ИЗМЕНА.
День начинался обычно, буднично. Казалось, ничем не должен был отличаться от предыдущего: утренний поцелуй, просыпание, туалет, умывание еще сонного лица. Бреясь, рассматривал себя. Да, не молодой уже: седина на висках, морщины возле глаз, обвисшие щеки. Но глаза все еще голубые, красивые и блестящие. На бровях седина опять пробивается. Надо постричь. Ну, а так вроде бы ничего. Еще могу. С этой оптимистической мыслью вышел из ванны. Позавтракав и проверив, все ли выключено и закрыто, бодро сбежал по лестнице вниз.
Утро было яркое, свежее. Весело чирикали воробьи, купаясь в лужах.
Идти до работы было недолго. Конечно, можно было воспользоваться транспортом, но при его малоподвижном образе жизни полезнее было ходить пешком. «Эх, сбросить бы немного веса…» — подумал он, и, как бы частично решая эту проблему, еще быстрее и энергичнее пошел.
В приподнятом, хорошем настроении появился в отделе и сразу же включился в общий разговор. Поболтав немного о погоде, детях, о «когда же повысят зарплату», о ценах и обо всем — обо всем, голоса стали затухать – началась работа. Все умолкли, углубившись в бумаги и мониторы. Лишь иногда раздавались реплика или вопрос, которые часто оставались без внимания. Наступившая рабочая тишина наполнилась щелканьем кнопочек клавиатуры и шелестом бумаг.
Неожиданный телефонный звонок внес слабый дискомфорт в работу. Звонил старый приятель, у которого еще совсем недавно отмечали юбилей. Поболтав о пустяках, попросил встретиться с общей знакомой, которая хотела бы его видеть. Пообещал. Немного стало стыдно и неудобно за то, что напился тогда конкретно. Приударил за ней, целовался пьяным. С трудом вспомнил, как лежал на широком диване рядом. Был одет. Что-то было? Вряд ли. Он знал себя. После этого не встречался и не звонил ей. И вскоре забыл об этом.
Звонок заставил все вспомнить.
Конечно же, в этот день не пошел. Не пошел и в другой, и в третий.
Лишь спустя несколько месяцев, после повторного и настойчивого звонка этого же человека, решил зайти. Было приятно встретиться с общей знакомой. Они были вежливо рады друг другу. Женщина была решительная и независимая в моральном, и в материальном плане. Она сообщила ему, что у нее будет ребенок от него, и ей хотелось бы, чтоб у ребенка был отец, а у нее муж.
— Какой ребенок? – спросил он, недоуменно глядя на нее.
— Твой.
— Мой? – почему-то переспросил он, внутренне ужасаясь.
Она ничего не ответила, а как-то лениво сидела.
— Это правда? — допытывался он, внутренне сжавшись, и не зная, что делать и что говорить. – Этого не может быть! У меня не может быть детей!
Она молчала.
— Скажи, что это ты придумала!
Но все, что он говорил и спрашивал, оставалось без ответа.
Повисла пауза.
— Что-то можно сделать? – негромко спросил он.
— Поздно.
Он, неопределенно-глупо улыбаясь, смотрел га нее.
Разные мысли и чувства боролись в нем. «Почему так? Почему со мной? Что можно сделать? Дать денег? Зачем мне это?»
Но какая-то неожиданная, слабая и светлая мысль появилась на дне сознания: «Может быть, оставить все как есть? Ну, ребенок, ну и что?» И наперекор ей: «А как же я буду жить? Что будет со мной дальше? Как же мой Зая? Нет! Надо от этого избавиться!»
На душе стало тяжело и скверно. Выйдя от нее, он не пошел домой, а сел в парке на скамеечку, размышляя о жизни и о ее превратностях.
В молодости он был симпатичным пареньком, с золотыми кудрявыми волосами и пронзительно-голубыми глазами. Многим девчонкам нравился, и некоторые хотели с ним иметь отношения. Он с ними ходил, дружил, но в самый ответственный момент всегда, как-то ускользал, увертывался. Одна только мысль о сексе с девушкой приводила в ужас. Потом разобрался, в чем дело. И стало страшно. «Почему я не такой, как все?» Он понял, что ничего изменить нельзя. Смирился с этим, и стал жить так. Может быть, то обстоятельство, что рос без отца, тоже сыграло свою роль в его судьбе.
Поначалу на вопрос соседки, толстой низкой женщины, симпатизирующей ему: «Когда я погуляю на твоей свадьбе?» — отшучивался: мол, рано. Затем этот вопрос стал раздражать. Не объяснишь же каждому. В те времена не особенно можно было говорить о своей ориентации – это считалось уголовным преступлением, и за это наказывали. Сколько судеб было сломано и жизней искалечено тогда. Время шло. Когда уже было за тридцать, на этот вопрос приходилось давать уже другие ответы: «ищу принцессу; успею еще; кому я, что плохое сделал и так далее». В сорок уже спрашивали: «Ты так и не женился?» Приходилось опять что-то придумывать. Потом уже перестали задавать вопросы. Мать, ждавшая от него внуков, так и не дождалась.
Когда-то давно, в юности, он сообразил окончить институт и работал чиновником средней руки. Имел умную голову, но не имел желания работать. Поэтому начальником и не стал, да и не хотел – хлопотно.
Сейчас у него был привычный и размеренный образ жизни. Ничего менять не хотелось. Жизнь уже клонилась к закату – большая часть уже была прожита. До пенсии уже можно было рукой подать. Все его бывшие «невесты» или уже вышли замуж, или имели уже детей и внуков, или и то и другое вместе. Иногда они здоровались, встречаясь и вежливо улыбались, но тут же забывали о встрече.
