Марат, студент-третьекурсник одного из финансовых институтов, немерено расплодившихся в эпоху «купи-продай», стройный, изящно сложенный двадцатилетний парень, золотисто-бронзовый от еще не смытого летнего загара, отбросил в сторону простыню, укрывавшую первокурсника Артема, весело подмигнул опешившему от неожиданности парню и тут же, ничего не говоря, навалился на него, лежащего на спине, сверху, подмял его под себя, вдавился в него горячим телом, причем проделал он это всё так естественно, уверенно и лихо, как если б он это делал с Артёмом каждый день, — ногами раздвинув, разведя в стороны ноги растерявшегося Артёма, Марат с силой вдавился пахом в пах парня, и лицо его, несмазливо красивое, с едва уловимыми восточными чертами, осветилось вполне доброжелательной, отчасти шутливой и вместе с тем какой-то Артёму непонятной, несущей в себе затаенный смысл улыбкой.
Настольную лампу, стоявшую на столе, Марат умышленно не погасил, — миниатюрная настольная лампа, по форме напоминавшая чуть увеличенный карманный фонарик, ярко освещала лишь небольшую часть стола, а дальше свет её рассеивался, размывался, превращаясь в мягкий полумрак, так что в комнате, с одной стороны, было достаточно темно, чтобы невольно возникало ощущение камерности и уюта, а с другой стороны, в комнате было достаточно света, чтоб отчетливо видеть выражения лиц.
— Ну, что, Артём… будем знакомиться по-настоящему — по-мужски? — проговорил Марат, вопросительно и вместе с тем уверенно глядя Артёму в глаза.
Всё это произошло так неожиданно и было так необычно, что Артём, оказавшись под навалившимся на него Маратом, в первые секунды просто-напросто растерялся… не испугался, а именно растерялся — он, Артём, ничего не понял; да и потом… что он, Артём, о Марате знал?
Они встретились — познакомились — утром, когда Артем, новоиспеченный студент финансового института, впервые переступил порог комнаты, в которой ему в обозримом будущем предстояло жить. Накануне они с матерью оформили все необходимые для вселения в общежитие документы, произвели оплату за проживание, мать убедилась, что Артём внесён во все необходимые списки, поздно вечером Артём проводил мать на поезд, ещё ночь переночевал на снимаемой квартире и утром налегке, пока еще без вещей, заявился в общежитие — вселяться; временный пропуск на него был оформлен накануне, но только утром он узнал номер своей комнаты. Собственно, это была не комната, а двуместная секция, состоящая из небольшой комнаты, небольшой кухни и разделенного санузла, — заселиться в обычную общежитскую комнату было почти втрое дешевле, но мать решила, что для учебы будет лучше, если Артём поселится в двух и трехместной секции, что и было сделано. С кем Артёму предстояло жить, ни он сам, ни мать накануне узнать не смогли, и лишь утром, узнав номер своей секции, Артём впервые увидел того, с кем ему предстояло жить: парень, открыв Артёму дверь, каким-то образом тут же догадался, что Артём не ошибся дверью, а пришел именно заселяться, хотя никаких вещей у Артёма ещё не было, и, окинув Артёма быстрым внимательным взглядом, с улыбкой протянул ему руку: «Первокурсник? На заселение?» «Да, — отозвался Артём и, пожимая протянутую руку, неизвестно зачем повторил за парнем, словно эхо: — Первокурсник… на заселение…» «Заходи!» — весело проговорил парень, пропуская Артёма внутрь; так они, собственно, познакомились.
Марат Артему понравился: сразу было видно, что парень не нудный и вместе с тем не хамовитый… ну, то есть, нормальный парень. В душе Артём надеялся, что его поселят с таким же, как он, первокурсником, но и парень-третьекурсник, к которому Артёма подселили, оказался тоже вполне нечего — парень Артему понравился. И он, Артём, Марату понравился тоже — это Артём почувствовал по тому неподдельному интересу, с каким Марат стал расспрашивать его о самом необходимом: откуда приехал, как поступал, чем занимаются отец с матерью, есть ли братья или сестры… ну, а что? Вполне нормальный — объяснимый — интерес, если им предстояло какое-то время жить вместе… может, год, а может, и больше. О себе Марат рассказал, что сам он живёт в Уфе, что увлекался восточными единоборствами, что отец его занимается бизнесом и что этим летом он вместе с отцом почти месяц был в Америке, а в прошлое лето отдыхал с друзьями — бывшими одноклассниками — на Байкале, а ещё он был в Турции и в Испании, но это было раньше, когда он учился в школе…
Они спустились вниз — позавтракали в кафе, потом Артём привёз в общагу свои вещи, упакованные в две огромные сумки, с какими до сих пор еще по городам и весям скукожившейся родины разъезжают челночники; потом, пока Артём обустраивался в комнате, Марат ездил в институт — брал какие-то справки, и только к вечеру они оба освободились от всех дел. Несколько раз к ним в секцию заходили однокурсники Марата: с долговязым несимпатичным очкариком Марат говорил о каком-то профессоре Мишкине, который во время летней сессии спалился на взятке, и потому теперь им перво-наперво нужно будет искать себе нового научного куратора, а с приходившими девчонками Марат, белозубо смеясь, обменивался впечатлениями о прошедшем лете, и первокурсник Артём при этом не был в стороне — всем приходившим Марат шутливо представлял Артема как «будущего финансового гения», дожившего до семнадцати лет и еще ни разу не державшего в руках ни доллары, ни евро, ни хотя бы юани… впрочем, всё это говорилось легко и шутливо, а потому для Артёма совершенно не обидно, — все смеялись, девчонки были милые, симпатичные… действительно, у Артема никогда не было ни долларов, ни евро, ни юаней.
Вечером, когда всё более-менее утряслось, Марат предложил Артёму отметить знакомство. «Можно пойти в кафе. Но там сейчас будет море моих знакомых, и вряд ли тебе это будет интересно. А потому можно взять бутылку хорошего марочного вина — посидеть здесь, у нас в комнате. Ты как?» «Нормально», — легко отозвался Артём, не видя ничего предосудительного в том, чтоб отметить первый день начала новой жизни несколькими ни к чему не обязывающими глотками вина… Они спустились снова вниз, Марат купил в небольшом уютном магазинчике изящную — тонкую и длинную — бутылку марочного вина, купил виноград… разве зазорно двум студентам выпить за знакомство — за лёгкость совместного проживания в одной комнате?
Они совершенно нормально просидели почти час… вино было чуточку кисловатое, но вкусное — Артём не опьянел, а лишь слегка, чуть-чуть захмелел, и даже, наверное, захмелел он не столько от вина, сколько от обилия новых впечатлений, от ощущения, что всё так удачно, так хорошо сложилось… симпатичный внешне, Марат был симпатичен чисто по-человечески, и от всего этого в душе у первокурсника Артёма было ощущение уюта и комфорта, — Артём уже отзвонился матери, подробно ответил на все ее вопросы о своем вселении в общежитие, и теперь было приятно сидеть за столом, слушать рассказ Марата о жизни в Америке…
Правда, один раз Артём поймал на себе какой-то странный — чересчур внимательный, словно бы изучающий — взгляд Марата, и даже спросил: «Ты чего?» — предположив, что он, Артём, сказал, быть может, какую-то глупость. «Что?» — не понял Марат… или сделал вид, что не понял. «Смотришь на меня… ну, как врач на больного. Что-то не так?» Марат, мгновенно потеплев взглядом, весело отозвался: «Всё так… — И улыбнувшись — Артёму подмигнув, пояснил-добавил: — Нравишься ты мне — вот я и смотрю… всё классно, Артём!» Ну, а что? Чисто по-человечески это было понятно: он же, Марат, Артёму понравился… вот, а Артём понравился Марату — парню, с которым ему, Артёму, предстояло жить в двуместной секции, — нормальная взаимная симпатия… слышать это было приятно — и Артём, не зная, что сказать Марату в ответ, лишь смущенно улыбнулся, пожимая плечами…
Они допили вино; Артём сходил в душ, откуда вернулся спустя четверть часа уже в одних трусах, свободно обтекающих его по-мальчишески узкие бёдра, — Марат, в ожидании Артёма сидя в кресле — перекатывая между губ сочную янтарную виноградину, медленно скользнул по Артёму внешне безразличным, ничего не выражающим взглядом: трусы не обтягивали тело парня, как это бывает, когда надеваешь плавки, и вместе с тем они не болтались на Артёме излишне свободно, тем самым затушевывая, смазывая изящество юношеских форм, а, ниспадали вниз, трусы именно обтекали тело Артёма, скользили по телу, повторяя плавные изгибы не только бёдер, но и сочно оттопыренной упругой попки… Марат, закрыв глаза — сделав вид, что он всецело сосредоточился на ощущении вкуса, медленно раздавил во рту виноградину, — тело у семнадцатилетнего Артёма было стройное, пропорционально сложенное, по-мальчишески гибкое… пока Марат принимал душ, Артём застелил свою кровать, и к тому моменту, как Марат, приняв душ, вновь появился в комнате, Артём уже лежал под простыней — ждал Марата, чтоб спросить, на сколько ставить на завтра побудку на телефоне… ну, то есть, как они будут завтра просыпаться — как и во сколько.
