером после душа, через какое-то время Димка трусы с Расима стянул, и потому никакого волнующего запаха он, Димка, не уловил… «наверное, Расик сейчас удивился бы, если б увидел, как я целую его трусы… наверняка решил бы, что живёт с сумасшедшим» — весело подумал Димка, направляясь в ванную комнату… «а я, Расик, не сумасшедший… я никакой не сумасшедший — я просто очень, очень тебя люблю!» — мысленно подумал-пропел Димка, чувствуя, как всего его распирает от счастья.
Расим стоял к Димке спиной — обнаженный, стройный, по-мальчишески тонкий и гибкий, но при этом ничуть не субтильный, с плавно округлой, скульптурно оттопыренной попкой, — у Димки при виде стоящего к нему задом Расима сладко ёкнуло сердце… как словно бы он не кончил — не разрядился — всего несколько минут тому назад! Расим, в зеркале увидев возникшего в дверном проёме Д и м у, оглянулся назад — виновато посмотрел Димке в глаза.
— Дим, я не смог… — извиняющимся тоном проговорил Расим, имея в виду не проглоченную Димкину сперму. — Я выплюнул…
Димка, глядя Расиму в глаза, с улыбкой шагнул в ванную комнату, — Димка приблизился к парню вплотную, горячо прижался к нему сзади, кольцом обхватив его плечи жарко скрестившимися на груди руками… он, Димка, плотно, страстно и нежно вдавился в Расима грудью, животом, пахом, словно стараясь тело Расима нерасторжимо соединить с телом своим, и Расим в то же мгновение почувствовал, как в ложбинку между сочно округлыми полушариями его сомкнутых ягодиц ощутимо вдавился упругим валиком полустоячий Димин пипис, — прижимаясь щекой к щеке Расима — глядя в отражаемые зеркалом глаза Расима, Димка чуть слышно выдохнул-прошептал:
— Я люблю тебя, Расик! — и тут, не деля паузы — не давая Расиму никакой возможности уточнить-поправить, чем, по мнению Расика, являются их отношения, быстро и весело проговорил: — Знаешь, сколько у нас до завтрака времени?
— Сколько? — хлопнул Расим ресницами, глядя в отражаемые зеркалом счастливые Димкины глаза.
— Пятнадцать минут!
— Дима! Мы опоздаем! — Расим шевельнул плечами, пытаясь высвободиться из Димкиного объятия.
— А вот ни фига! — рассмеялся Димка, размыкая руки. — Делаем, Расик, всё быстро-быстро…
И действительно, они успели — уложились в пятнадцать минут! Быстро почистили зубы, со смехом толкаясь у раковины; стали на пару минут под душ — ополоснулись без мыла, наскоро; быстро обтёрлись, вытирая одновременно и себя, и друг друга, причём, вытирая Расима, Димка всё время норовил ухватить его за пипис, а Расим, резко отводя назад попу, каждый раз проворно уворачивался, отстранялся, не давался — со смехом крутил попой, отталкивая Димкину руку от своего тяжело колыхавшегося между ног потемневшего мальчишеского пиписа… он, Расик, приятно был удивлён, увидев, что Дима заправил не только свою кровать, но также заправил кровать его, — «нашу кровать» — подумал Расим, надевая трусы; Расик, не раздумывая, надел свой желтый пуловер; Димка сунул в карман голубых джинсов телефон и деньги… уже в дверях Димка неожиданно остановил Расима:
— Растик, постой… я поправлю тебе воротник на рубашке! — но вместо этого, когда Расик, повернувшись к Д и м е, замер, он, Димка, страстно прижал Расима к себе… одной рукой обвив Расима за шею, Димка ладонью другой руки страстно скользнул по Расимовым ягодицам. — Расик… я люблю тебя! Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя, Расик! — горячо выдохнул Димка, вжимая свой пах в пах Расима.
— Дима, мы опоздаем! — Расим почувствовал, как у Д и м ы твердеют брюки… ну, то есть, стремительно наливается, каменеет, наполняется твердостью то, что в брюках — его, Д и м и н, пипис.
— Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя! Просто люблю… — Димка, нежно коснувшись губами губ Расима, разжал объятия — времени действительно не было ни минуты.
— Дим, а воротник… — проговорил Расим, одновременно с этим подумав, что хорошо… хорошо, что нет времени, потому как у него, у Расима, от Д и м и н о г о объятия, от его жаром опалившего голоса, от его странно волнующих слов в трусах началось сладостью наполняемое ответное шевеление. — Ты воротник на рубашке хотел мне поправить…
— А я что сейчас делал? — рассмеялся Димка, открывая дверь.
Они, Расим и Д и м а, не опоздали — они вышли из кабины лифта в холл за минуту до времени «общего сбора», а если учесть, что Лерка Петросян, она же девушка эмо, снова — к всеобщему неудовольствию — задержалась на целых пять минут, то они, Димка и Расик, вообще спустились к завтраку, можно сказать, заблаговременно… во всяком случае, на то, что парни, живущие вместе в двуместном номере, появились в холле тютелька в тютельку, никто внимание не обратил; после завтрака Расик отправился в номер, чтоб для выхода на улицу взять свою и Д и м и н у ветровки, а Димка подошел к своим одноклассникам… начинался новый экскурсионный день, и в этом н о в о м дне ему, счастливому Димке, теперь было труднее всего скрывать своё счастье, — его, Димку, буквально распирало от любви, оказавшейся взаимной, ему от счастья хотелось прыгать, петь, смеяться, хотелось всех любить и обожать, а вместо этого он, усмиряя ликующую душу, должен был выглядеть таким, каким он, десятиклассник Димка, был вчера, позавчера, неделю назад… это было неправильно, было абсурдно, нелепо, но в мире, погрязшем в тотальном лицемерии, где лицемерие правило бал, где взаимная любовь, где упоительное счастье, где искренность сердца могли легко сойти за ненормальность, нужно было казаться прежним — в меру ироничным, прагматичным, чуть насмешливым…
нужно было казаться таким, как в с е, — он, шестнадцатилетний Димка, уже умел прятать свою нежную душу, свои сокровенные чувства и мысли под самыми разными масками, но на этот раз — в это утро! — он проделал это не без некоторого труда, потому что счастье его было реально, действенно, всеобъемлюще… можно всегда умело спрятать, скрыть от других своё настроение, свои мысли, свои симпатии-антипатии, но как спрятать, как утаить-скрыть от других себя самого? Любовь к Расику была не частью Димкиных устремлений, а была для него, для Димки, в с е м — любовь была самим Димкой, она была тождественна Димке: ведь он, Димка, вовсе не для красного словца сказал Расику, что он будет любить его, Расика, каждую минуту, каждую секунду… а ещё у него, у Димки, было внутри в виде кальция-калия и прочих «различных компонентов» утреннее наслаждение любимого Расима — внутри у него, у Димки, был оргазм бесконечно любимого, неповторимого, самого прекрасного парня на свете! Димке казалось, что он сердцем чувствует сок любимого Расика — ощущает-чувствует внутри себя извергнутую Расимом сперму… «хорошо, что хоть это не нужно скрывать — что мы все пока ещё не прозрачные» — весело подумал Димка, не без некоторого внутреннего усилия переключая себя на пустую повседневность, потому как теперь для него, для Димки, пусто было везде, где он не мог прикоснуться к Расиму, не мог обнять его, поцеловать, прижать к себе… или — хотя бы видеть его, любимого, рядом, — Расик поехал в номер за и х ветровками, и Димка, проводив его взглядом до кабины лифта, подошел к одноклассникам.
— Ну, и что ты, Димочка, обо всём этом думаешь? — Светусик, демонстрируя своё возмущение, капризно поджала губки, вопросительно глядя на Димку чуть округлившимися всё от того же возмущения глазами.
— О чём? — не сразу понял Димка, потому как в этот момент он, Димка, подумал о Расике… точнее, подумал о том, где можно купить вазелин.