Допоздна побродив еще по улицам, думая и переживая, шел домой. Ночная темнота обострила чувства и мысли.
Ночью город совсем не такой, как днем. Темнота ночных улиц и закоулков настораживает и пугает. Ему всегда кажется, что кто-то или что-то неожиданно возникнет из черноты и сделает что-то нехорошее. Но есть одна хитрость не боятся темноты. Надо самому зайти в нее и стать частью. Появляется далеко лежащий на дне подсознания звериный инстинкт, улучшаются зрение и нюх. Тело готово к бою, оно непроизвольно сжимается и может атаковать. Хочется какой-то борьбы, экстрима.
Проходя мимо мальчика с оранжевой бейсболкой, внимательно осмотрел его с головы до ног. Тот был во всем оранжевом. «Прямо апельсин какой-то. Снять его, что ли?» Парень показушно-равнодушно посмотрел тоже на него. Он пошел дальше, несколько раз оглянувшись. И уже все дальше и дальше удаляясь от него и переходя улицу, неожиданно услышал резкий визг тормозов неожиданно откуда-то взявшейся машины.
— Папаша, смотри куда идешь! – беззлобно поругался молодой водитель.
«Какой я ему папаша?» — он обиделся и быстрее перешел улицу. «Папаша… Хм…»
Когда зашел в квартиру, Зая уже спал, широко раскинув руки и обнажив одну ногу. Полосатая кошка Мурка тихонько подошла и стала тереться о его брюки. Он почесал ее за ухом, отчего она замурлыкала. Раздевшись, пошел в душ. Теплые струи воды приятно освежили тело.
Он стал рассматривать его в зеркале. Хмыкнул. Оно все еще было гладким и чистым. Правда, формы изменились. «Арбуз растет, кончик сохнет», — подумал он, разглядывая нижнее хозяйство. Взяв в руки член и намылив его, почувствовал легкое возбуждение. «Кончить, что ли?» Но как-то быстро отвлекся и забыл. Поужинав в одиночестве, привычно лег рядом, обнял и прижался к теплому, ласковому, родному телу, где знакома каждая извилина, каждая клеточка. Тот в ответ как-то по-детски зачмокал и сонно обнял его.
Ночью не спалось, ворочался и все думал, думал. «Для чего я тогда живу?.. Что будет со мной дальше?.. Может в этом и есть смысл жизни?.. Хм… Ребенок… Хорошо бы мальчик… А вдруг он будет таким же, как я?.. Тогда лучше девочка…Что-то запутался…А если двойня?.. Неплохо бы…А в Африке одна вот восьмерых родила…Так то в Африке…»
«А может это не мой?» — он гнал эту мысль.
Перевернулся на другой бок, заскрипев пружинами. «А как же Зая?.. Ладно… Разберусь…С ним проще всего…Он поймет…» На этой легкой мысли и заснул.
И сниться ему сон, что у его бывшего начальника, хама, алкоголика и сволочи, день рождения. Ему поручено поздравить его. Он достает помятую открытку и что-то пишет. Но неправильно. Рвет ее и выбрасывает клочки. Ему приносят подарки, которые необходимо отдать: какие-то детские игрушки, пластмассовые куклы, книжки с цветными рисунками. Все его покидают, и только он один остается.
Просыпаясь, медленно входит в реальность и думает: «Присниться же такое…». Уже утро. Солнце на противоположной стене играет зайчиками. Вставать еще не хочется.
Заи уже не было рядом, он ушел на работу. «Ну и хорошо. Поговорю вечером.»
Весь день на работе был рассеянным и задумчивым.
Придя домой и открывая дверь своим ключом, унюхал соблазнительный и вкусный запах котлет, которые так любил, и которые Зая специально готовил для него. Он разделся и сейчас был только в больших семейных трусах с цветочками и футболке.
Зая смотрел телевизор на их диване. В руках были спицы, он что-то вязал, считая петли.
— Один, два, три, четыре, пять… — иди поужинай… – шесть, семь, восемь, девять, десять… – я все приготовил… – одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… – все на плите… – шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать… – еще теплое… – двадцать один, двадцать два, двадцать три… – как дела на работе?..
— Нормально, отчет уже надо делать. — «Вот и хорошо. Сейчас поужинаю, а потом и поговорим», — подумал он, съедая котлету. «Ничего, он поймет», — успокаивал сам себя.
Поев, привычно и молча плюхнулся возле него. Ничего говорить пока не хотелось. Было уютно, сыто и спокойно. Они понимали друг друга без слов.
— Котик, тебе нравиться цвет? — спросил Зая.
Он посмотрел на клубок ниток, они были светло-серые.
-Ничего, — согласился, и тут же, сделав притворно-озабоченное лицо, спросил, — а почему не голубой?
Зая озадаченно посмотрел на него, потом на клубок, задумался и серьезно ответил:
— Нууу, голубой – маркий цвет, — и вдруг, широко улыбнувшись, — не нужен голубой на голубом.
И он тихонько подхихикнул своей шутке, глядя поверх старых, пластмассовых очков, висящих на самом кончике носа, с поломанной дужкой, заклеенной скотчем.
Кошка заскочила на диван и, тихонько зайдя на ноги Зае, устроилась там, свернувшись клубком, закрыв изумрудные глаза и урча.
— А нам на практику мальчишек прислали… — сорок, сорок один, сорок два… — ничего не умеют делать, — сказал Зая.
— Есть симпатичные? – как-то равнодушно и ковыряясь в зубах, спросил он.
Зая укоризненно посмотрел на него и покачал головой.
— Да я как-то не приглядывался – сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, — все еще считая петли, ответил он, — фу! теперь другой ряд.