А потом случилось то, что случилось: не отвечая на вопрос о побудке — бросив полотенце на свою кровать, Марат, тоже в русах, подошел к кровати Артёма, отбросил в сторону простыню, которой Артём укрылся, весело подмигнул опешившему Артему, никак не ожидавшему такого поворота, и тут же, ничего не говоря, одномоментно навалился на него, лежащего на спине, сверху, вдавился в него горячим телом, подмял его под себя… всё произошло в считанные секунды!
— Ну, что, Артём… будем знакомиться по-настоящему — по-мужски? — услышал Артем уверенный и вместе с тем чуть изменившийся голос Марата, одновременно с этим ощутив на своем лице горячее дыхание навалившегося сверху парня.
— Как — «по-мужски»? — Артём, еще не понимая, что к чему, еще не догадываясь, что всё это может значить, недоуменно хлопнул ресницами. Артему было семнадцать лет, и он уже был не школьником, а был студентом-первокурсником, но чувство растерянности, отобразившееся на его лице, мгновенно сделало его похожим на малолетка — малолетнего мальчика, впервые столкнувшегося с чем-то большим, неизведанным, непонятным…
— Как? Элементарно… максимально близко! — возбужденно выдохнул Марат, с силой вдавливаясь ощутимо твердеющим пахом в пах Артема… и только тут до Артёма дошло, только тут его озарило, ч т о и м е н н о всё это может значить… да и то: мысль о том, что Марат с ним, с Артёмом, хочет секса, показалась Артёму настолько абсурдной, несуразной, невероятной, что Артём, подумав о том, что всё это м о ж е т значить, вслед за растерянностью почувствовал не просто удивление, а недоверие к собственному предположению — настолько всё это было невероятно… нереально! Ну, то есть… они были знакомы всего несколько часов, и за всё это время — за время их непосредственного общения — Марат ни словом, ни жестом не высказал своего пусть даже мизерного интереса к данной теме, то есть не дал никакого повода что-либо заподозрить… это во-первых; во-вторых, сам Артём никаким образом — априори! — не мог дать ни малейшего повода Марату думать о возможности чего-то подобного, потому как он, Артём, «по жизни» был в н е этой темы, то есть темой этой никогда не интересовался и уж тем более никогда не думал, никогда не помышлял о чем-либо подобном… и потом: им предстояло вместе — вдвоём в одной комнате — жить не день, и даже не неделю, а, как минимум, целый год… ну, и как они могли бы жить дальше а одной комнате — после т а к о г о? Потому-то Артём, чувствуя пахом твердеющий пах Марата — осознавая, ч т о и м е н н о может всё это означать, в первые секунды не поверил озарившей его догадке.
— Пусти… — выдохнул Артём, не веря собственному предположению и в то же время видя близко-близко потемневшие, странно заблестевший зрачки парня. — Пусти меня… ну! Марат… пошутил — и хватит… пусти!
— Какие шутки? Никаких шуток! — возбуждённо засмеялся Марат, обдавая лицо Артёма щекотливо горячим дыханием. — Мы с тобой будем… вдвоём будем жить — ты и я… понимаешь, о чём я? Вместе, вдвоём — в одной комнате… а что делают при таких комфортных обстоятельствах нормальные парни? Симпатичные парни — как ты и я… ну, Артём… что они делают?
— Что они делают? — словно эхо, повторил вконец растерявшийся Артём.
— Они не теряют время… вот что они делают! Понимаешь, о чем я говорю? Современные парни — как ты и я… нормальные современные парни не теряю время… и потому — не отказывают себе ни в чем… чувствуешь?
Глядя Артёму в глаза, Марат с силой сдавил, судорожно стиснул свои ягодицы, вдавливаясь пахом в пах Артёма, и Артём, лежащий на спине под парнем с невольно раздвинутыми, разведёнными в стороны ногами, совершенно отчётливо почувствовал через ткань трусов несгибаемую твёрдость напряженного Маратова члена… член у Марата был твёрд, как камень!
«Ну, ни фига себе… влип!» — словно остриём скальпеля, полоснула сознание Артема мысль, еще секунду назад казавшаяся ему нереальной, невероятной… всё было реально: Марат говорил о сексе — о возможности секса между ними… ну, то есть, между ними — парнями… охренеть! Эта мысль — мысль о сексе с Маратом — обожгла Артёма, опять-таки, своей невероятностью, дикостью, на мгновение парализовав его мозг и тело; но уже в следующую секунду недоумение в глазах Артёма сменилось страхом; он молча дёрнулся, пытаясь вывернуться из-под Марата, сбросить его с себя, освободиться, однако сделать это оказалось не так-то просто: распластанный, вдавленный в матрас сильным горячим телом Марата, Артём не только не смог сбросить Марата с себя, отбросить его тело прочь, но даже сдвинуть Марата в сторону или хотя бы приподнять его оказалось для Артёма делом непосильным; Марат был сильнее — физически сильнее, и о каком-либо освобождении из его стальной хватки, казалось, не могло быть и речи.
— Чего ты… чего дёргаешься? Успокойся… — тихо — едва шевеля губами — прошептал Марат, без труда удерживая парня под собой, и оттого, что Марат прошептал это едва слышно, и оттого, что сделал он это одними губами, слова прозвучали доверительно, почти интимно.
— Пусти! — сдавленно выдохнул Артём, упираясь руками в плечи Марата.
— Зачем? — Губы Марата сами собой растянулись в улыбке, и Артем помимо воли мимолетно отметил, что зубы у Марата ровные и белые, без единого изъяна. — Я хочу… тебя хочу… и ты это чувствуешь… чувствуешь? — прошептал Марат, глядя Артёму в глаза и одновременно с этим сладострастно вдавливая пах в пах. — И ты тоже… ты тоже хочешь этого… хочешь так же, как и я…
— Пусти меня! Я не хочу! Пусти! — Артём задергался, затрепыхался с новой силой, безуспешно пытаясь вывернуться из-под Марата, вырваться.
— Блин, ну чего ты… чего ты дергаешься? Расслабься… не ври ни себе, ни мне, что ты этого не хочешь… ты ж нормальный парень… нормальный пацан! Расслабься — и нам ничто не помешает…
— Пусти! Не надо! Я не хочу! — торопливо выдохнул Артём, еще не представляя, как — каким образом — это будет происходить, но уже со всей леденящей душу ясностью понимая, что сейчас… сейчас этот парень — студент-третьекурсник — будет его, Артёма, насиловать… ну, то есть, трахать — как женщину… — Пусти! Я не хочу!