— Не «о чём», а «о ком»! — поправила Димку Ленусик. — О Лерке… о ком же ещё! Она снова всех нас задержала! Снова все её ждали…
— А мы ведь ей всё вчера объяснили… — поддакнула Маришка.
— Срать она хотела на наше мнение! Коза, бля, драная… — перебила Маришку Ленусик, для полноты выражения своих чувств употребляя слова из общепринятого лексикона.
«Ёлы-палы! Опять двадцать пять… как им не скучно мусолить одно и то же? — невольно подумал Димка, ощущая себя заложником не своего, то есть в н е ш н е г о, мира, который мешал ему, Димке, всецело сосредоточиться на сладких, радостных мыслях о Расике. — Одно и то же… и всё это надо слушать, надо поддакивать, надо им что-то в ответ говорить — изображать соучастие… какая тотальная скука в этом всём!» — Ощущение пустоты, неискренности, никчёмности мира л е н у с и к о в возникало у Димки и раньше, но теперь — на фоне ликующего в нём счастья — он почувствовал это всё неожиданно остро. — «Скука, — подумал Димка, — это не то состояние, когда нечего делать, а скука — это когда вокруг пустота: пустые слова, пустые проблемы, пустые эмоции… неужели они всё это не понимают — не чувствуют, не осознают?» Эти мысли возникли у Димки всего лишь на миг — промелькнули чувством легкой, снисходительной жалости к гламурным л е н у с и к а м, заполняющим пустоту своих душ вперемежку с матом пустыми, из пальца высосанными проблемами-переживаниями, и тут же мысли эти исчезли, улетели-испарились, потому что его, упоённого счастьем Димку, переполняла пьянящая, радостная, никому не видимая любовь.
— А, кстати, где она, наша Лерка? — неожиданно для самого себя проговорил Димка, ещё сам не зная, сам не осознавая, зачем он об этом спрашивает; вопрос с его губ сорвался спонтанно… а может быть, и не спонтанно — надо же было ему, Димону, проявлением внешней жизнедеятельности маскировать то, что у него пылало в душе.
— Вон, бля, стоит! Изучает пожарные выходы… — язвительно проговорила Ленусик, кивнув головой в сторону одиноко стоящей Лерки.
— Лера! — позвал Димка, повернув голову в ту сторону, куда показала Ленусик. — Иди к нам… есть один неотложный вопрос!
И снова… снова слова эти проговорились, вырвались из Димки совершенно спонтанно! Он, позвав Лерку — говоря «неотложный вопрос», вместе с тем понятия не имел, о чём её, Лерку, он может спросить, — ему, влюблённому Димке, просто хотелось… хотелось двигаться, танцевать и петь, потому что прошло уже пять минут, как Расик скрылся в кабине лифта, а это значило, что время его краткосрочной разлуки с Расиком неуклонно движется к концу, что Расик вот-вот покажется вновь… разве этого было мало для ощущения радости? Димкина радость была никем не видима — она, его солнечная радость, весело плавилась у него в душе, но разве это играло какую-то роль? Важно было другое: радость рождала великодушие, и Лерка… то ли Лерка почувствовала, смогла уловила в голосе одноклассника Димки — для девчонок Димочки, для парней Димона — это совсем не обидное великодушие, то ли она решила-подумала, что глупо делать вид, будто интереснее схемы пожарных выходов на свете ничего не существует, а только, секунду поколебавшись, она, Лерка, неспешно подошла к стоящим в центре холла одноклассникам.
— Что? — вопросительно посмотрела девушка эмо на Димку. — Какой неотложный вопрос?
«Блин! Таким тоном спросила, как если б пришла оказать нам посильную помощь… типа: чем могу вам помочь? Ну, елы-палы… непробиваемая!» — весело подумал Димка, мысленно удивляясь Леркиной независимости; видимо, эту же самую интонацию в Леркином голосе уловила-почувствовала и Светусик, потому что подкрашенные губки у Светусика невольно передёрнулись, сложившись презрительно-возмущенным бантиком, что, в свою очередь, тоже не ускользнуло от веселящегося Димки.
— Ты сегодня без телефона… — с невольной улыбкой проговорил Димка, и снова ни в его голосе, ни в его улыбке не было для неё, для девушки эмо, ничего такого, что могло б показаться обидным или насмешливо-снисходительным. — Чего ты без телефона? Мне, конечно, без разницы, но… с телефоном тебя видеть как-то привычнее.
— Разрядились обе батарейки, — спокойно проговорила, произнесла Лерка, едва заметно пожав плечами. — Я думала утром поменять, а второй элемент тоже разряжен… вот! Если, Дима, тебе интересно… я ответила на твой вопрос?
— Лерка, скажи… — в разговор неожиданно вклинился Толик, — а чего ты всё время в своём телефоне делаешь? Ну, то есть, всё время… всё время ты с телефоном! Вовчик вон тоже в свой телефон частенько лупится, так он в интернете порнуху смотрит… это нам всем понятно! — Толик, глядя на Вовчика, весело рассмеялся. — А ты? — Толик посмотрел на девушку эмо. — Тоже, что ли, порнуху смотришь?
— Блин! Чего ты врешь? — лениво проговорил Вовчик, нисколько не обижаясь на Толиковы слова. — Ты лучше, Толян, чем трепать языком, ссылки в браузере на телефоне своём покажи… сразу всем станет ясно, кто и что из нас смотрит.
— Я изучаю японский язык, — спокойно проговорила девушка эмо. — У меня там стоят две программки… ну, и ссылки на сайты японской культурой — туда ещё захожу…
— Какой ты язык изучаешь? — у Толика от неожиданности полезли, поползли вверх брови… и не только у Толика! Удивился Димка. Ещё больше удивились Вовчик и Серёга. Развязался бантик на губах у Ленки — у Ленусика. Заморгала — часто-часто — длинными ресничками Маришка. Вмиг слетела гламурность с лица Светусика. Елы-палы… они, все вместе и поодиночке, ожидали от Лерки чего угодно, но только не этого — не изучения японского языка… потому Толик и уточнил — проговорил-переспросил — словно он ослышался или не поверил своим ушам.
— Японский, — проговорила Лерка, явно наслаждаясь произведённым эффектом и вместе с тем совершенно не рисуясь — нисколько не выпендриваясь — перед своими одноклассниками.
— А на хуя? Ну, то есть… зачем тебе нужен японский? — на лице Вовчика отобразилось и недоверие, и недоумение, и невольно вспыхнувший интерес… причём, всё это было настолько искренним, что Вовчик, который даже в компании парней матерился лишь в исключительных случаях, теперь, глядя на Лерку, не смог сразу найти никакого другого — менее экспрессивного слова-выражения — чтоб внятно и коротко выразить свой вопрос.
— Интересно, — Лерка пожала плечами. — Каждый чем-то интересуется…
— Ну, блин… дела! И что — ты можешь что-то сказать сейчас на японском? — недоверчиво проговорил Толик.
— Могу, — отозвалась Лерка.
— Ну, например! — живо вклинился в разговор Серёга.
— Ну, например… — Лерка на миг задумалась и, улыбнувшись, вдруг проговорила — мелодично пропела — длинную непонятную фразу из музыкальных, непривычных уху звуков.
— Охуеть! — коротко выразил своё неподдельное восхищение Серёга. — Ну… и что это значит?
— Я сказала, что нет времён года в нашем обыденном понимании — что за окном может быть ненастная осень, но если в душе человека в это ненастную пору расцветает сакура, то это значит, что для него за окном наступает весна… — Лерка, словно извиняясь, снова улыбнулась. — Я эту фразу не сама составила — я её прочитала на сайте, она мне понравилась, и… я её просто выучила.
— Ни фига себе — «просто»! — хмыкнул Толик. — Ты по-японски шпаришь, как гейша, а мы ничего об этом не знали…
— А никто никогда об этом не спрашивал, — Лерка снова пожала плечами.