И он снова углубился в вязание, что-то копаясь там и тихо считая. Посидев так еще несколько минут, он отложил в сторону вязание, осторожно взял кошку и переложил ее на диван, отчего она вытянула лапы, потянулась и почесала за ухом. Встал, ойкнул, схватившись за поясницу, чуть сгорбившись и шаркая ногами, пошел в туалет.
Разговор, казавшийся таким легким и понятным, вдруг показался сложным и тяжелым. Зая отложив вязание и рассеянно смотря какой-то сериал, взял пульт и переключил на порнуху.
— Зая, нам надо поговорить, — с трудом выдавил он.
На экране голые красивые парни занимались сексом.
— Сейчас, — сказал Зая. Он уставился на экран, и его взгляд стал внимательнее и заинтересованнее.
Он тоже стал смотреть на экран. Секс становился все жестче и жестче, сильнее и сильнее, откровеннее и откровеннее. Зая пододвинулся к нему, снял очки, аккуратно положив их на тумбочку, и полез к нему в трусы. От этого жеста и от шедшего на экране, он почувствовал, как стал возбуждаться. Зая стал целовать в губы. Он обнял его и начал снимать одежду. На экране парни во всю трахали друг друга. Они с Заей тоже отключились от всего, и ласкали, и кусали, и стонали, и лизали. Все делалось не спеша, привычно и как-то само собой. Слов почти не было — они и не нужны были. Их тела понимали друг друга и реагировали на каждое движение, каждую мысль. Все было привычно, хорошо. Они знали свои движения.
Зая был пассивом в сексе, получая от этого удовлетворение и наслаждение. Это была его роль и его жизненная позиция. За все время, что они были вместе, ни разу серьезно не поругались. Не было особого повода, да и Зая как-то сразу соглашался со всем, уступая как в жизни, так и в сексе.
Он кончал всегда в Заю. Тому это нравилось. Однажды, еще в начале их совместной жизни, он предложил Зае быть активом, но у того ничего не получалось, он неумело и послушно тыкал, ненужно суетясь и бестолково нервничая. Да и кончил очень быстро. И больше не хотел быть таким. Так они и остались, каждый в своем качестве и роли.
Вскоре закончили и лежали, уставшие и удовлетворенные, ничего не говоря. В телевизоры красавцы все еще выделывали различные фокусы, не думая кончать. Зая переключил канал. Показывали какую-то тропическую страну с вечнозелеными пальмами и синим морем.
— Не забыть бы заплатить по квитанциям в срок, — вдруг вспомнил Зая, зевнув.
«Как же сказать? Ладно… в другой раз…»
— Ага, — тоже широко открыв рот и зевнув, согласился он, засыпая, обнимая друга.
Они с Заей были почти ровесники и знакомы давно, почти с юности: бывали в общих компаниях, имели общих знакомых. Тогда Зая был неприметным, худеньким мальчиком с черными блестящими глазами и длинными, модными тогда, прямыми черными волосами. Он увлекался игрой на гитаре, но музыкантом так и не стал, а закончил какой-то промышленный техникум и стал работать на заводе мастером. Много позже они как-то встретились, стали общаться. А потом и стали жить вместе.
Они знали друг о друге все: когда и с кем встречались, чем болеют, какие проблемы на работе, историю семей, всех родственников. Сейчас уже оба уже с животиками, лысенькие. Чем-то похожие друг на друга, как братья или давно прожившие супруги. Думая об их совместной жизни, он не мог вспомнить особо ярких моментов. Ни хороших, ни плохих. Все было привычно, спокойно. Он вспомнил, как недавно простыл и болел. Лежал на диване, и Зая постоянно суетился возле него. То таблетки заставлял пить, то кипяченым молоком поил, то что-то вкусное давал. Тогда было очень плохо: болела голова, сильный кашель, высокая температура. Его хотели положить в больницу, но Зая не дал, сам делал уколы. И за все за это он теперь должен оставить его. Не хотелось об этом думать. Ему стало жалко Заю.
Время летело. Острая проблема и мысль «как же сказать?» потихоньку рассасывались, становясь уже не такими тревожными. Но не уходили. Разговор был неизбежен.
Сроки рождения ребенка уже поджимали. И однажды тяжело и нехотя поднявшись по лестнице и зайдя в квартиру, он, не раздеваясь, присел возле Заи на диване.
— Что-то случилось? – тревожно спросил Зая. Он чувствовал, что с ним что-то происходит.
— Нам придется расстаться, — глухо сказал он.
Зая знал, что время от времени он ему изменяет. Правда, в последнее время все реже и реже. После таких измен он старался некоторое время избегать физической близости, боясь заразиться чем-нибудь, но потом опять они были близки.
— Котик, ты меня бросаешь? – не до конца понимая, о чем он говорит, удивился Зая.
— Зая, ты пойми: у меня будет ребенок.
— А я?
— Ну, мы с тобой будем дружить…
— Я не хочу, чтобы ты меня бросал, — лицо исказилось от отчаяния.
Сейчас он чувствовал, что это не очередная измена, а что-то глубже и страшнее. Он терял своего друга, свой образ жизни. Он был растерян и подавлен. Через линзы очков было видно, как растерянно и часто заморгал.
— Ну, у меня же будет ребенок, — стараясь не глядеть ни в глаза, ни на лицо, твердил друг. Ему самому был жутко неприятен этот разговор. Зая все еще смотрел в его лицо, надеясь на что-то. И вдруг несколько слезинок, оставляя мокрые дорожки, вытекли из глаз, он захлюпал носом и опустил голову. Его большие залысины тускло заблестели от упавшего на них света.
Захотелось протянуть руку и, как обычно, погладить по голове, обнять, прижать к себе. Еле подавил в себе это желание. «Зачем?» Опять давать надежду. Ведь ничего уже не будет.