— Сейчас захочешь… элементарно! — прошептал Марат, упруго выдыхая в лицо Артёма горячие, как угли, слова. — Расслабься… на минуту расслабься — и ты почувствуешь, что хочешь… ты уже хочешь, но ещё этого не сознаёшь… расслабься…
— Я не такой… пусти! — Артём, прилагая максимально возможные физические усилия — напрягая все мышцы тела, вновь задёргался, но навалившийся сверху Марат лишь усилил давление своего тела на тело Артёма, делая какие-либо попытки вывернуться, освободиться-вырваться совершенно бесполезными. — Пусти… пусти меня… я не педик… не педик… пусти… — повторил Артём, как будто этот аргумент мог остановить возбуждённого парня, подмявшего его, Артёма, своим горячим телом под себя.
— Ой, какие мы знаем слова! — Марат тихо засмеялся. — Он не педик… надо же! — В голосе Марата отчётливо прозвучала лёгкая и вместе с тем уверенная, не подлежащая сомнению насмешливость. — Не педик… кто тебе сказал такую хрень? Или, может, ты уже пробовал, если так утверждаешь — так говоришь? — Марат снова засмеялся, с нескрываемым удовольствием шевеля бедрами — с наслаждением вдавливая в пах Артёма свой камнем бугрящийся твёрдый член. — Пробовал? Ну, колись… симпатичные парни, как правило, пробуют — попихивают друг друга… ну, то есть, так — чтоб никто не знал… а потом кричат: «я не педик! не педик!»… да? Было такое — пробовал?
— Ничего я не пробовал! — выдохнул Артём, помимо воли чувствуя, как смутное, едва уловимое чувство приятности вопреки желанию медленно зарождается между его разведенных, широко раздвинутых в стороны ног. — Пусти меня!
— Что — ни разу не трахался? Ни с кем не пробовал? — Марат, выдыхая это — обдавая лицо Артёма горячим дыханием, скользнул рукой по бедру Артёма, пытаясь подсунуть ладонь под Артёмовы ягодицы. — Не пробовал, да? Ни разу? Ни с кем — ни разу?
Артём вдруг подумал, что для Марата почему-то очень важно — пробовал Артём э т о или не пробовал, и если он сейчас убедит Марата в том, что он, Артём, действительно никогда т а к.. не делал, ни разу ни с кем н е п р о б о в а л, никогда об этом помышлял, то Марат его тут же отпустит, оставит его, прекратит свое домогательство… да-да, это явно какое-то недоразумение — то, что Марат решил, что он, Артём, голубой, и потому он, Артём, может так же, как голубые… это ошибка Марата — глупая ошибка!
— Я правда… … правда я не такой… не такой, как ты думаешь… — торопливо заговорил Артём, глядя Марату в глаза. — Я не трахаюсь… не делаю это — как голубые… и никогда… никогда я не делал так — ни разу! Пусти! — стараясь говорить как можно убедительнее, Артём одновременно с этим с новой силой задергался под Маратом, тем самым стараясь наглядно подтвердить выдыхаемые слова.
— Правда? — Марат, изловчившись, втиснул ладонь между матрасом и вдавленной в матрас ягодицей Артема — обхватил ягодицу Артёма растопыренными пальцами, через ткань трусов сладострастно вдавил пальцы в упруго-сочную мякоть.
— Правда! Клянусь тебе! — с жаром выдохнул Артём, одновременно с этим ощущая-чувствуя, как возникшее минуту назад чувство смутной приятности между ног, в районе промежности, совершенно непроизвольно, помимо его, Артёмовой, воли стремительно нарастает, ширится, набухает знакомым зудом молодого возбуждения, отчего так же непроизвольно — невольно, совершенно автономно от его личного желания-нежелания — стремительно увеличивается, затвердевает в трусах, наполняясь сладостным зудом вожделения, нехилых размеров член… лежа под Маратом, вдавившимся в него всем своим телом, Артём чувствовал, что возбуждается, возбуждается явно, совершенно конкретно, и с этим ничего нельзя было поделать — это происходило само по себе, помимо воли, вопреки желанию… блин! Возбуждение нарастало помимо воли — вопреки желанию… Артём снова задергался, испытывая смятение — не понимая, что с ним, с Артёмом, происходит. — Клянусь…
— Ну, а не пробовал, так попробуй…какие проблемы? Сейчас ты… сейчас мы попробуем… делов-то! Вжик-вжик — и опять мужик… элементарно! Любой нормальный парень может это попробовать… хотя бы раз! — Марат тоже почувствовал, что член Артема возбужденно затвердевает, ощутимо бугрится, и теперь, сладострастно вжимая пальцы в мякоть Артёмовой ягодицы, он с не меньшим сладострастием давил своим возбуждённым членом на стремительно твердеющий член Артёма, и даже не просто давил, а бесстыдно двигал — через трусы — членом вдоль члена, отчего между ног Артёма, широко расставленных, раздвинутых под Маратом в стороны, промежность тут же стала наполняться ощутимым саднящим зудом. — Давай… не бойся! Ты же хочешь — я это чувствую… хочешь… — Проговорив «хочешь», Марат дёрнулся, качнулся на теле Артёма, с новой силой вдавливая пах в пах, и это давящее движение тут же отозвалось горячей ноющей сладостью в возбуждённо твёрдом члене Артёма, бугром упершемся Марату в пах. — Давай…
— Говорю тебе, я не педик, — чуть истерично и оттого чересчур горячо, излишне торопливо проговорил-выдохнул Артём, с ужасом осознавая неуклонно растущее чувство сладостной приятности, жаром наполняющей всё его тело.
— Да? Точно не педик? — Максим, весело и вместе с тем чуть насмешливо глядя Артёму в глаза, с силой надавил членом на возбуждённо твёрдый, бугром выпирающий член Артёма. — Ты отвечаешь за свои слова?
— Да, блин, да! Отвечаю! Пусти… — Артём проговорил это снова торопливо и снова излишне горячо, словно желая тем самым отсечь саму возможность какой-либо паузы для малейшего размышления.
— Хм, какая уверенность… — иронично хмыкнул Максим, всё с той же напористо-наглой весёлостью глядя Артёму в глаза. — Значит, ты всё-таки трахался… да? Ты трахался, и тебе такой секс не понравился? Правильно я понял?
— Ни с кем я не трахался! Никогда! Чем хочешь клянусь!
— Нах мне твои клятвы! — Марат рассмеялся. — Я другое не понимаю: если ты не трахался — если ни с кем никогда не пробовал, то… откуда ты можешь знать, что тебе это не понравится? А? Может, тебе понравится… а ты вырываешься, как дурак… никакой логики! — Марат, говоря это, сладострастно стиснул пальцами Артёмову ягодицу. — Тебе ведь приятно сейчас? Приятно… ну, и чего ты ломаешься — чего трепыхаешься? Если это тебе приятно… а тебе сейчас это приятно, потому что ты, Артём, нормальный парень, а у нормальных парней по-другому и быть не может, то… чего ты вырываешься? Расслабься… — говоря это, Марат едва заметно скользил твёрдо вздыбившимся бугром своих трусов о такой же твердый, ничуть не меньший бугор трусов Артема, отчего Артем действительно чувствовал в напряженном стволе своего невидимо залупившегося члена более чем приятный — знобяще сладостный — зуд неподдельного, помимо воли нарастающего желания. — Глупо не попробовать это… хотя бы раз… глупо… ты ведь хочешь попробовать?
— Я не педик! — Артём, сам того не осознавая, ушел от ответа на прозвучавший вопрос, подменив ответ на один вопрос ответом на вопрос совершенно другой… впрочем, даже если бы Артём осознал эту подмену, для него в данный момент это ровным счетом ничего бы не значило, потому что такие понятия как «быть педиком» и «трахнуться с парнем» для него, для Артёма, были совершенно равнозначны, неотличимы друг от друга.