— Между прочим, Толя… гейша у японцев — это то же самое, что у нас элитная девушка для оказания вполне конкретных услуг, — весело проговорил Вовчик, демонстрируя всем свою продвинутость. — И потому никакого отношения это слово к нашей однокласснице Лере Петросян не имеет. У тебя, Толя, лишь одно на уме…
— Между прочим, Владимир, гейша — это совсем не то, о чём думаешь ты, — рассмеялась Лерка. — Гейша — это… ну как у нас тамада, только в более утончённом варианте. Название этой профессии состоит из двух иероглифов — «искусство» и «человек» — и, таким образом, означает это слово «человек искусства». А то, о чём ты подумал, называется дзёро…
— У них, может быть, это и тамада… — хмыкнул Серёга. — А у нас гейша — это пассивный гей… гей-ша! Всё равно что банкир-ша, президент-ша, комендант-ша, бармен-ша, генераль-ша…
— Ёлы-палы… вот чем Серёга наш озабочен! А мы и не знали… — Толик вмиг сделал блудливо-весёлое и в то же время приятно-изумлённое лицо. — Такие познания в языке… офигеть, сколько всякого нового узнаёшь про одноклассников!
Парни — включая Димку и самого Серёгу — весело, дружно рассмеялись… ну, а чего им было не смеяться? Нормальные шутки нормальных парней… Лерка тоже рассмеялась — вместе с парнями. Глупее всех себя чувствовали всё это время л е н у с и к и, и, как говорится, было от чего… во-первых, их неприятно поразило, что Лерка, оказывается, совсем не такая дура, какой она им, л е н у с и к а м, казалась, а во-вторых, они, то есть Ленчик, Светик и Маришка, не почувствовать, как парни всё своё внимание переключили на эту в ы ё б и с т у ю Петросян… и даже Димочка — даже Димочка! — их, красивых девочек, тоже предал! Было отчего им, л е н у с и к а м, огорчаться… летом Светусик гостила у бабушки — была в деревне как раз в тот день, когда было у бабушки день рождения; в гости к бабушке на день рождения пришли другие бабушки — все они за столом выпили водочки, поговорили немного и стали петь всякие древние песни; так вот: слова из одной такой песни ей, Светусику, врезались в память… всю песню Светусик не запомнила, а две строчки в памяти остались, и теперь всё было — как в той песне… в той самой песне, что грустно, проникновенно тянули-пели в июльских сумерках позднего деревенского вечера чуть подвыпившие бабушки: «зачем вы, девочки, красивых любите — непостоянная у них любовь»… всё было в жизни — как в песне! А поскольку у гламурных девочек тоже временами есть душа, Светусику на какой-то миг даже стало себя немножко жалко… впрочем, немножко — чуть-чуть.
В это момент двери лифта разъехались, разошлись в стороны, и из кабинки вышли Расик, Зоя Альбертовна, несимпатичный парень с несимпатичной девушкой, два представителя солнечной Африки плюс ещё одна женщина средних лет, — Димка свой жаждущий взгляд устремил на Расима… елы-палы, до чего же он хорош был, этот любимый пацан в своём солнечно-желтом свитере, в по-мальчишески распахнутой ветровке, в голубых, идеально сидящих джинсах, в белых спортивных кроссовках… он для всех был самым обычным, самым обыкновенным пацаном, а для него, для Димки, он был упоительно, сказочно, солнечно красив, этот школьник-девятиклассник! Он был обалденно хорош своей робкой, не очень умелой, но искренней страстью ночью… он был обалденно хорош в постели утром — во время их сладкой игры на флейтах… он был обалденно хорош сейчас — в своём солнечно-желтом пуловере… «я люблю тебя, Расик!» — как заклинание, мысленно прошептал Димка, чувствуя, как в груди у него от невидимой нежности млеет сердце, а в катоновых тесных плавках — при одной лишь мысли о прошедшей ночи и сегодняшнем утре! — начинается тоже невидимое, но не менее ощутимое сладкое набухание… не доходя нескольких метров до Д и м ы и до стоящих с ним рядом старшеклассников, Расим деликатно остановился, — невольно улыбнувшись Димке, Расик глазами спросил у Димки, что ему делать с его, с Д и м и н о й, ветровкой — подойти и отдать или он, то есть Д и м а, сам подойдёт к нему, к Расиму, чтоб ветровку свою забрать… ветровку он, Расик, прижимал к груди, — Димка внутренне дёрнулся навстречу любимому Расику, но, неожиданно подумав, что и его, Димкины, одноклассники, и одноклассники Расима должны постепенно привыкать видеть их совершенно нормальные — повседневно дружеские — отношения, чуть протянул руку в сторону деликатно остановившегося Расима, тем самым давая понять Расиму, что он, Расим, может смело подходить… иерархия в школе была железная! «А потому, — подумал Димка, — пусть все привыкают видеть нас вместе — пусть у всех ненавязчиво формируется убеждение, что, оказавшись в одном гостиничном номере, мы не просто прожили десять дней на одной территории, а стали за эти дни друзьями… в принципе, мелочь — захватить заодно и мою ветровку, но из таких каждодневных мелочей для всех вокруг незаметно и потому совершенно естественно за десять дней нарисуется вполне убедительная картина наших нормальных дружеских отношений, и потом, когда мы вернёмся домой, никто не будет удивляться, что наши дружеские отношения естественным образом продолжатся в школе… сущая мелочь, но завтра, Расик, я принесу ветровку тебе — и это будет выглядеть такой же дружеской услугой, какую сегодня оказал мне ты! Главное — не перегнуть палку, не переборщить, то есть всё делать так, чтобы всё выглядело естественно…»
— Расик, спасибо! — внешне спокойно проговорил Димка, и… никто не заметил, а только один Расим почувствовал, как Д и м а, беря у него, у Расима, ветровку, на миг прикоснулся к руке Расима рукой своей…
— Так, все в сборе! — раздался голос Зои Альбертовны, успевшей сверить наличие экскурсантов со списком в своей помятой бумажке. — Всё, ребята, выходим на улицу… автобус нас уже ждёт!
— А сакура… она сколько цветёт? — спросил Димка у изучающей японский язык девушки эмо, когда они всей гурьбой подходили к автобусу.
— Где-то неделю… или чуть больше — я точно не помню, — ответила Лерка. — Хочешь, я почитаю на сайте и завтра тебе скажу… или дам тебе ссылку — сам почитаешь… или можно узнать еще проще — вбей в какой-нибудь поисковик…
— Действительно! — хмыкнул Димка. — Я посмотрю, спасибо… я посмотрю вечером сам!
— Что, Димон… тоже хочешь учить японский язык? — рассмеялся Толик, оказавшийся рядом.
— Да ну! У нас с тобой, Толя, ума не хватит… — легко рассмеялся Димка, словами своими делая Лерке завуалированный комплимент.