Тот все еще сидел, всхлипывая. Он тихо вздохнул, медленно встал.
— Я пойду… — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал. Стало грустно-легко.
Ничего не прозвучало в ответ.
Дверь, скрипнув, привычно захлопнулась.
На следующий день, зная, что Зая на работе, он пришел в квартиру. Открыл своим ключом дверь. Было тихо, пусто и слышно, как тикают часы. Походил по ней. Кошки тоже не было, она куда-то ушла. Стал складывать в пакет свои вещи: из платяного шкафа достал трусы, майки, футболки, старенький и теплый спортивный костюм, из ванной взял зубную щетку и бритвенный станок, еще что-то по мелочам. Все это было аккуратно сложено. Прошел на кухню, по привычке заглянул в холодильник. Гора темно-коричневых котлет, сморщившись от холода и прижавшись друг к другу, лежала в большой эмалированной миске. Взял одну и съел, подумав: «Это уже не мое». Сел на «свой» стул, оглядел еще раз кухню. Внизу, у раковины, в кошачьем блюдечке не было воды. Он налил ее туда. Уходить не хотелось. Хотелось еще оттянуть время. Стало жалко себя. Встав, подошел к старенькому серванту, выдвинул ящичек, достал чистый белый листок бумаги и ручку. Чуть подумав, написал: «Прости». Плюшевый мишка, подаренный Зае на день рождения, равнодушно смотрел своим черными блестящими пластмассовыми глазками.
Теперь можно было уходить. В прихожей, на столике оставил свои ключи. Еще раз огляделся и медленно, с сожалением, захлопнул дверь, которая тихонько скрипнула. «Смазать бы надо…» Не оглядываясь, стал спускаться по лестнице. И лишь при выходе из подъезда вспомнил, что забыл домашние тапочки. Остановился, думая вернуться, но ключей уже не было, да и плохая примета – возвращаться. Так и пошел, немного сгорбившись с пластмассовым пакетом в руке.
Из-за угла вышла кошка, посмотрела ему вслед изумрудными глазами, подняла хвост и потерлась об угол.
ВОЗВРАЩЕНИЕ.
Новая жизнь стала такой же привычной, как старая. Новые заботы, хлопоты, впечатления, новые друзья постепенно теряли новизну. Казалось, что все это уже было когда-то очень-очень давно, возможно, даже, в другой жизни; но потом забылось и спряталось в дальние и темные углы памяти, чтобы снова вспомниться и опять забыться. Все становилось буднично, неярко и привычно.
Квартира, в которой он сейчас жил, была большая, даже очень большая по городским меркам. Она была светлая, с высокими потолками и находилась в центре города. Но чего-то в ней не хватало — душа не лежала к ней.
Был толстый старый кот, который ничего не хотел делать: ни играть, ни гулять – то ли от старости, то ли от высокомерия; а может быть, скорее всего, от того, что был кастрированный.
«Бедный котик», — подумал он.
Было много горшков с комнатными растениями. Горшки, как и растения, имели причудливые форм. Сами растения занимали много места и были понатыканы везде: на подоконниках, на шкафах, сервантах, — большие стояли на полу. Утром хозяйка, просыпаясь, поливала их из пластмассовых небольших леек. В целом же, все это было бессмысленно и бестолково. И как-то безвкусно.
Когда-то давно, в детстве, он видел фильм о Чайковском с участием Иннокентия Смоктуновского. Не все, конечно, запомнилось, да и не все было понятно. Но несколько кадров четко отложились в его голове. Он вспомнил, как главный герой входил одетым в воду. Какой-то он был тогда некрасивый и неприятный. Кажется, он плакал. Было непонятно почему. Какая-то грубая женщина в белой фате почему-то смеялась. И удивительная музыка. Еще непонятная тогда , но завораживающе-прекрасная. Еще вспомнилось хождение композитора между большими ребристыми колоннами Казанского собора и какое-то мучительное напряжение на лице. То, что тогда было непонятно, сейчас стало понятно и знакомо. Появилась жалость к великому композитору и скромному человеку. Потом он еще читал о нем, о его жизни, пытаясь найти какую-то параллель с собой и своим мировоззрением. И опять возникал вопрос: «Почему я такой?» — тянувший за собой следующие вопросы: «Почему он такой? Почему такие люди существуют? Хорошо это или плохо?» Мучительные размышления всегда приводили к одному результату – если я существую, значит я создан природой, значит я такая же часть мира, как и все; не был бы нужен, меня бы не было.
Иногда, отвечая на вопрос об отношении Бога к таким, как он, он придерживался этой же точки зрения: «если я существую, значит я нужен». Да и вообще, отношения с религией у него были сложные. Он формировался в то время, когда в Бога особенно не верили. Да он и сейчас особенно не верил. Просто появилась такая мода.
Вспомнилось, как вместе с Заей много и много раз вместе слушали «Щелкунчика». Особенно Вальс цветов им нравился. Пришли к мнению, что это музыка любви. Любви красивой, сильной, страдающей. Любви к мужчине. В нее автор вложил сильное чувство. А цветы как-то не звучат.
Просыпаясь по утрам в большой квартире, ему все казалось, что вот сейчас он откроет глаза и будет все, как прежде. Будет старенький коврик с причудливыми рисунками висеть на стене, он будет спать на своей кровати, будет Зая суетится по хозяйству. Глаз не хотелось открывать. И тогда невольные слезы вытекали из глаз.
Он затосковал.
Как-то раз, во время домашнего обеда, когда они обедали молча, равнодушно, он отодвинул на краешек тарелки попавшийся лавровый лист. И продолжал кушать дальше. «Зая бы мне не положил лавровый лист в тарелку», — подумал он и почему-то по-детски обиделся.