— Может быть, ты не педик… а может быть, педик… откуда ты знаешь, кто ты на самом деле? — проговорил Марат, насмешливо глядя Артёму в глаза.
— Как — «откуда»? Я же не трахался… никогда не трахался с пацанами! — горячо отозвался Артём, одновременно с выдыхаемыми словами ощущая не только не убывающее, а еще более возрастающее чувство томительно сладостного удовольствия, тысячами микроскопических иголок покалывающего и в напряженно твёрдом члене, и в повлажневшей от возбуждения полузалупившейся головке члена, и в промежности, и в мошонке, и в мышцах девственного, никогда и некем ещё не протыкаемого входа, туго стиснутого, сжатого между двумя вдавленными в ладонь Артёма полусферами сочно-упругих ягодиц… удовольствие бушевало во всём теле!
— Вот и я о том же… — Марат улыбнулся, глядя на Артёма потемневшими от вожделения глазами. — Ты ни разу не делал это, ни с кем не пробовал — и при этом ты утверждаешь, что ты не педик… что-то здесь явно не стыкуется — одно другому противоречит!
— Что не стыкуется? Ты что — не веришь мне? Думаешь, что я вру? — В голосе Артёма прозвучало искреннее — неподдельное — возмущение. — Я правда… правда не трахался с пацанами — я не педик!
— Глупо! — отозвался Марат, не прекращая двигать по Артёму горячим, сильным, практически голым телом… уверенно глядя Артему в глаза, Марат сладострастно тереться, елозил вздыбленным пахом о твердо бугрящийся пах лежащего на спине возбуждённого Артём, — через тонкую ткань трусов Марат тёрся членом о член, и у Артёма от этого трения испарялась, исчезала всякая воля к сопротивлению. — Ты говоришь, что ты не педик… так вот: глупо с такой уверенностью утверждать то, о чём знать ты не можешь… ну, то есть, знать не можешь наверняка, со всей определённостью! А не можешь ты это знать потому, что ты ни разу не пробовал — ни разу не трахался… вот где явное противоречие! Ты говоришь о себе, что ты не педик, а между тем, ни разу это не испытав, ты не имеешь ни малейшего представления о том, о чём ты говоришь! Я имею в виду, что нет у тебя своего представления — л и ч н о г о… именно это-то и не стыкуется: ты ни разу не трахался с парнем и в то же время ты полагаешь, что ты не педик… как такое возможно? — Марат, вопрошающе глядя на Артёма, скептически хмыкнул. — А может, ты педик — может, тебе это понравится?
— Что понравится? — отозвался Артём, невольно думая о том, что это ему уже… у ж е ему это нравится… ну, то есть, не то что бы нравится, а… было приятно лежать под Маратом, чувствовать на себе странно возбуждающую тяжесть его вдавившегося, жаром пышущего сильного тела, ощущать на своем лице горячее дыхание его шевелящихся губ… да, всё это было приятно — очень приятно… и вместе с тем ощущение разлитого по телу удовольствия вкупе со сладко зудящей промежностью его, Артёма, пугало… и пугало, и вместе с тем рождало в душе ещё невнятное, смутное, ещё явно не осознаваемое желание к продолжению…
— С парнями понравиться… вот что! — засмеялся Марат, глядя Артёму в глаза. — Так тоже бывает: парни, не испытав, пребывают в полной уверенности, что они не педики, а потом, случайно попробовав, вдруг узнают про себя, что они — стопудовые геи… потому и говорю тебе, что глупо это — утверждать, что ты не педик, не проверив это опытным путём! Впрочем… — Марат сделал паузу, — даже попробовав с парнем — испытав совершенно естественное наслаждение, ты всё равно не сможешь сразу определиться, голубой ты или нет, потому что можно трахаться с парнем — и при этом не быть голубым.
— Как это можно — не стать голубым, если ты… если ты это сделаешь? — проговорил Артём, сам не заметив, как он впервые с того момента, как оказался под Маратом, задал вопрос более-менее по существу, тем самым невольно входя в формат диалога.
Элементарно! — с готовностью отозвался Марат, чутко уловив наметившийся перелом в отношении Артёма к происходящему. — Голубой — это ориентация… ну, то есть, не просто предпочитаемый, а единственно возможный вариант сексуальности… можно вообще не трахаться и при этом быть голубым — хотеть этого, мечтать об этом, фантазировать… элементарно! Голубой — это ориентация по жизни. А можно трахаться, кайфовать — и при этом голубым не быть: однополый трах в таком случае может быть всего лишь вариантом сексуальной практики, когда парнем движет или желание сексуального разнообразия, или стремление к сексуальной универсальности, или простое банальное любопытство… да, совершенно естественное любопытство!
Причем, однополо трахаться может любой… ну, то есть, любой может получать от этого удовольствие — любой парень, а не только голубой… в чём ты сейчас убедишься сам… да? — Марат, глядя Артёму в глаза, тихо засмеялся. — Сам сейчас в этом убедишься… а вот педик ты или нет, ты не узнаешь даже сегодня — после того, как мы с тобой трахнемся, потому как это не осознаётся в одночасье, и должно пройти какое-то время, прежде чем ты сам себе скажешь, что в сексе тебя интересуют исключительно парни… но — это может случиться, а может и не случиться: парней, голубых по жизни, статистически в десятки раз меньше, чем парней, практикующих однополый секс ради кайфа, ради удовольствия… так-то, Артём! Можно, конечно, двум симпатичным пацанам, как ты и я, жить в одной комнате и при этом не трахаться — не кайфовать друг с другом… отчего ж нельзя? А можно из совместного проживания в одной комнате извлекать вполне естественное удовольствие… мне больше нравится этот — второй — вариант, — Марат, глядя в глаза притихшего Артёма, вновь рассмеялся. — Мы же ведь трахнемся с тобой… сейчас трахнемся… сейчас, не откладывая наше близкое знакомство на потом… да?
— Нет… не надо — я не хочу… не надо… — Артём проговорил это чуть растерянно, без предыдущей категоричности, отчего голос его прозвучал неуверенно, словно он, говоря «нет», «не надо», «я не хочу», уже сам до конца не верил этим словам.
— Ты какой-то… какой-то ты нелогичный, — хмыкнул Марат, предвкушающе сжимая, стискивая ягодицы — через ткань трусов сладострастно вдавливаясь членом в член. -У тебя стоит, а ты уверяешь, что ты не хочешь… блин, как можно не хотеть со стояком? Не понимаю. Ты говоришь, что не пробовал с парнем, и при этом уверен, что ты не педик… снова не понимаю: как можно быть уверенным в том, о чём не имеешь ни малейшего представления?
— Но я правда… я правда не педик! — в голосе Артёма прозвучало отчаяние.
— Да не можешь ты этого знать, не можешь! — с лёгкой досадой проговорил Марат. — Был такой проповедник — Экклезиаст… может быть, слышал?
— Нет… — Артём, лёжа под Маратом — снизу вверх глядя Марату в глаза, отрицательно качнул головой.
— Ну… одним словом, Экклезиаст считается одним из самых мудрых людей, когда-либо живших не земле. Так вот… среди его мыслей-признаний есть такой пассаж: «и нашел я, что горче смерти женщина», а дальше: «чего ещё искала душа моя, и я не нашел? — мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел».
То есть, смотри, что получается: он перепробовал и с женщинами, и с мужчинами — и лишь на исходе жизни смог окончательно определиться, кто он по жизни в плане секса… лишь к концу жизни пришел он к выводу, что он, говоря языком современным, является геем — голубым… или педиком, как говоришь сейчас ты. Так вот, «искал» здесь — ключевое слово! Можно тупо застыть в своём невежестве, и это будет один сценарий жизни — будет одна жизнь. А можно жить в состоянии поиска, и это будет совсем другой сценарий — это будет другая жизнь. Причем, так во всём — не только в сексе: можно всю жизнь прожить в каком-нибудь городе или селе, никогда никуда не выезжая, а можно объездить весь мир… ну, и что будет инересней? Экклезиаст познал сотни женщин, сотни мужчин — у него было море секса, а душа его искала родную душу, и нашел Экклезиаст такую душу не в женском обличии, а в мужском… человек всю жизнь искал! А ты?