А ведь он, Димка, в первый день — в разговоре с Зоей Альбертовной — назвал её, Лерку, лохушкой! А оказалось… вот ведь бывает как забавно: можно встречаться день изо дня — можно учиться в одном классе, видеть друг друга шесть раз в неделю, и в то же время про человека абсолютно ничего не знать! «Можно… ещё как можно!» — весело подумал Димка, в один миг представив прошедшую ночь… он, страстно влюблённый Димка, два месяца думал-мечтал о Расиме, но разве кто-то об этом знал? У них — у парней, живущих в двуместном номере гостиницы — была упоительная ночь, но разве кто-то об этом знает? Разве кто-то об этом догадывается — кто-то что-то подозревает? Можно встречаться хоть каждый день — видеть друг друга ежедневно, и при этом у каждого может быть свой, ни друзьям, ни приятелям-одноклассникам невидимый мир… И еще он, Димка, подумал, что ему надо купить вазелин, а он, Димка, понятия не имеет, где вазелин вообще продаётся — где его можно купить: в магазине или, может, в аптеке… никогда ведь он смазку для секса не покупал! Знал бы он, страстно влюблённый Димка, что всё так случится-получится удивительно сказочно, быстро и естественно, он бы купил вазелин ещё дома — заблаговременно приобрёл бы… глядя в огромнейшее окно отъезжающего от гостиницы экскурсионного автобуса, Димка подумал про Расика — про бесконечно любимого Расика, и сердце Димкино вновь наполнилось сладкой трепетной нежностью, — «пятое время года» — подумал Димка, чувствуя, как между ног у него, у влюблённого Димки, всё опять невидимо, но ощутимо набухает жаркой, желанной, неизбывно томительной сладостью…
День оказался насыщен разнообразными экскурсиями, но это ничуть не мешало Димке целый день думать о Расике, — Димка снова и снова вспоминал прошедшую ночь… как богач, любующийся своим богатством — неутомимо перебирающий драгоценные камни и всякие золотые украшения, Димка мысленно видел то одну картинку прошедшей ночи, то другую, — картинки прошедшей ночи наплывали сами собой, и Димка, вместе со всеми глядя на экспонаты в музеях, слушая экскурсоводов, то и дело чувствовал-ощущал, как твердеет в плавках его юный пипис… он, Димка, читал, что плавки носить всё время нельзя — что это вредно, что член у мужчин должен «дышать» свободно, но, во-первых, он носил плавки не всё время, во-вторых, он купил плавки чисто катоновые, и потому это были даже не плавки, а плавки трусы — очень тесные плавки-трусы, а в-третьих… в-третьих, что ему ещё было делать, если его неугомонный пипис совершенно не понимал, где можно бодриться, а где нельзя: ему, пипису, было без разницы — было по барабану, стоял ли Димка в мемориальной квартире скромного разночинца, или он, Димка, глазел на обилие позолоты в одном из бесчисленных офисов известной своим мракобесием и непомерным богатством госкорпорации, — Город-Герой был щедро богат на самые разные достопримечательности… и еще он, Димка, с замиранием сердца думал — не мог не думать! — о ночи предстоящей: он представлял, как они снова, Расик и он, будут любить друг друга в постели — любить всецело, безгранично, до самого донышка, и… к этим Димкиным мыслям его, Димкин, пипис тоже был очень даже неравнодушен, — член в Димкиных плавках на протяжении всего дня неустанно дёргался, то вроде ослабевая, то вновь наливаясь сладкой горячей тяжестью… ну, и что б он, Димка, весь день делал бы без туго обтягивающих плавок — не вынимал бы весь день руки из карманов? Тоже было бы интересно…
Весь день они, Расик и Димка, обменивались — перекликались — мимолётными, для других совершенно неуловимыми взглядами: Димка, едва заметно щуря счастливый глаз, весело подмигивал Расику микроскопическим шевелением век, и Расик в ответ — точно так же задорно блестя глазом своим — весело подмигивал Д и м е… они, словно два затерявшихся во вселенной спутика, постоянно держали друг друга на связи — не упускали друг друга из поля зрения, — разве это было не счастье? Расим тоже думал — не мог не думать! — обо всём том, что случилось ночью, что потом было утром, и член у него, у Расима, то и дело подскакивал, вынуждая Расима время от времени с отстранённым видом словно бы невзначай засовывать руку в карман голубых джинсов… хорошо, что никто вокруг на всё это не обращал внимания! Расик смотрел на пацанов — на своих одноклассников братьев-близнецов, энергично жующих весь день жвачки, смотрел на Диминых одноклассников — на Толика, Вовчика и Серёгу, и… он, Расим, думал о том, что никто из них ничего не знает, а потому… «разве все они могут знать, какой это кайф — быть другом Димы?» — думал Расим, — «и даже не кайф… точнее, не просто кайф, а счастье — быть н а с т о я щ и м другом такого классного, необыкновенного, ни на кого не похожего парня, как Д и м а!» Расим, пятнадцатилетний школьник-девятиклассник, сам по себе не был избыточно озабочен, как нередко бывают озабочены пацаны в его возрасте, у которых все мысли сводятся к сексу и только к сексу, и вместе с тем он, Расик, был в том переходном возрасте, когда всякий парень-пацан в силу совершенно естественных причин так или иначе устремляется к сексу, будь то сладостные мечты-фантазии, или с разной степенью интенсивности втайне практикуемая мастурбация, или — что тоже отнюдь не редкость! — вполне реальное траханье в самых разных форматах, — Расик, конечно же, сам по себе не был парнем, озабоченным сексуально, но теперь, после ночи, проведённой в одной постели с Д и м о й, не думать о сексе он просто не мог… а если учесть, что сексуальное удовольствие у него, у Расима, органично слилось, неразрывно сплавилось с ощущением Д и м ы как самого лучшего, самого классного парня на свете, то в совокупности это всё наполняло душу Расима, для всех совершенно обычного пятнадцатилетнего парня, чувством, сильно похожим на никому не видимое, никем не замечаемое счастье… он, Расик, просто не представлял — абсолютно не представлял! — как бы он мог вообще жить в гостиничном номере с кем-либо другим, а не с Д и м о й, — весело подмигивая самому лучшему в мире д р у г у Д и м е, Расик думал о том, как они снова окажутся вместе — вдвоём в своём номере — и пипис у него, у Расима, предвкушающе набухал, наливался горячей сладостью…
Между тем, небольшая заминка у Димки случилась в аптеке, куда он зашел, чтоб узнать, можно ли в аптеке купить вазелин, — это произошло уже в самом конце экскурсионного дня; они завершили обзорную экскурсию по наиболее значимым местам Города-Героя, и, когда автобус остановился на набережной, Зоя Альбертовна объявила, что, прежде чем группа отправятся на ужин в гостиницу, у всех есть сорок минут свободного времени, которое все они могут потратить по собственному усмотрению… естественно, Димка тут же усмотрел аптеку! Собственно, так получилось, что аптека оказалась буквально рядом с остановившимся автобусом… л е н у с и к и, едва двери автобуса открылись, тут же, наперебой чирикая, устремились в зазывающий рекламой магазин «Всё Для Настоящих Леди», Расик с братьями-близнецами исчез в магазине «Сделай Сам», Толик, Серёга и Вовчик незамедлительно отправились разыскивать туалет, потому как держаться у них уже не было никаких сил — срочно требовалось отлить, кто-то куда ушел ещё, и Димка, ни минуты не мешкая, никому ничего не объясняя — ни для кого не придумывая историю про внезапно возникшие у него болезни, тут же скрылся за стеклянной дверью небольшой аптеки; в принципе, это была самая обычная аптека… вот только за стеклянными стеллажами, сплошь уставленными разноцветными упаковками с самыми разнообразными лекарственными препаратами, оказалась не пожилая женщина, которую Димка видел в аптеке дома, куда его посылали время от времени за какими-нибудь таблетками, а оказался молодой рослый парень в идеально белом халате… Димка, остановившись перед стеллажом — наискосок от парня, побежал глазами по полкам, ища вазелин.
— Вам что-то подсказать? — услышал Димка обращённый к нему голос; больше в аптеке никого, кроме Димки, не было.
— Мне вазелин… вазелин нужен! — выпалил Димка; он, оторвав взгляд от стеклянных полок, вскинул глаза на парня, и… ему, Димке, показалось, что этот стоящий за стеллажами парень каким-то образом догадался — понял! — з а ч е м ему, Димке, нужен вазелин… парень смотрел сквозь узкие стёкла стильных очков на Димку внешне бесстрастно, то есть дежурно доброжелательно, и вместе с тем… вместе с тем, ему, Димке, почудилось, что парень непостижимым образом тут же прочитал в его, Димкином, взгляде о том, ч т о ему, Димке, увиделось, померещилось-почудилось во взгляде самого парня за миг до этого… ну, то есть, стоящий за стойкой парень понял, что Димка понял, что парень всё-всё про него, про Димку, понял, едва Димка проговорил слово «вазелин», — они не больше двух-трёх секунд смотрели друг другу в глаза, но в это ничтожно малое время словно невидимая искра в з а и м н о г о п о н и м а н и я пробежала между их устремлёнными друг на друга взглядами… как сказали б французы, chaque villain trouve sa vilaine — рыбак рыбака видит издалека… similia similibus!