В этот же день, вечером, он прошелся возле «их» дома, смотря вверх, на окна. Казалось, что сейчас Зая выглянет и помашет ему рукой. Но никого не было. Ноги как-то медленно и ватно уходили отсюда.
Он сел на скамеечке в скверике, раздумывая и неизвестно чего ожидая. К рядом находящейся урне подошел мужчина лет шестидесяти, небритый, грязноодетый, с седыми усами и взлохмаченными бело-черными волосами. Он стал ковыряться, что-то бурча под нос и доставая металлические банки из-под пива. Кидал их на землю и наступал ногой, сдавливая. Из некоторых выливал остатки желтого пива, которое с шипением уходило в почву, оставляя темные пахучие пятна. Сложив все помятые останки банок в черный большой пакет, не спеша пошел к следующей скамейки, возле которой тоже стояла урна.
Ему почему-то показалось, что это его знакомый, которого уже очень давно не видел. Хотел получше разглядеть лицо, но не удалось.
«Странно, что он здесь может делать?»
Он хотел его окликнуть, да как-то постеснялся.
«Нет, это не он», — успокоил он себя.
Недалеко на стене висел телефон. Подойдя к нему, он позвонил. Прозвучало несколько гудков. Он услышал голос Заи. Было плохо слышно и еще какой-то треск.
— Алло…алло, — пауза, — Вас не слышно… перезвоните.
Он повесил трубку.
Стало легче.
Еще несколько дней он мучился. Ему хотелось зайти, но было стыдно за свой уход, и за измену.
Однажды он вдруг внезапно очутился на «их» станции метро. Как это произошло, он и сам не мог понять. Он, вроде как, очнулся и стоит на эскалаторе. Вот и изображения пропеллеров, и бюст знаменитому летчику. Ноги сами понесли к «их» дому.
Дом был старый, с одной стороны светло-голубой. «Как я раньше не замечал этого цвета?» — подумал он.
Поднимаясь на четвертый этаж, он чувствовал, как стало заметно биться сердце то ли от предстоящей встречи, то ли от того, что давно не поднимался по лестнице. Нерешительно остановился перед дверью, рассматривая ее и вспоминая секреты ремонта. Вот эту кнопку звонка он покупал на Литейном. Вместе с Заей ее и ставили. Что-то не получалось, и он орал на бедного Заю.
«Как он воспримет сейчас меня?»
«А если у него кто-то есть?» — эта мысль неприятно поразила его. – «Вряд ли. Зая не изменит мне».
Он все еще стоял возле дверей, чего-то ожидая и не решаясь нажать на кнопку «своего» звонка.
Показалось, что за дверью кто-то или что-то зашебуршало. И рука, уже готовая нажать на кнопку, вдруг резко отстранилась.
Но было тихо.
Надо было решиться.
Зачем-то зажмурив глаза, он нажал на кнопку. Услышал, как приглушенно за дверью прозвенел звонок. Но никто не открывал. Он подождал несколько мгновений и снова надавил на кнопку.
Опять тихо.
Осмелев, он стал еще давить. И, разозлившись, подумал:
«Где он ходит?»
Неожиданно дверь, заскрипев, открылась. И такое знакомое, родное лицо взглянуло на него. На нем отразились удивление, радость и растерянность. Очки, и так увеличивающие глаза, показали, как они расширились. Смущенная, чуть виноватая, улыбка возникла на лице.
— Можно?
— Входи.
Он зашел в квартиру, осмотрелся. Ничего не изменилось. Зая стоял перед ним в стареньком спортивном костюме и как-то нервно моргал. Они не знали, что сказать друг другу.
Вышедшая из комнаты кошка взглянула на него своими загадочными изумрудными глазами, прищурила их, как бы что-то свое утверждая и говоря: «Я знала обо всем». Подошла к нему, потерлась о ноги и проурчала на своем языке: «Ну вот ты и вернулся». Он взал ее на руки и почесал за ухом, говоря на ее же языке: «А куда я от вас денусь?».
— А я тут тебе жилетку связал, — сказал Зая, доставая теплую серую вещь.
Он бережно развернул ее и как-то стеснительно держал в руках – понравиться ли? Приложил. В самый раз.
— Нет, я не буду ее носить, — категорическим тоном сказал он.
— Почему? – испугался Зая, часто заморгав.
— Мне не нравиться цвет.
И выдержав паузу:
— Я хочу, чтоб она была голубая.
Зая все еще стоял испуганный, и вдруг широкая улыбка растеклась по его лицу. Он, стесняясь и улыбаясь по-детски выдохнул:
— Голубая на голубом не смотрится!
И тут же тихонько захихикал.
Он крепко обнял Заю. В горле возник спазм. Все вокруг размылось, и из глаз потекли слезы. Он чувствовал, что плачет. Это было, как в детстве, когда кто-то незаслуженно обидит, и только мама жалеет его. Он всхлипывал и едва успевал вытирать слезы и вдруг неоткуда-то взявшиеся сопли.
— Не плачь – ты же сильный, — успокаивал Зая.
Он нежно и как-то неуклюже обнимал своего друга гладил его по голове, по спине, успокаивая:
— Тебе нельзя плакать — большие мальчики не плачут, — но у него самого текли слезы, — все хорошо, все будет хорошо.
Они стояли обнявшись.
Зая вдруг спросил:
— Хочешь кушать?
Есть совсем не хотелось, но чтобы не огорчать, он согласился. Сразу же на столе появились его любимая еда.
«Ждал», — грустно, с оттенком легкой приятности, подумал он.
— Ждал? – тихо спросил, стараясь увидеть глаза.
Тот как-то смутился, стушевался, опустил глаза и еле выдохнул:
— Да.
— Ты-то как?