Не имея ни малейшего сексуального опыта в формате «парень-парень» — ни разу не попробовав, не испытав никаких ощущений, ты при этом уверен, что ты не педик… глупо! И потом: никогда не плюй в колодезь… это очень хорошее правило! — Марат, выдернув ладонь из-под задницы Артёма, обеими ладонями тут же зафиксировал голову Артёма таким образом, чтоб Артём не смог увернуться — не мог отвернуть лицо в сторону. — Может быть, ты и не педик — в смысле ориентации… может быть! Но это вовсе не означает, что следует пренебрегать однополым сексом как вариантом получения сексуального удовольствия — даже если ты и не педик… да?
— Блин, что ты хочешь от меня? — Артём, слегка сбитый с толку рассказом про какого-то Экклезиаста, закрутил под Маратом задницей, то ли предпринимая вялую попытку освободиться из-под Марата, то ли, наоборот, желая улечься поудобнее… Конечно, отчасти Марат был прав: говорить о чем-либо наверняка, а тем более утверждать что-либо можно лишь в том случае, если ты в этом убедился сам… тем более, если это касается секса! Один скажет, к примеру «гадость», а другой об этом же скажет «кайф»… и кому из них верить — кто из них прав? А, наверное, никому не нужно верить — нужно верить себе. Но что значит — «верить себе»? Вот он, Артём, убежден — искренне в е р и т — что он не педик… ну, то есть, не гей — не голубой… но сейчас он лежит под парнем — и член у него, у Артёма, стоит несгибаемым колом… и тело — всё тело — наполнено сладостным жаром возбуждения… — Чего ты хочешь? — повторил Артём, думая о том, что, быть может… возможно, Марат прав, говоря, что утверждать что-либо, не имея собственного опыта, глупо…
— Чего я хочу? Секса хочу! Но…поверь, хочу я не только секса! Я хочу, Артём… хочу, чтобы стали мы друзьями — настоящими друзьями… жить вместе — вдвоём в одной комнате … понимать друг друга с полуслова… это же кайф! Кайф — быть настоящими друзьями…
— А что… — Артём на мгновение запнулся, подбирая слова, — быть друзьями без траха… ну, то есть, просто… просто друзьями быть — нельзя?
— Почему нельзя? Можно… прожить вдвоём в одной комнате можно и без секса, да только… я лично не понимаю, зачем двум современным симпатичным парням отказывать себе в упоительном удовольствии, если удовольствие это в нашей ситуации вполне доступно… было б глупо профукать такую возможность!
— А какая у нас ситуация? — проговорил Артём, снова подумав, что Марат почему-то решил, что он, Артём, голубой, а решив так, тут же вообразил, что с ним, с Артёмом, можно э т о делать… навалился сверху — подмял под себя… ситуация, блин…но ведь это не так! Он, Артём, не педик — не голубой!
— Ситуация совместного проживания в одной комнате — вот какая у нас ситуация, — отозвался Марат, медленно, с наслаждением вжимаясь членом в член.
— А что… если жить вдвоём в общежитии, то — обязательно надо трахаться? А остальные… все остальные, которые тоже живут по двое в комнате… они что — обязательно трахаются?
— Нах мне остальные! Я про себя и про тебя — про нас — говорю… какое мне за дело до остальных! Обязательно, необязательно… в том-то и дело, что необязательно! Необязательно, Артём… — Марат проговорил всё это с видимым сожалением, и в глазах его сквозь поволоку страсти тоже засквозило сожаление.
— Ну вот… необязательно… — произнёс Артём, одновременно думая о том, что лежать под Маратом ему приятно… и оттого, что он об этом подумал, слова его прозвучали как-то вяло, без должной уверенности, как будто он говорил вопреки желанию — говорил, потому что т а к говорить было нужно… но — кому это было нужно? Артём лежал под Маратом, раздвинув в стороны ноги, член у Артёма, придавленный членом Марата, был сладостно напряжен, так что малейшее шевеление Марата доставляло Артёму сладчайшее удовольствие… а Марат шевелился практически постоянно: разговаривая, он сладострастно елозил по Артему, тёрся членом о член… да, всё это было, как ни крути, ему, Артёму, приятно — физически приятно, так что, сказав «необязательно», Артём в тот же миг подумал, что слово это несёт в себе какую-то аморфность, то есть размытость, невнятность, неопределённость… что значит «необязательно»? Можно не делать, а можно… в теле Артёма невидимо плавилась истома наслаждения, и всё было уже не так однозначно, как это казалось Артёму ещё пару минут назад, когда он, вырываясь из-под Марата, уверенно твердил «пусти».
Настрой у Артёма менялся, — парень уже не дёргался, не вырывался, и Марат, видя это, с удовлетворением подумал, что дело идёт на лад… да и как могло быть иначе? Может быть, всё развивалось не так быстро, как этого хотелось бы, но — никуда он не денется, этот сомлевший от кайфа пацан-первокурсник! И даст пососать… и сам возьмёт — у него, у Марата… и ноги раздвинет, поднимет их вверх — распахнет свои сахарно белые, сочно упругие половинки, открывая желанный вход… никуда он уже не денется! «Я не педик»… ага, ещё не было ничего, а он уже млеет — уже приторчал… да и как может быть иначе? Жить в одной комнате — день при дне, бок о бок… и — не пользоваться такой возможностью?! «Я не педик!» Ну, не педик — не голубой, не гей… по жизни не гей — и что с того? Чтоб кайфовать в формате «парень-парень», вовсе не обязательно быть голубым по жизни… совсем не обязательно — кайф этот доступен любому парню! «Педик», «не педик»… это важно скорее для жизни, а не для секса: в жизни нужно делать карьеру, нужно общаться с десятками, с сотнями самых разных людей, и вопрос «не той» сексуальной ориентации может породить массу проблем, потому как в мире — в сознании людей — всё ещё бытуют извращенные представления о тех, кого называют геями, голубыми… словом, в жизни ты, если слаб в коленках, говоришь-утверждаешь «я не педик», даже если на самом деле всё обстоит наоборот. А в сексе… «педик», «не педик» — какая, нах, разница?.. Марат, глядя на притихшего Артёма, явно выжидающего, что будет дальше, мысленно улыбнулся, вспомнив где-то прочитанную фразу: «Деточка, все мы немного педики — каждый из нас по-своему педик!» Ну, а что? Все правильно: все мы — каждый по-своему… Истина эта универсальна, потому как способность получать полноценное удовольствие от однополого секса заложена в человеке самой природой, а это значит, что каждый является потенциальным педиком… каждый — по-своему.
Кто-то — по жизни, а кто-то… кто-то лишь практикует однополый секс, и не более того, причем таких — практикующих — подавляющее большинство: кто-то бывает «педиком» только в юности — в пору взросления, когда желание сексуальной активности бьёт через край, а кто-то становится «педиком» лишь на период службы в армии — по причине отсутствия лиц пола другого, противоположного; одни это делают, будучи пьяными; другие пробуют из любопытства; кто-то кому-то подражает; кто-то даёт себя трахать за деньги; а у кого-то эта потенция не реализуется вовсе — ни в какой форме на практике не проявляется, но и это означает лишь то, что либо в жизни такого человека ни разу не сложилась, не склеилась ситуация, располагающая к сексу в формате «парень-парень», либо ни разу не встретился в жизни человек, пожелавший увлечь за собой хотя бы однажды — в этом возможном для всех направлении… только и всего!