— Вам какой — детский или косметический? — спросил парень в белом халате, оставаясь таким же внешне бесстрастным — дежурно вежливым, доброжелательным.
Ему, Димке, в ответ нужно было б сказать или «детский», или «косметический», потому как для секса анального вазелин подошел бы любой, но вместо этого чуть растерявшийся Димка зачем спросил-уточнил, как будто это была так важно:
— А в чём между ними разница?
— По качеству продукта разницы нет никакой, — парень, внимательно глядя Димке в глаза, едва заметно улыбнулся. — «Детский вазелин» — вазелин обычный, классический, а «Косметический вазелин» имеет те же самые качества плюс приятный запах, нейтрализующий другие побочные запахи… смотря для чего вы этот продукт приобретаете — с какой целью вы вазелин покупаете…
«Бля!» — непроизвольно матюгнулся про себя вконец опешивший Димка, которому показалось, что парень, внимательно глядя ему в глаза — говоря «для чего» и «с какой целью», чуть ли не открытым текстом даёт ему, Димке, понять, что он, этот парень, его, Димку, вычислил, что он про него, про Димку, всё знает, — Димка, стремительно отводя взгляд в сторону, почувствовал лёгкий п и п е ц…
— Мне обычный… классический, — торопливо проговорил Димка, поспешно доставая деньги. — И ещё этот… ещё — лейкопластырь мозольный!
Нах ему, Димке, нужен был мозольный лейкопластырь, он, Димка, не знал сам! Пару раз он покупал мозольный лейкопластырь дома, и теперь мысль о мозольном лейкопластыре возникла сама собой… ну, то есть, чтоб не так всё было явно, не так однозначно — чтоб ещё хоть что-то ему, Димке, было нужно, помимо вазелина, в этой долбаной аптеке!
Парень положил перед Димкой коробочку с тюбиком вазелина, положил пакетик с мозольным лейкопластырем, назвал сумму для оплаты, неторопливо пробил чек, так же медленно, неторопливо отсчитал сдачу, — буркнув:
— Спасибо! — Димка метнулся на выход, успев услышать за спиной внешне бесстрастный, вежливо доброжелательный голос:
— Всего наилучшего! Заходите ещё…
Засовывая во внутренний карман ветровки упаковку с вазелином, Димка, как ошпаренный, выскочил на улицу, едва не сбив входящую в аптеку пожилую тётку, и… тут же — почти что нос к носу! — столкнулся с л е н у с и к а м и, которые, разочаровавшись в ассортименте небольшого магазинчика «Всё Для Настоящих Леди», в этот самый момент спешили мимо аптеки в магазин «Украшения Для Дам».
— Димочка! Что случилось? — округлила глаза Светусик, увидев торопливо выходящего из аптеки Димку… конечно, бабушки, выпив водочки, в летних сумерках очень душевно — очень правильно! — пели, тянули-выводили грустные слова «зачем вы, девочки…», но ведь и их, красивых мальчиков, тоже должен кто-то любить… кто-то должен о них заботиться! — Ты заболел?
— Нет… — Димка, снова на миг растерявшись, тут же сообразил, что он в руках держит пакетик мозольного лейкопластыря. — Вот… кажется, стал мозоль натираться… на левой ноге… купил лейкопластырь!
Блин, как удачно всё получилось — как быстро он, Димка, сообразил! Лёйкопластырь мозольный, в одном месте купленный от растерянности, в другом месте оказался как нельзя кстати!
— Конечно, лучше не ждать, пока образуется твёрдый нарост… лучше всё делать сразу — делать своевременно, — одобряя Димку, рассудительно проговорила Маришка. — У меня папа…
— Димочка, с нами идёшь? — перебивая Маришку — не слушая про папу, Ленусик первой подхватила Димку под руку.
— Куда? — Димка улыбнулся.
— А вон — магазинчик, где украшения! Идём!
-Да, Димочка! Идём! — Светусик вцепилась в Димкину руку с другой стороны.
— Девочки! Ну, вы сами подумайте: все украшения там для женщин… ну, то есть, для девочек — для вас… а я там чего не видел? — Димка весело рассмеялся, мягко высвобождая обе руки — радуясь, что так ловко все обошлось благодаря лейкопластырю… вот и думай теперь, что в этой жизни бывает случайно, а что происходит преднамеренно! — Вы идите, девочки, в свой магазин, а я загляну в «Сделай Сам»… может, что-нибудь сделаю!
— Димочка! Мы современные люди! Зачем нужно делать что-то самим, если всё-всё-всё можно купить? Были б деньги! — непонимающе запорхала, захлопала ресницами Ленусик.
«И в самом деле… зачем гламурной девочке знать географию, если её отвезёт паровозик по рельсам — ту-ту! — в любое место…были б деньги — мозгов не надо! А у кого денег нет, тем те, кто с деньгами, убедительно расскажут, что не в деньгах счастье… расскажут, что правильно, а что неправильно, что вкусно, а что невкусно, что истинно, а что ложно… нах о чём-то думать им самим, если им в телевизоре скажут, куда им идти и где им свернуть, кого им любить, а кого ненавидеть… безмозглые блаженствуют на свете!» — мысленно хмыкнул Димка, но вслух проговорил совсем другое:
— Девочки! Вам хорошо — вы женами будете. А мы, мальчики, будем мужьями, и наши жены… ну, то есть, вы, девочки, вы… наверняка вы будете хотеть, чтоб мы вам или гвоздик где-нибудь вбили, или шуруп покрутили туда-сюда… ведь будете ж вы этого хотеть — будете требовать от своих мужей?
— Ну, а как же! — Светусик заулыбалась. — Ещё как будем требовать…
— Вот! А потому я зайду в магазин «Сделай Сам», а вы, девочки, в это время сходите в магазин «Украшения для женщин»… а потом мы встретимся снова! Уговорил?
— Ой, Дима! Ты кого хочешь уговоришь… — томно закатила глаза Светусик.
— Только, Димочка, смотри… с кем попало не разговаривай! — Ленусик шутливо погрозила пальчиком. — С мальчиками разговаривай — с Вовой, с Сережей, с Толиком… а больше — ни с кем!
— Да! Ты понял, о ком мы… — многозначительно посмотрела на Димку Светусик. — Не будем сейчас называть японское имя…
— Ой, девочки… как скажите! — Димка изобразил на лице покорность… и л е н у с и к и, тут же послав Димке по воздушному поцелую, с радостным чириканьем устремились в сторону магазина, а Димка, постояв секунду на месте, неспешно направился к Реке.
Вазелин у него, у Димки, был в кармане! Оставалось дождаться возвращения в гостиницу, потом ужина, потом… при мысли о том, что будет потом, у него, у Димки, сладко заныло в промежности, — достав из кармана телефон, Димка открыл телефонную книгу, прокрутил имена-фамилии-прозвища и, дойдя до строчки «Расим», мягко коснулся пальцем сенсорного экрана… глядя на вмиг возникшую фотографию Расика — слушая, как пошел набор-вызов, Димка чуть слышно прошептал:
— Я люблю тебя, Расик… очень-очень люблю — сильно-сильно!
-Да, Дима! — раздался голос Расима.
Димка прижал Расима — фотографию Расика на мониторе — к щеке.
— Ты сейчас где?