— Ниче, нормально.
— Кто-то есть? — «Зачем я задал этот вопрос?» — Приятно задавать вопросы любящему человеку, на которые заранее знаешь ответ.
— Нет… Ты же знаешь.
— Знаю…
— А у тебя за это время кто-то был?..
— Был… — признался он.
— Кто?
— Ты его не знаешь… — и добавил, — один парень.
— Сколько ему лет?
— Он моложе…
— Тебе понравилось?
— Не очень.
— Ты с ним был кто?
— Как с тобой.
— Аааа, — почему-то разочарованно протянул Зая.
Он привычно лег на кровать. И сразу же возникло какое-то старое, доброе чувство. Так бывает иногда, когда, вроде бы, все чужое, но в тоже время оно твое. Кажется, что сами вещи молчаливо рады тебе.
Он уткнулся носом в подушку, глубоко вдохнув воздух, и сразу же вспомнил все. От Заи исходил какой-то аромат чистоты и цветов. От него всегда пахло цветами. Его тело желало любви и нежности. То, что когда-то было привычно и буднично сейчас было чувственно и желанно. Он неожиданно для себя делал такие движения, что удивлялся сам себе. Он чувствовал себя намного моложе. Они пили напиток любви и не могли насладиться до конца. Паузы были редки и недолги.
Но усталость и возраст взяли свое.
Они лежали обнявшись, не хотя выпускать друг друга из объятий.
— Котик, а можно тебе задать один вопрос?
И тут же, не ожидая ответа спросил:
— А ты с ней?.. – ему было неловко произнести слово.
— Нет… Мы спим в разных комнатах… Мне неприятно с ней вместе спать.
Зая замолчал, сочувствуя другу.
Они лежали в темноте. За окном светил фонарь, освещая автоцентр. Оконный стеклопакет заглушал шум машин.
— Как мне тебя не хватает…
— Мне тебя тоже…
Зая сильнее прижался, положил голову ему на грудь и стал выписывать своеобразные восьмерки на груди, животе. То ли восьмерки, то ли знак бесконечности.
— Как сын?..
— Растет…
Опять наступила тишина.
— Таблетки пьешь?
— Не-а.
— Почему?
— Забываю, — как-то виновато произнес Зая.
— Надо пить, — и добавил, — ты мне нужен.
Стало приятно и тепло.
— У тебя на работе как?
— Опять новые практиканты, — грустно сказал Зая и посетовал, — ничего не умеют делать.
Слышно было, как тихонько отщелкивают время часы. Он приподнял голову, пытаясь взглянуть в лицо.
— А ты уже сделал отчет?
— Рано еще.
— Понятно, — Зая потерся щекой о его волосы на груди.
— Твоя не будет волноваться? – вдруг тревожно спросил он.
— Да нет, — чуть подумав, ответил он, — я ей не очень нужен.
Он плотно прижался к спине и обнял его. Было слышно, что он не спал, и чуть дыша, едва прикасаясь, гладил его руку.
Было спокойно и хорошо. Спать не хотелось. Так они и лежали с открытыми глазами.
Он почувствовал в животе какой-то дискомфорт и слабую сосущую боль. Чтобы от нее избавиться, необходимо было поесть.
— Я хочу кушать.
Зая быстренько соскочил с кровати и стал доставать из холодильника остатки ужина.
Они сидели голыми за столом, ели бутерброды и запивали дешевой газированной сладкой водой. Боль стала уходить.
Крошки хлеба падали на грудь и, цепляясь за волосики, скатывались вниз.
— Еще? – Зая преданно посмотрел ему в глаза.
— Не… Хватит. Итак толстый, — он икнул и хлопнул себя по животу, который глухо отозвался на шлепок.
— Вот и хорошо, — Зая смахнул крошки с стола в руку. Он встал и пошел к холодильнику, унося остатки еды. Его попка забелела в темноте.
— Все. Теперь точно спать, — закомандовал он.
— Точно спать, — эхом повторил Зая.
— Я тебя люблю…
— Я тебя тоже…
Они заснули, обнявшись. Заина голова лежала у него на груди, рука, рисовавшая то ли восьмерку, замерла на соске.
Его рука, на которой лежал Зая, обнимала его. Зая тихонько сопел, причмокивая во сне губами. Одна нога Заи была закинута на его ногу.
Он тоже заснул. Снились океан и яркое солнце.
Утром солнечный зайчик привычно прошелся по коврику с причудливыми узорами, разбудив их.
Нужно было уходить.
Зая стоял у дверей как-то стеснительно, опершись рукой о косяк. Что-то его мучило. На его лице был какой-то незаданный вопрос.
— Я еще приду, — ответил он на этот немой вопрос.
Когда он вышел из подъезда, уже во всю светило яркое и нетеплое северное солнце. Низкие бело-серомраморные ватные облака, светящиеся изнутри, еле заметно проплывали по ярко-голубому небу. На душе было как-то по-праздничному тепло и тихо. Он замурлыкал мотив из «Шербургских зонтиков». Задрав голову и глядя на окно на четвертом этажа, он увидел Заю, стоящего у окна и машущего ему рукой. Он тоже помахал ему.
Пробегающий мимо матросик в парадной форме посмотрел на него, улыбнулся и побежал дальше придерживая рукой бескозырку.
Было воскресенье. Город отмечал День Военно-Морского флота.
«Жизнь, все-таки, прекрасна!», — подумал он.
В ОЖИДАНИИ
Свободный выходной среди недели принес приятные чувства свободы, легкости и независимости.