Марат, не стирая с лица выражение видимого сожаления — с сожалением глядя Артёму в глаза, вздохнул:
— Значит… что получается? Получается, что наше знакомство по-настоящему — по-мужски — не состоится… отменяется наше знакомство? Так?
Понимая, что Артём уже вполне конкретно приторчал — что никуда он уже не денется, Марат проговорил всё это с одной-единственной целью: вынудить Артёма хотя бы отчасти, хотя бы косвенно стать со-участником происходящего, проявить хоть какую-то инициативу со своей стороны, чтобы ему, первокурснику Артёму, не казалось, что старшекурсник Марат захотел его использовать исключительно для собственного удовольствия… в конце концов, секс на началах паритетных и секс с доминированием одного над другим — это вещи совершенно разные, и теперь Артёма мог пугать уже не сам однополый секс, а мысль о том, что в сексе этом ему, Артёму, отводится малоприятная роль быть подставляющим, дающим не по воле своей, а под давлением, по принуждению… мало кто любит, когда его принуждают, вынуждают что-либо делать, и потому сопротивление у Артёма может разгореться с новой силой, причем сопротивляться он будет уже не сексу, а сопротивляться он будет чужой воле, вообразив, что секс этот ему не предлагается, а навязывается помимо воли его, — мысль о принуждении закономерно может трансформироваться в мысль об унижении, и тогда…
— Выходит, что друзьями — настоящими друзьями — мы не станем? — проговорил Марат, глядя Артёму в глаза.
Настроение Марата — в глазах Артёма — изменилось так неожиданно, а сами вопросы в контексте предшествующих Маратовых слов прозвучали настолько нелогично, что Артём чуть было не воскликнул «Почему?», но, вовремя спохватившись, прикусил язык, — Артёма, возбуждённого, лежащего под Маратом с гудящим от напряжения членом, раздирали противоречивые, диаметрально противоположные чувства… и, как говорится, было от чего!
Ничего подобного не ждавший и потому ничего не понявший в первые мгновения, когда Марат неожиданно навалился на него сверху, подмял его под себя, всерьёз перепугавшийся в следующие минуты, когда, наконец-то, до него дошло, ч т о и м е н н о парень-третьекурсник от него хочет, с перепугу успевший подумать-вообразить, что он попал в логово маньяка, который его, семнадцатилетнего парня, приехавшего сюда на учебу из далекого зауральского города, изнасилует и даже, быть может, убьёт, Артём, безуспешно пытаясь вырваться, вывернуться из-под вдавившегося в него возбуждённого Марата, интенсивно дёргаясь и трепыхаясь, совершенно неожиданно почувствовал, как невесть почему возникшее возбуждение помимо его воли стало нарастать, ответно разгораться в нём самом,
— член Артёма, стремительно затвердевая, сам собой налился сладостным зудом, и таким же зудом заполыхало в промежности, в мышцах ануса, во всём теле… в комнате был полумрак, Марат, обдавая лицо горячим дыханием, жарко вдавливаясь телом в тело, сладострастно тёрся своим напряженным членом о напряженный член Артёма, и Артёму было уже не страшно, а было лишь необычно, что всё это с ним, с Артёмом, происходит — что, разведя ноги, он лежит под парнем, что тела их, отделенные друг от друга лишь тонкой тканью трусов, не просто соприкасаются, а жарко, горячо вжимаются одно в другое и что всё это, вместе взятое, странным образом доставляет ему, Артёму, приятно, и даже не просто приятно, а сладко ноющее во всём теле неизбывное удовольствие,
— Марат, подбивающий Артёма на секс, уже не казался Артёму насильником-маньяком, а казался ему обычным парнем… ну, то есть, обычным парнем-педиком, по ошибке вообразившим, что Артём — точно такой же педик, как и он сам… конечно же, это не так — Марат ошибся! Марат заблуждается, потому что Артём… он, Артём, совсем не такой… не такой, как Марат!
Не такой… а какой? Влажно залупившийся член в трусах у Артёма был тверд, как камень, и сладость, переполнявшая член, была такой концентрации, что ему, Артёму, уже самому хотелось… хотелось какого-то продолжения… ну, а что? Да, он не педик… ну, не педик — и что с того? Может, Марат тоже не педик — не настоязщий педик, а лишь прикалывается… ну, то есть, хочет просто перепихнуться — просто покайфовать… «вжик-вжик, и опять — мужик»… может такое быть?
Ох, как всё это было неожиданно — совершенно неожидаемо… Ещё час назад, сидя с Маратом за столом — неспешно лакомясь виноградом, Артём ни о чём таком не мог даже помыслить, ничего подобного не мог предположить, а теперь он лежал под Маратом в постели, возбуждённый, растерянный, не зная, что делать — что говорить, что отвечать… Да, он не педик! Не педик. Но если никто не узнает об этом — никто об этом не будет знать, то… в чём проблема? Можно ж побыть н е м н о ж к о педиком — типа того, что тоже приколоться…
Понятно, что он никогда не согласился бы на такой секс, если б Марат предложил ему потрахаться в то время, когда они вместе шли по улице, или когда, говоря обо всём и ни о чем, сидели за столом — пили, заедая виноградом, марочное вино… точно не согласился бы! А Марат, ни о чём не спрашивая, ничего не объясняя, навалился на него, лежащего в постели, подмял его под себя, возбужденно вдавился в него горячим телом, стал бесстыдно тереться членом о член — и возникло, разгорелось помимо воли ответное возбуждение, сладким огнём переполнило тело, так что не было уже никакого желания сопротивляться… да и надо ли… надо ли сопротивляться? Если, как только что говорил Марат, трахнуться однополом формате может каждый, то… может, не стоит противиться, а надо поддаться на уговоры Марата, и — будь что будет… другие же пробуют — делают это… делают, и… неужели потом им не стыдно?!
— Потом будет стыдно… — глухо проговорил Артём, уходя от прямого ответа на вопрос, быть или не быть им «настоящими друзьями»… никогда он, Артём, не думал, что дружба между парнями должна подтверждаться или скрепляться сексом! Странные у Марата взгляды на дружбу… а может быть, ему кажется это странным потому, что у него, у Артёма, никогда не было такого — н а с т о я щ е г о — друга, а те пацаны, которых он называл друзьями, были друзьями н е н а с т о я щ и м и?
— Кому будет стыдно? — Марат, глядя Артёму в глаза, улыбнулся.
— Мне… и тебе… нам будет стыдно, — отозвался Артём, но в интонации его голоса не было никакой уверенности, так что слова его про стыд прозвучали не утвердительно, а скорее вопросительно, словно он сам сомневался в том, о чём говорит.
— Ну, это будет зависеть от того, что и как ты про это думаешь, — хмыкнул Марат, мысленно удивляясь простодушию Артёма. — Если ты будешь думать, что однополый секс является чем-то постыдным, то, скорее всего, тебе будет стыдно. А если воспринимать этот секс адекватно… ну, то есть, нормально — без предрассудков, без всяких замшелых стереотипов, то — что в таком сексе постыдного? Ничего в таком сексе постыдного нет. Совершенно естественный, нормальный секс, практикуемый миллионами… смотри!