— Мы в магазине… это Дима мне звонит, — «мы в магазине» прозвучало отчётливо и чисто, а «это Дима мне звонит» раздалось из телефона приглушенно, как фон, и Димка сообразил, что кто-то у Расика спросил, кто ему звонит, и Расик, убрав телефон в сторону, кому-то ответил, кто ему, Расику, звонит. — Гера хочет купить себе… — Расим произнёс какое-то слово, которое Димка не разобрал, но поскольку хотел покупать Героин, у него, у Димки, не возникло ни малейшего желания уточнять-переспрашивать, что именно хочет Героин покупать. — А ты, Дима, где сейчас?
— Я на улице — на набережной… — Димка хотел сказать Расиму, что он, Димка, его, Расика, сильно-сильно любит — хотел Расиму об этом напомнить, и даже открыл уже рот, чтоб это сказать-произнести, но в последний миг успел подумать, что, возможно, громкость на телефоне у Расима сейчас приличная, а близнецы-братья стоят рядом… и, вовремя спохватившись, Димка тут же проговорил совсем другое:
— Расик, если ты тоже что-то хочешь купить, а денег, может быть, не хватает, то я могу тебе одолжить… ну, то есть, чтоб ты это просто знал.
— Дима, спасибо! Я ничего покупать не хочу, но всё равно — спасибо! — Расик проговорил это радостно, порывисто, проговорил с чувством рвущейся из сердца благодарности… проговорил это так же солнечно, как он солнечно улыбался на мониторе телефона, и у Димки по сердцу вновь прокатилась волна горячей нежности.
— Ну, смотри! Я просто подумал, что надо тебе об этом сказать — чтобы ты знал, что деньги ты можешь взять у меня, если вдруг у тебя на что-то не хватит… для этого позвонил. Отбой?
— Отбой! — отозвался эхом Расим, и Димка нажал на своём телефоне красную скобку — кнопку отбоя… «даже если сейчас героиновые братья разговор наш случайно слышали, то в словах моих не прозвучало ничего такого, что могло бы Расима скомпрометировать» — с удовлетворением подумал Димка, держа телефон в руке; и ещё Димка подумал, что нужно будет сегодня же узнать, какой в телефоне Расима уровень громкости; «на всякий случай… чтоб точно знать, можно ли Расику говорить по телефону что-то важное…» — подумал Димка.
Открыв в телефоне папку «Photos», Димка коснулся пальцем значка «расим», и — Расик мгновенно возник на мониторе снова, обжигая Димкино сердце своей радостной — солнечной — улыбкой… «Расик… — подумал Димка, с чувством томительной страсти-нежности глядя на фотографию, — если б ты знал… если бы, Расик, ты только знал, как я люблю тебя — люблю твой голос, твои глаза, твою улыбку, твой пипис, твою сладкую попу, наполняющую мои ладони…», — Димка вспомнил, как ночью, разведя ягодицы Расима в стороны, он ласкал языком туго стиснутый, конвульсивно сжимавшийся входик, и член у Димки в то же мгновение стал стремительно — предвкушающе — напрягаться… оставалось совсем немного времени до того счастливого момента, когда они — Расик и Димка — наконец-то останутся в своём номере вдвоём! Вазелин был у Димке в кармане… разве это не счастье — любить того, кого любишь? Spiritus agens — вот что такое любовь! Димка, подумав про попу Расима, тут же невольно подумал про парня в аптеке… конечно, парень в аптеке всё понял… он догадался-понял, зачем Димка покупал, как бесстрастно он выразился, «этот продукт»: для чего и с какой целью… «ну, и что с того, что он понял? — совершенно резонно, подумал-спросил у себя самого ученик десятого класса — шестнадцатилетний влюблённый Димка. — Я его видел всего пять минут — и никогда не увижу больше… чего я, собственно, растерялся? Ну, догадался он… ну, и что? В дополнение к вазелину нужно было б купить ещё пару презиков, и… пусть бы потом он думал всё, что хочет! Его догадки — его проблемы… а то, блин, пипец получается: я для Расика горы готов свернуть, а сам при этом в какой-то аптеке едва вазелин смог купить… полный пипец!» У Димки невольно возникло чувство лёгкой досады на себя самого, но — вазелин был в кармане, и Димка, глядя на монитор телефона — на радостно улыбающегося Расика, с чувством неизбывной нежности улыбнулся Расику в ответ: «я люблю тебя, Расик… мы любим с тобой друг друга, и это… это — самое главное!»
Димка предполагал — страстно хотел, думал-планировал — уединиться с Расимом сразу после ужина, чтобы, не дожидаясь ночи… потому как ждать ночи у него, у Димки, не было уже никаких сил, но еще перед ужином к Димке подошел Серёга — попросил Димку, неплохо знающего английский, настроить на его, Серёгином, ноутбуке пару приглянувшихся ему программ, — Серёга не пожалел деньги — купил диск в лицензионным софтом, и Димка после ужина сказал Расиму, что он, Димка, задержится минут на тридцать или даже на сорок… а какие у него, у знающего английский Димона, могли быть основания, чтоб Серёге отказать? Впрочем, в том, что нужно было идти к парням, тут же оказался свой плюс: Димка сказал Светусику, что сегодня он вряд ли сможет прийти к ним в гости, потому как «надо помочь Серёге — надо настроить ему программы, а потом надо будет попарить ногу, чтоб наложить на мозоль лейкопластырь»… так мозольный лейкопластырь, купленный в «долбаной аптеке», ему, Димке, пригодился ещё раз!
Пробыл Димка в номере парней — своих одноклассников — почти час… а едва вышел, тут же достал из кармана телефон.
— Расик, ты где?
— Дома, — отозвался Расим. — Я как пришел, сразу в душ сходил… сейчас эсэмэски отправил — маме и бабушке… а ты, Дима, где?
— Я сейчас буду… я буду через пару минут! — весело проговорил Димка и тут же, не удержавшись, добавил — спросил, придавая своему голосу загадочную таинственность: — Расик… сказать тебе что-то?
— Что? — отозвался Расим; прижимая телефон к щеке, Димка уловил в голосе Расима и любопытство, и — с любопытством одновременно — проскользнувшую тревогу… он, Расик, в два счета купился на Димкин тон!
— Я люблю тебя, Расик! — выдохнул Димка чуть слышно.
— Дима! Опять ты… — протестующим тоном проговорил Расим, но… прижимая телефон к щеке, Димка уловил-почувствовал, что протест в голосе Расика был какой-то ненастоящий, несерьёзный… так, для проформы!
— Через минуту я буду! Отбой! — Димка, подходя к лифту, нажал на своём телефоне красную скобку — кнопку отбоя… «Расик сходил уже в душ!» — подумал Димка, нажимая кнопку остановки лифта… он, Димка, всем сердцем, всей рвущейся к Расику душой уже чувствовал сладость объятий, и его, шестнадцатилетнего Димку, школьника-десятиклассника, распирало от ликования — от счастья!