Ночью опять ныл желудок. Сильных болей не было, и, проглотив таблетку и еще немного полежав, ожидая облегчения, он заснул. Что снилось, конечно, не помнил. Что-то неприятное и темно-серое. Проснулся, когда уже было тихо в доме и прекратился утренний уход на работу соседей, с непременными тяжелыми звуками шагов по лестнице, металлическим хлопаньем входных дверей и громкими разговорами.
Было уже светло. Неяркий свет робко освещал комнату.
Он лежал в уютном гнезде, состоящего из теплого одеяла и чуть сбившейся за ночь мягкой подушки, расположившегося в родном продавленном диване. Тихо играла музыка из ночного радиоприемники, иногда перебиваемая короткими и пугающими новостями. Глаза все еще смотрели в серость сна, но мысли пробуждались, занимая свои места. Вставать не хотелось. Еще немного понежась, он распахнул одеяло, поднялся, вступил в домашние тапочки и с легким сожалением посмотрел на манящее обратно гнездо.
День начался.
Боли с утра не было, и поэтому до ее появления можно было заняться какой-нибудь серьезной работой.
В стиральную машинку тонкой струей посыпался сначала стиральный порошок, а затем полетело белье.
Где-то внутри он сам себя похвалил за эту работу. И довольный этой похвалой решил заодно уж и убраться в квартире. Уборка было не срочной, да и не требовала много времени. На генеральную он не тянул, а поверхностная была в самый раз. Для настроения включил легкую быструю музыку. Хотел что-то из классики, но тогда уборка продлилась бы дольше.
Протирая влажной тряпкой пол, подумал, что надо бы еще сегодня сходить на базар, съездить к старой тетки и кое-что еще. От этого кое-что стало приятно, и сладко заныло где-то в районе ниже живота.
Было приятно смотреть на чистоту убранной квартиры.
«Ну, с этим пока все, — удовлетворенно подумал он, — теперь можно и на базар, а потом к тетки».
Часы показывали, что все идет по плану и можно сильно не торопиться. Он удовлетворительно хмыкнул. Взяв деньги и пакет, остановился возле дверей и подумал: все ли выключил? Вроде все.
Входные двери дома открыли свободный наружный мир и, недовольно скрипя и то ли грохоча, то ли ругаясь, закрыли каменную коробку. Идти было не очень далеко, и он решился пройти пешком.
В городе уже была осень. Еще не поздняя, но уже и не ранняя. Казалось, весь мир был в ожидании. Деревья, не до конца раздетые и стоящие теперь в старой ветхой обрывающейся одежде, дома, с чернотой окон, небо, отягощенное свинцовостью облаков, — все было в ожидании. Как-то вдруг превратившиеся из веселых разноцветных, прохожие стали большой и тягучей серой массой. Казалось вот-вот пойдет дождь, и все горько и нудно заплачет вместе с ним.
Природа ждала. Ждала холодов, своего будущего, где-то даже смерти и покоя.
Тетка была уже старая, жила одна и постоянно ждала чьего-нибудь прихода. Ей хотелось поговорить, кому-то рассказать о себе, о своих заботах, мыслях, о своих думах. Была в доме кошка по имени Яна, принесшая недавно котят, но с ней много не наговоришься. Глупая кошка только молча смотрела, загадочно жмуря блестящие глаза.
Для гостей тетка держала в старом шкафчике наливочку в небольшом графинчике, который, то ли от старости, то ли от женской глупости, а может быть от доброты, ставила на стол при появлении любого гостя — были ли это дети или старики, или незнакомые люди. Правда, почти никто не пил, да и сама она не пила. Если приходил сантехник, электрик, или кто по ремонту, то и они не пили, а ждали денег. Так его обратно и ставила неначатым.
Сегодня она ждала племянника, который должен был прийти и принести продукты.
Она суетилась, готовя еду, которая, как обычно подгорела и смотрелась неаппетитно.
Ожидавшийся звонок в дверь оказался неожиданным. Принимая продукты и раскладывая их по шкафчикам, мискам и кастрюлям, она уже что-то рассказывала, перебегая с одной темы на другую и снова возвращаясь к нерассказанному. Тяжело шаркая ногами, она радостно засуетилась, накрывая на стол. На столе появился графинчик и какая-то легкая стариковская закуска.
Гостю не хотелось ни пить, ни кушать, но чтобы не обидеть тетку, пришлось налить себе немного крепенького, выпить и поковыряться в еде. Он рассеянно слушал старушку, поддакивая в нужных местах. Выдав основной накопившийся поток информации, тетка подустала говорить и стала иногда замолкать, додумывая и вспоминая еще что-то. Она успокоилась, что рассказала то, что держала в голове и от чего сейчас избавилась.
— Я тебя ждала, — почему-то сказала она.
— Я же пришел, — успокоил он ее и незаметно глянул на часы.
Побыв еще немного, он помог ей убрать со стола и, поцеловав ее в щеку, ушел.
Ему самому было приятно оттого, что еще одно дело сегодня сделано, и сделано по-хорошему.
Оставалось еще то, чего он с нетерпениям ожидал.
Это была приятная забота. К приходу любимого надо было сделать что-то вкусненькое. Еще раз зайдя в магазины и купив по дороге все необходимое, он пришел домой и стал готовить еду. Постоянная ежедневная практика делали его пищу вкусной.
«Еда готова, в квартире убрано, — он удовлетворенно оглядел комнату, — теперь себя надо привести в порядок».
Теплые струи душа и горький скользяще-пенистый шампунь расслабили тело. Вода возбуждала, но он знал, что рано еще. Он только нежно мыл тело в предчувствии любви, поглаживая его.Закончив купаться, закутался в теплый махровый халат и сел перед телевизором, высыхая и наслаждаясь ожиданием. Даже немного и чутко задремал.
До прихода время еще было.