Сказав так, Марат приблизил свои губы к губам Артёма, и Артём в тот же миг ощутил, как приоткрывшиеся губы Марата горячо и влажно накрыли его рот: Марат умело — мягко и вместе с тем уверенно, даже властно — вобрал губы Артёма в рот, обхватил их горячим кольцом губ своих, и Артём, не ожидавший такого, невольно подчинился, подался губами вперёд, одновременно с этим непроизвольно приоткрывая рот во рту Марата… он действительно сделал это непроизвольно, по наитию, потому как в губы он, Артём, хотя и целовался — с девчонками, но всё это было как-то несерьёзно… и потом: целовал он, а не его, и целование это не было таким мощным, как сейчас, — Артём приоткрыл рот, но этого движения, сделанного по наитию, оказалось достаточно, чтоб язык Марата в тот же миг проскользнул Артёму в рот… и в то же мгновение по всему телу Артёма словно пробежал электрический разряд, тут же усилив ощущение кайфа и в промежности; и в напряженном, распираемом от кайфа члене, и в конвульсивно сжавшихся мышцах ануса…
Удерживая голову Артёма ладонями — не давая Артёму никакой возможности как-то вывернуться, Марат страстно сосал Артёма в губы, и… не имея никакой возможности прервать это, не испытывая ни малейшего желания э т о прерывать, Артём безотчетно двинул руками вверх — обхватил Марата поперёк спины, и получилось, что он, сам того не желая, обнял Марата… комната, едва освещаемая миниатюрной настольной лампой, была погружена в мягкий уютный полумрак, и в эту камерность совершенно органично вписывались два лежащих на постели парня, так что если б кто-то в эту минуту каким-то образом смог бы в комнату заглянуть, он бы наверняка не поверил, что всего каких-то полчаса тому назад один из парней, вырываясь и дёргаясь, твердил «я не педик», «я не хочу», «пусти меня», а другой, искушенный и опытный, в ответ настойчиво предлагал не делать поспешных выводов, — это была обычная, ничем не примечательная комната в обычном студенческом общежитии, и парни, сладострастно сосущиеся в губы, были тоже самыми обычными парнями — были студентами… наконец, оторвавшись от губ Артёма, Марат приподнял голову — уперся маслянисто блестящими зрачками глаз в потемневшие от кайфа зрачки Артёма.
— Что, Артёмчик… приторчал? — Марат обжег лицо Артёма горячим дыханием и тут же, не дожидаясь ответа, уверенно ответил за Артёма сам: — Приторчал… ещё как приторчал! И это естественно… совершенно естественно… по-другому и быть не может! Потому как это — кайф… правильно я говорю?
Артём не отозвался… ну, а что он мог ответить? Что он не педик? Он это произнёс уже раз десять, если не больше… ну, не педик он… и что с того? Сосаться в губы — это был кайф… и оттого, что лежал он в постели с парнем, а не с девчонкой, кайф был ничуть не меньшим… если не большим, — с девчонками в губы Артём сосался несколько раз, провожая девчонок после школьных дискотек, и каждый раз это происходило как-то бестолково, суетливо и неумело, так что весь свой юный пыл он потом, приходя домой, привычно вкладывал в кулак, закрываясь в своей комнате… а сейчас он лежал в постели, был в одних трусах, тело гудело от возбуждения… и что с того, что лежал он в постели с парнем, а не с девчонкой? Это было, конечно, и неожиданно, и необычно, но кайф-то был настоящий… тело гудело от возбуждения, — не отводя взгляд в сторону, чувствуя, как колотится сердце, Артём молча смотрел Марату в глаза, ожидая, что будет дальше.
В комнате был полумрак, и Артём, в полумраке комнаты лёжа под Маратом, вдруг подумал, как всё это, в принципе, просто: они, два парня, в обычном студенческом общежитии… и если Марат проявил такую инициативу, то… может, не надо противиться? Чуть подавшись в сторону, Марат молча скользнул рукой вниз — через ткань трусов сжал, стиснул пальцами возбуждённо твёрдый член лежащего на спине Артёма и тут же, не давая Артёму что-либо сказать, снова впился жарко открывшимся ртом в горячие губы Артёма, одновременно с этим проскользнув рукой Артёму в трусы… на мгновение Артём замер, почувствовав, как чужая ладонь уверенно обхватила его напряженный член — чужая, обжигающе горячая ладонь стиснула, несильно сдавила член, извлекая его из трусов.
— М-м-м… — замычал Артём, выворачивая голову набок — высвобождая свои губы из губ Марата. — Блин, что ты делаешь? Отпусти… — Артём, говоря «отпусти», одновременно вцепился пальцами в руку Марата, пытаясь оторвать ладонь Марата от своего члена.
Артему было семнадцать лет, но еще ни разу чужая рука — рука женская или, тем более, рука мужская — не прикасалась к его члену, и потому Артём, ощутив свой возбуждённый член в ладони Марата, в первое мгновение воспринял это как вторжение в заповедную, для посторонних закрытую, недоступную область, куда вторгаться было никак нельзя, невозможно, стыдно… никто никогда не трогал Артема за член, тем более за возбуждённый, бесстыдно торчащий, налитый горячим соком желания! Лет с двенадцати Артем самостоятельно, без чьей-либо подсказки, открыл для себя источник неистребимого удовольствия, получаемого от раздражения члена, и с тех пор это было делом сугубо личным, интимным, тщательно скрываемым, ни с кем никогда не обсуждаемым, — возбуждённый член был для Артёма прежде всего орудием его тайного рукоделия, и хотя в подсунутой матерью книге «для мальчиков» в классе седьмом или восьмом он среди прочего вычитал, что в занятиях мастурбацией ничего зазорного нет, тем не менее отношение его к собственному члену было таким же, каким было его отношение к рукоделию: рукоделие ни с кем не обсуждалось, а член никому никогда не демонстрировался, и даже в школьном туалете, когда приходилось на перемене отливать в присутствии пацанов, Артём всегда старался повернуться так, чтобы член свой от чужих взглядов скрыть … а тут — рука! Чужая, горячая, бесстыдно обхватившая рука…
— Пусти! — Артём дёрнулся, пытаясь высвободить свой член из ладони Марата.
— Артём… ну, чего ты… что ты как маленький? Тебе ж самому приятно… чего ты дёргаешься? — горячо зашептал Марат, не выпуская из ладони напряженно твёрдый член Артёма. — Расслабься… чего ты боишься? Расслабься — и будет кайф…
Собственно, кайф был у ж е, — Марат, сместившись набок, вдавливаясь ощутимой твердостью своего члена Артёму в бедро, медленно двигал жарко обжимающим, обжигающим кулаком вдоль ствола Артёмова члена, смещая крайнюю плоть с липкой, багрово пламенеющей головки, и… вырываться и дёргаться было уже и поздно, и бессмысленно, и глупо… да и не хотелось ему, Артёму, вырываться, — закрыв глаза, чувствуя, как огнём пылает его лицо, Артём безвольно расслабился, ощущая одновременно и стыд, и сладость… да, было стыдно и сладко — одновременно, но сладость была сильнее стыда, и с этим Артём уже ничего поделать не мог…
Не прекращая двигать рукой, Марат какое-то время снова страстно, запойно сосал Артёма в губы… «педик…» — где-то в глубине сознания Артёма невнятно, размыто колупнулась мысль, но эта мысль была так далека от распирающей тело сладости, что Артём даже не успел понять, про кого он это подумал… про себя ли он это подумал, или подумал он так про Марата — в любом случае мысль эта, едва возникнув, тут же сгорела в огне полыхающей сладости; «педик», «не педик» — это были всего лишь слова, и они для Артёма сейчас не имели никакого значения.
Марат, выпустив из ладони член Артёма, завозился, продолжая сосать Артёма в губы, и Артём не сразу сообразил, что Марат снимает с себя трусы, но уже в следующую секунду Артём почувствовал, как по бедру его скользнул твердый горячий ствол… сосать в губы и одновременно с этим стягивать с себя трусы было, видимо, не совсем удобно, — приспустив трусы до половины, Марат, оторвавшись от губ Артёма, вновь обхватил ладонью вертикально торчащий Артёмов член.
— Артём…
— Что? — Артём шевельнул губами, и ему показалось, что губы у него сделались словно чужими — припухшими и непослушными.
— Трусы давай снимем… чего мы трёмся через трусы, как малолетки в детском садике?