Кабина лифта остановился — двери разъехались в стороны, и… уже сделав шаг — уже войдя в кабину лифта, Димка, думающий о Расике, увидел, а точнее, рассмотрел в парне, стоящем в кабине лифта — оказавшемся напротив, Игорька! Елы-палы… этот был тот самый Игорёк — один из двух гопников, которые с ним, с Димкой, обещали при встрече поквитаться! Двери лифта плавно закрылись, — Димка, нажав кнопку своего этажа, спокойно посмотрел гопнику в глаза… Наверное, можно предположить, что каждый, кто не влюблён, всегда является в той или иной степени ущербным — рядом с тем, кто любит и кто любим… ну, то есть, является ущербным не сам по себе, а именно рядом с тем, кто безраздельно, бесконечно, всецело счастлив своей любовью, — Димка смотрел на парня-гопника совершенно спокойно, чуть снисходительно и в то же время ликующе радостно, не считая нужным скрывать свою радость, потому что парень этот, стоящий напротив, был для него, для Димки, всё равно что пустое место; у Димки был взгляд счастливого человека — взгляд человека, не имеющего никакой необходимости кому-то что-то доказывать, и в этом была его, Димкина, неоспоримая сила, — парень, глядя Димке в глаза, не мог не почувствовать себя рядом с Димкой и ущербным, и слабым… да и как могло быть иначе? Если б их, гопников, оказалось сейчас рядом с Димкой двое-трое, то, возможно, они, почувствовав Димкино превосходство, попытались бы Димку спровоцировать на драку, чтобы численным перевесом вернуть себе вдруг пошатнувшееся ощущение своей внешней значимости и силы, — в толпе мозги у иных отключаются по причине их скудости, а сами ущербные стремятся к реваншу… в толпе мозги не нужны — они только мешают; а когда человек — пусть даже он гопник — один, то он поневоле всё начинает видеть-воспринимать немножко не так, как это бывает, когда он в толпе, — по одиночке гопникки трусливы, и… парень-гопник — вполне симпатичный, ничуть не задиристый в силу своей одинокости в этот момент — отвёл свой взгляд в сторону; «если б не Расик… — неожиданно для себя подумал Димка, и уголки Димкиных губ снисходительно дрогнули, — если б не было в жизни моей Расима, я б сейчас, Игорёк, предложил бы тебе отсосать… предложил бы тебе взять в рот — подрочить свои губы о мой пипис… и мне кажется почему-то, что ты, Игорёк, не отказался бы — в обмен на моё обещание, что я никому никогда об этом не расскажу… а я бы сравнил, Игорёк, так ли умело ты делаешь это в реале, как умело ты это делал в моём сне… ты классно сосал у меня во сне, но ты, Игорёк, об этом не знаешь — и потому ты стоишь сейчас, делая вид, что меня не узнал… ты смешной, Игорёк… ты сосал у меня в моём сне, а теперь бы ты наверняка отсосал бы у меня наяву, потому как сны мои, Игорёк, сбываются… но — не судьба, Игорёк, не судьба… меня ждёт сейчас самый прекрасный парень на свете, рядом с которым ты, Игорёк, просто пустое место: и сам ты никто, и звать тебя «никак»… соси, Игорёк, у своих друганов… соси, Игорёк, соси — для таких, как ты, все писюны одинаково сладкие!»; лифт, замедляя движение, остановился; двери лифта плавно разъехались в стороны, и Димка, спокойно повернувшись к гопнику спиной — тут же забыв о и гопнике, и о своих чуть насмешливых, немного язвительных мыслях, нетерпеливо шагнул в коридор своего — девятого — этажа… да какое ему, счастливому Димке, было дело до какого-то гопника? Nullus nulla sunt praedicata — то, что не существует, не имеет и признаков; или: nolite mittere margaritas ante porcos… как говорится, кому что нравится — кому что кажется предпочтительней!
Димка порывисто, страстно прижал Расима к себе, едва дверь за его спиной закрылась — захлопнулась, — ничего не говоря, ничего не спрашивая, не объясняя, Димка жарко засосал Расима в губы — горячо впился в губы Расима губами своими, чувствуя, как Расим податливо прижался к нему, к Димке, всем своим телом… Расик был в шортах, в синей — домашней — футболке, — одной рукой обнимая Расима за шею — целуя его взасос, Димка ладонью другой руки скользнул под резинку-пояс Расимовых шорт, и ладонь Димкина округлённо наполнилась тёплой, сочной, упруго-мягкой мальчишеской ягодицей… всё — абсолютно всё: парень в аптеке, гопник Игорь, девушка эмо, Толик-Серёга-Вовчик, братья-близнецы, гламурные л е н у с и к и, лицензионный софт, сам Город-Герой — испарилось-исчезло в одно мгновение! Всё исчезло, всё испарилось — остались только они, двое парней, стоящих в залитом светом гостиничном номере… только они: Расик и Димка — Д и м а и Расим! Ёлы-палы… как же это было непередаваемо, невообразимо сладко — всем сердцем, всем телом чувствовать радостное, ликующее, упоительное счастье! Всосав в свои губы горячие губы Расика — целуя Расима взасос, Димка почувствовал-ощутил, как в его мигом окаменевший, жаром налившийся пах твердо упёрся взбугрившимся колом пипис Расима, — не отнимая от губ Расима губы свои — продолжая сосать Расима в губы, Димка, скользнув ладонью по Расикову бедру, переместил ладонь в шортах с попы Расима на его распираемый сладостью член… страстно и нежно Димка сжал, обхватив ладонью, возбуждённый пипис Расима, и Расик невольно дёрнулся — дёрнулся от нестерпимого, огнём полыхнувшего удовольствия… разве он, Расик, не этого целый день хотел?
— Расик… — прошептал Димка, выпуская губы Расима из губ своих. — Я что-то купил… ты ходил уже в душ?
— Ходил… — отозвался Расим, глядя Димке в глаза — облизывая губы, чуть налившиеся горячей припухлостью.
— Я тоже сейчас… тоже сейчас схожу — по-быстрому ополоснусь, и… Расик! — возбуждённо глядя в глаза Расиму, Димка легонько сдавил ладонью напряженный Расимов пипис.
— Что? — отозвался Расим, невольно сжимая от удовольствия ягодицы — непроизвольно стискивая туго сомкнутый мальчишеский вход.
— Я люблю тебя…
— Дима! — Расим невольно улыбнулся в ответ на эти Д и м и н ы три слова, и вместе с тем в его голосе послышались нотки прежнего протеста. — Мы друзья с тобой…
— Расик! Друзьями мы были вчера… ну, и сегодня — сегодня утром мы тоже были друзьями! А теперь у нас, Расик, кое-что есть… и сейчас у нас будет любовь! — Димка, говоря это, хитро улыбался, как если бы он и дразнил Расима, и в то же время им, Расимом, любовался — одновременно.
— Всё равно… у нас, Дима, дружба! — упрямо проговорил Расим, не желая с Д и м о й соглашаться, потому как любовь… слово «любовь» у Расима упорно ассоциировалось не с глубиной чувств, а с такими словами как «жених», «невеста», «муж», «жена», «дети», «семья»… конечно, всё это было тоже правильно, было тоже верно, но такое представление о любви было неполным: ограниченное сложившимися стереотипами, такое представление о любви было, вне всякого сомнения, ущербно однобоким — верным в отдельных частных случаях и совершенно неверным в принципе, вообще; взгляд на любовь как на чувство исключительно разнополое — гетеросексуальное — для людей мыслящих, а не застрявших в дремучем средневековье, давно уже был анахронизмом, свидетельством внутренней закостенелости либо тупой, безмозглой зависимости от лицемерно-лукавых пастырей, любящих свет не солнца, а золота… но — таким уж он был несовременным, этот школьник-девятиклассник — бесконечно любимый Димкой честный искренний Расик! Что он, Димка, мог с этим поделать? Только одно — любить его, Расика, невзирая на разницу в терминологии…
— Ну, хорошо! — рассмеялся Димка, одновременно и удивляясь, и млея от Расиковой наивности. — Уговорил… пусть будет по-твоему! Я дружу тебя, Расик… просто дружу! И вообще… никакой любви не бывает! Сейчас я по-быстрому схожу в душ, и… мы будем с тобой дружить друг друга… мне это тоже нравится!