Марат возбуждённо засмеялся, становясь на колени между разведенными, широко раздвинутыми ногами Артёма; трусы на Марате были приспущены, стянуты с бёдер вниз… напряженный член, длинный и толстый, чуть изогнутый вправо, маслянисто блестя залупившейся головкой, непроизвольно вздрагивал, и всё это было так близко, так о щ у т и м о близко, что у Артёма на какой-то миг перехватило дыхание: Артёму было семнадцать лет, но он впервые видел чужой возбуждённый член «вживую», и… что-то было в этом зрелище необъяснимо притягательное, странно волнующее, — огромный член, возбуждённо подрагивая, нетерпеливо дыбился бесстыдным желанием всего лишь в полуметре от Артёмова лица — от горячей припухлостью налитых губ…
— Что, Артём… нравится? — глухо рассмеялся Марат, от которого не скрылся, не ускользнул устремленный на член взгляд парня. — У тебя не хуже…
Марат потянул с Артёма трусы, стягивая их с бёдер, но Артём неожиданно воспротивился, — слово «нравится» царапнуло слух, и Артём, с силой вдавливаясь задом в матрас — не давая Марату трусы стянуть, одновременно с этим поспешно прикрыл ладонью член собственный, возбуждённо твёрдый, залупившийся, уже извлеченный Маратом из трусов во время сосания в губы и теперь бесстыдно торчавший у Марата на виду…
«Нравится»… почему ему должен нравиться чей-то хуй? Чужой, налитый постыдным желанием… никогда он об этом не думал — о том, что чей-то чужой член ему может нравиться или не нравиться, и вот теперь он смотрел на член Марата, и… что вообще происходит?! Что за хрень?! Дома у Артёма остался комп, и Артём… ну-да, время от времени он находил в интернете порносайты — рассматривал фотографии, изображавшие трах, причем каждый раз такое рассматривание неизменно заканчивалось рукоделием, потому как иначе было никак нельзя: рука сама по себе лезла в трусы, где сразу же делалось тесно, и Артём, неотрывно глядя на монитор, тут же извлекал напряженный член наружу, привычно обхватывал сладко напрягшийся ствол ладонью, начинал, скользя возбуждённым взглядом по фотографиям, сладострастно двигать вверх-вниз кулаком, большим пальцем другой руки придерживая внизу резинку трусов, но никогда… никогда он при этом не всматривался в мужские члены, не акцентировал на членах повышенное внимание — он жадно смотрел на позы женщин, возбужденно всматривался в их сочно бугрящиеся «пилотки», в их лица, не всегда симпатичные, но всегда излучающие удовольствие… он возбуждённо рассматривал запечатленный на фотках трах, мысленно представляя на месте чьи-то чужих возбуждённых членов свой собственный, такой же возбуждённый, сладостно ноющий в стиснутом кулаке, неутомимо снующим вверх-вниз, и… какое дело ему было до чьих-то чужих хуёв?
— когда всё кончалось, Артём тщательно вытирал заранее приготовленными салфетками пальцы и сам член, каждый раз чуть опухший и потемневший, относил скомканные, спермой пропитанные салфетки в туалет — выбрасывал их в унитаз, тут же спуская воду… А теперь никаких «пилоток» не было, и всё было не на картинке, а в реале — напряженный член Марата, маслянисто блестя в полумраке залупившейся сочной головкой, чуть подрагивал всего лишь в метре от глаз, так что Артём поневоле сконцентрировал внимание именно на нём… «нравится»?
Артём, прикрывая свой член ладонью — укрывая его от глаз Марата, невольно вдавил ладонь в напряженно гудящий ствол, и это мгновенно отозвалось всплеском остро кольнувшей сладости во всём теле, и особенно — в мышцах ануса, так что Артём помимо воли вдавил ладонь себе между ног еще сильнее, что со стороны могло выглядеть как желание укрыть, упрятать свой член еще надёжней от Маратовых посягательств…
— Блин, ну чего ты… Артём! — в голосе Марата прозвучало едва уловимое недоумение. — Тебе что — не в кайф?
— Почему мне это должно быть в кайф? — глухо проговорил Артём, глядя Марату в глаза — прилагая усилия, чтобы взгляд не скользнул, не опустился вниз.
— Блин! Да при чём здесь — «должно», «не должно»? Что ты выдумываешь всё время какую-то хрень? Мы, бля, лежим в постели — со стояками! Оба хотим… что ещё надо, чтоб ты расслабился?!
— Это ты… ты хочешь… ты, а не я! — отозвался Артём, сам не понимая, зачем он это делает — зачем возражает, зачем противится, зачем говорит он то, что он совсем не думает… да, было стыдно — стыдно и необычно было сознаваться себе в том, что ему, парню, т о ж е хочется… хочется притронуться к чужому члену — как к своему, хочется притянуть Марата к себе, стиснуть, точно так же подмять его под себя — прижаться к нему, такому горячему, с силой вдавиться членом в его тело, и — дальше, дальше… что будет дальше? В рот? В жопу? Всё это было и стыдно, и необычно, и… зачем он, Артём, противится, если всё это сейчас будет?
— Да, я хочу! — насмешливо глядя Артёму в глаза, Марат выдохнул слова легко, даже задиристо. — Я хочу! Я очень хочу! И — я ни капли этого не стыжусь! А знаешь, почему я не стыжусь? Открыть тебе секрет?
— Ну, почему? — Артём, на какой-то миг утратив контроль над собственными глазами, невольно опустил взгляд вниз… и тут же, спохватившись — словно испугавшись, торопливо прянул глазами вверх, успев машинально подумать, что Марат, наверное, уже трахал… уже кому-то вставлял — в рот или в жопу… а он, Артём, целый день с Маратом общался, ходил в кафе, пил вино, и — ничего т а к о г о не заподозрил… ничего подозрительного он не заметил — за целый день!
— А потому, что глупо… глупо стыдиться того, что естественно! «Педик», «не педик»… ты полагаешь, что это так важно — с парнем трахаться или с девчонкой, а я говорю, что важен кайф, а с парнем кайфуешь ты или с девчонкой — это всего лишь выбор объекта. Понятно, что что-то кому-то нравится больше, и потому кто-то по жизни предпочитает девчонок, а кто-то по жизни стремится к парням, но это вовсе не означает, что между этими предпочтениями лежит преграда, которую невозможно преодолеть.
Ну, то есть, бывают, конечно, случаи, когда преграда эта действительно неодолима, и парни, предпочитающие парней, даже под страхом смерти не возбудятся на женщину… ну, то есть, у них банально не встанет и даже не шелохнётся — это и есть, собственно, «педики», как ты изволил здесь выражаться. А вот парни, предпочитающие девчонок, могут без особого труда всегда перепихнуться с парнями — и получить от этого полноценный кайф, причем перепих такой может быть обусловлен чем угодно… было бы желание!
Чтоб кайфовать парню с парнем, вовсе не обязательно быть голубым или геем, то есть иметь т а к у ю «ориентацию»: парни делают это ради кайфа, и парней таких очень даже немало… это же, блин, элементарно! Кайф — он и в Африке кайф! Ты полагаешь, что для того, чтоб трахаться парню с парнем, обязательно нужно быть «педиком», а это не так: чтоб кайфовать парню с парнем, «педиками» быть совсем необязательно! Ты по незнанию своему считаешь, что однополый секс — это что-то необычное или даже постыдное, а я скажу тебе, что мысли такие об однополом сексе — это умозрительная чушь, и чушь эта не стоит выеденного яйца, если подумать об этом непредвзято… знал бы ты, сколько парней, не мороча себе голову, кайфуют в таком формате!
Полазим с тобой в интернете — увидишь сам…Так что, Артём, никакого секрета нет! Да, я хочу… я хочу кайфовать — с тобой кайфовать, с парнем, и я ничуть этого не стыжусь! А не стыжусь я этого потому, что ничего постыдного в желании сексуального удовольствия я не вижу… я ж тебя не насилую — не принуждаю! Ты сам хочешь этого — не меньше меня… даже если ты думаешь, что ты не хочешь, то это не так… это — самообман! Ты хочешь, Артём… хочешь не меньше, чем я! Ну, и чего нам стыдиться — кого бояться? Давай…