— Дима! — Расим рассмеялся. — Ты, блин, сейчас наговоришь…
— Расик! Ну, как я должен тебе угодить? — Димка, дурачась, изобразим на лице полное отчаяние. — И так — не так… и так — не подходит! Тебе, Расик… ну, никак тебе не угодишь! А все равно… все равно ты, Расик, самый классный пацан на свете! И я всё равно тебя люблю… ну, то есть, дружу! Я тебя очень, очень дружу! — вытащив руку из шорт Расима — порывисто прижав парня обеими руками к себе, Димка едва уловимым касанием кончика языка лизнул Расима в пипку носа. — Всё, я в душ — на пару минут…
Димка исчез в ванной комнате, а Расим — радостно возбуждённый, невольно чувствующий сладостное нетерпение, огнём разлившееся в промежности — прошел к свое кровати, думая о том, как всё быстро получилось… он, пятнадцатилетний Расик, хотел ничуть не меньше самого Д и м ы! Член у Расима распирала от сладости, в яйцах слегка ломило, промежность набухла, в туго стиснутом пацанячем входе, зажатом полусферами ягодиц, щекотливо свербело… «Дима…» — подумал Расим… точнее, он не произнёс это слово мысленно, не подумал это слово, потому что думают головой, а это короткое слово — помимо головы! — радостно, сладко, нетерпеливо пропело его юное сердце и юное тело, — он, Расим, не подумал это слово, а ощутил его сердцем и телом, как если бы имя парня, нетерпеливо скрывшегося в ванной комнате, выражалось-обозначалось не словом вовсе, а было б физическим ощущением и радости, и сладости, и нетерпения; «Дима…» — почувствовал-ощутил Расим Димкино имя, состоящее в этот момент для него, для Расима, не из гласных-согласных звуков-букв, а из жаром обжигающих Д и м и н ы х губ, из горячих Д и м и н ы х объятий… и ещё — слово «Дима» состояло для Расима из его, Расимова, ожидания, — большим пальцем левой руки оттянув книзу резинку шорт, Расим посмотрел на свой напряженный, тут же подпрыгнувший, вверх подскочивший пипис… член у него, у Расика, был не маленький — не пипеточный, — обнаженная головка члена, сочно налитая ярко-багровым огнём, влажно лоснилась, блестела в электрическом свете, словно отполированная или покрытая еще не высохшим лаком…
— Расик! — сквозь шум воды из ванной комнаты донёсся через полуоткрытую дверь голос Димки. — Я тебе что хочу сказать…
Димка, не договорив, умолк — и Расим, тут же убрав напряженный член в шорты, словно устыдившись своего нетерпения, отозвался, выждав две-три секунды:
— Что, Дима?
— Ты самый лучший пацан на свете! — весело крикнул Димка, сидя в серебряных нитях льющейся сверху воды: сидя в ванне на корточках — широко разведя колени ног, Димка быстро и вместе с тем тщательно мылил скользящей ладонью промежность, мылил туго стиснутый девственный вход, отчего у него, у Димки, миллионами микроскопических иголочек сладостно покалывало между растянувшимися, широко распахнувшимися полусферами ягодиц… и особенно — в мышцах сладко свербящего сфинктера…
— Дима! Ты это уже говорил! — невольно улыбнувшись Д и м и н ы м словам, звонко и радостно отозвался Расим.
— Разве? — тут же донёсся до Расика удивлённый Димкин голос. — Тогда вот ещё… вот ещё что: я люблю тебя, Расик! — звонко и радостно проговорил-прокричал Димка, вставая в ванной на ноги — выпрямляясь под струями льющейся сверху воды в полный рост.
— Дима! Ты это тоже… тоже ты это говорил! — рассмеялся Расик, подумав, что Д и м а… Д и м а — неисправим!
— Тоже? — тут же донёсся до Расима ещё более удивлённый Димкин голос. — Ну, ни фига себе… я тебе всё это говорил? Расик… а ты мне хоть что-нибудь хочешь сказать?
— Ты самый лучший пацан на свете! — не на секунду не задумавшись — ни на миг не усомнившись в своих словах, радостно отозвался Расим, и Димка… стоя в ванне в серебряных нитях воды — тщательно мыля твёрдый, жаром налитый пипис, Димка почувствовал, как от слов Расима, от его искреннего, звонкого и радостного голоса у него, у Димки, на миг перехватило дыхание… слышать это от Расика — от любимого Расика! — было неимоверно сладостно… неимоверно сладко — всё равно что его, Расима, целовать в губы!
— Так… зачёт! — отозвался Димка, сладострастно сжимая, стискивая мышцы сфинктера, потому что мылить обнаженную головку члена было так же сладостно, как слышать признание Расика — как прижимать Расима к себе. — А ещё… ещё что ты, Расик, хочешь сказать мне?
— Ты, Дима, самый… самый лучший на свете друг! — отозвался Расим, стоя у своей кровати — через ткань своих шорт сладострастно стискивая, сжимая напряженный, несгибаемо твёрдый, сладостно ноющий пипис… а что — разве это было не так? Для него, для Расима, лучше Д и м ы сейчас никакого на свете не было!
— Так… зачёт тоже, но зачёт пока временный — предварительный! Теорию, Расик, ты сдал… — рассмеялся Димка, подумав о том, что Расик… любимый Расик неисправим! Ну, и ладно… главное, что они вместе! Увеличив напор воды, Димка стал быстро, тщательно смывать с себя мыльную пену, с весёлым нетерпением думая о том, что верность всякой теории подтверждается исключительно практикой… разве с этим можно было спорить — разве можно было хоть что-то возразить?
Тщательно — насухо — вытершись, подхватив с пола джинсы, рубашку, свитер, носки и плавки, Димка, держа это всё в руках, вышел из ванной комнаты, — ни обматываться полотенцем, ни тем более надевать плавки Димка не стал… зачем? Расим стоял у своей кровати, через шорты сжимая ладонью напряженный член — взгляды их, устремлённые друг на друга, встретились, и Димке показалось, что он увидел во взгляде Расика нетерпение и страсть… впрочем, почему ему, Димке, это показалось? Во взгляде Расика — любимого Расика! — было и нетерпение, и желание, и ожидание, и готовность… полная готовность делать всё, что скажет Д и м а!
— Расик… ты чего стоишь, как неродной? Я думал, ты постель уже разобрал… — с улыбкой проговорил Димка, бросая одежду на свою кровать. — Разбирай постель!
Расим, скользнув по обнаженному Д и м е быстрым взглядом — увидев напряженно торчащий вверх, б о л ь ш о й, багрово залупившийся член, чуть слышно выдохнул:
— Ага! — тут же развернувшись к Димке спиной — наклонившись над своей кроватью, чтоб сдёрнуть с неё покрывало… синяя домашняя футболка на Расиме чуть задралась, обнажив поясницу… шорты обтянули Расимовы ягодицы, при этом шов на шортах врезался в ложбинку между ягодицами, еще больше выделяя — подчеркивая — округлость мальчишеских полусфер… у Димки от одного вида наклонившегося — нагнувшегося перед ним — Расима перехватило дыхание!
— Расик… — прошептал-выдохнул Димка, ладонями рук — растопыренными пальцами — обхватывая бёдра склонившегося над кроватью парня. — Расик… стой… стой так!
Зацепив большими пальцами резинку шорт, Димка медленно потянул шорты вниз, обнажая Расимову попу — чуть разошедшиеся, раздвинувшиеся в стороны матово-белые, возбуждающе сладкие половинки… «Дима хочет… хочет меня… хочет прямо сейчас?» — мелькнула у чуть растерявшегося, четвёртой буквой алфавита застывшего Расима мгновенная мысль, и… не зная, что Димка хочет, Расик послушно замер, опёршись ладонями рук о кровать — чувствуя, как Димка стягивает, спускает вниз с него, с наклонённого застывшего Расика, ненужные шорты… он, Расим был готов — он, пятнадцатилетний Расик, школьник-девятиклассник, готов был отдаться Д и м е хоть сейчас! Но… хотя он, Димка, и хотел — страстно хотел любить Расика в попу — однако форсировать события в таком темпе ему, Димке, вовсе не хотелось, потому как у любимого Расика ещё были и губы, и пипис… куда им было спешить — куда было торопиться? И потом… всему своё время: время целовать и время обнимать, время вставлять и время вынимать, время ласкать и время размыкать объятия… всему своё время!
beloglinskyp@mail.ru