Сколько он себя помнил, он всегда кого-то или чего-то ждал. Не всегда его ожидания завершались хорошо. Иногда было обидно и неприятно. Но он старался успокоить себя, говоря: «Терпение и труд все перетрут» — и опять ждал. В детстве ждал подарков, Нового Года, конфет, потом – «когда стану взрослым», окончания нудных уроков. Повзрослев – чистой и искренней любви. Затем — повышения по службе, отдельной квартиры. И сейчас – охохо! – «заслуженного отдыха», впрочем, до которого было еще не совсем близко.
Показалось, что кто-то поднимается по лестнице. Не открывая глаз и не выходя из дремоты, он прислушался. Было тихо.
«Показалось», — подумал он, успокаиваясь.
Людей, которых он ждал, со временем, рано или поздно, терял. И не всегда были виноваты они. Ему казалось, что все, что он делают, всегда желает хорошо. Но, по не совсем понятным для него причинам, они исчезали из его жизни, оставляя туманные воспоминания. Хотелось вернуть, изменить что-то в жизни. Вот если бы назад повернуть время. Взять и перевести стрелки часов. Он однажды, в ожидании чего-то, попробовал перевести их назад. Но ничего не произошло. Как и должно было быть. Всему свое время, и всему свой час.
Звонок возвестил о том, что кто-то пришел и сейчас может начаться что-то хорошее.
— А я по тебе соскучился, — радостно говорил он, пропуская в квартиру любимого.
Закрыв дверь, они обнялись, крепко прижавшись друг к другу.
— Я по тебе тоже, — ответил тот. – Как ты, Зая?
— Теперь хорошо, — и добавил тихо, — с тобой хорошо.
Они еще о чем-то говорили, рассказывая свои новости и секреты, о которых могли поведать только друг ругу. Им было хорошо вдвоем. Казалось, что ничего не произошло, все было как прежде.
Уже лежа в постели, Зая спросил:
— У тебя новые трусы? – провел ладонью по ткани. – Хорошие. Модные.
— Купи себе такие же, — ответил друг.
— Да нет, — с сожалением ответил Зая, — я как-то к семейным привык.
А потом опять было ожидание. И наслаждение.
После всего они лежали, прижавшись друг к другу, и чувствуя усталость и тепло.
Зая все хотел спросить, но как-то стеснялся то ли обидеть друга, то ли (он даже не хотел об этом думать) потерять его.
Он уже привык к своему новому положению – одиночеству и ожиданию. Конечно, оно было хуже, чем раньше. Но и в нем он нашел свои плюсы. (Человек ко многому привыкает).
Сейчас было самое подходящее время. Он крепче прижался к нему и почему-то шепотом спросил:
— Котик, а ты не хочешь ко мне вернуться?
Тот лежал с закрытыми глазами. И было непонятно: или он задремал, или задумался.
Зая очень легко, как-то даже внутренне вздохнул и почувствовал, что не стоило задавать этот вопрос. «Глупый я, глупый…» — подумал он.
— Понимаешь, — вдруг заговорил друг, — мне ее жалко.
Он глубоко вздохнул и опять то ли задремал, то ли задумался.
Зая представил себе ее, которая почему-то стоит в дверном проеме на кухне и с укоризной молча смотрит через очки на мужа. Ему тоже стало ее жалко.
Прошло немного времени.
Зае стало жалко и ее, и его, и уже себя.
— А ко мне ты как относишься? – спросил он, заранее зная ответ. Но хотелось еще раз услышать.
— Тебя я люблю, — он обнял его и прижал к себе.
— Я тебя тоже, — прошептал Зая, внутренне радуясь и довольный тем, что эта проблема решена таким хорошим способом.
— А меня ты жалеешь? – не отставал он, и вдруг чего-то испугался. «А если скажет – нет?».
— Я же сказал, что я тебя люблю, моего глупого и единственного Заю, — улыбнулся он.
— А как ты меня любишь? – Зая захотелось немного покапризничать.
— Очень – очень.
— И я тебя очень – очень.
Зая затих. Он был счастлив.
Бывают в жизни человека минуты, когда тихое теплое счастье окружает его. Такие мгновения часты в детстве. Рядом мама, все тихо и спокойно, слезы просохли, и мамино тепло защищает от окружающего и непонятного мира.
Такое же состояние было сейчас у Заи. Тепло его друга оберегало его от всего мира. Он лежал, улыбаясь.
Наступал вечер. Кто-то или что-то наверху отсчитывало последние минуты их нынешней встречи. И уже в коридоре, когда Зая поправлял другу воротник и любовно поглаживал его плечо, тот вдруг спросил:
— Я сейчас думал, — он замялся, — может быть, мне, действительно, остаться у тебя?
Сердце у Заи радостно заколотилось. «Оставайся, оставайся!» – хотелось закричать ему.
— А там как?.. – почему-то глупо спросил.
— Не знаю… Разберусь.
Зая опять представил его жену. Жалко ее. Жалко стало друга. Жалко стало себя. Он не знал, что делать.
— А? Что скажешь? – спросил любимый, глядя ему в лицо.
— Не знаю, — полушепотом промямлил он, опустив глаза.
— Вот вечно ты какой-то… — друг замялся, подбирая слово, — нерешительный.
И недовольно продолжая, укорил его:
— Потому и жизнь у тебя такая.
И поняв, что, болтнув лишнее, добавил ласковым голосом:
— Потому-то я тебя и люблю, моего Заю.
Зая, готовый уже было надуться, радостно посмотрел на него и заулыбался.
— Иди домой, — сказал он, — ты там нужнее.
Долгий любовный поцелуй завершил их встречу.
— Я тебя буду ждать…
С сожалением закрыв дверь, подумал: «Ну, вот и все».
День закончился, вечер закончился. Пора было спать.
Он стал укладываться в свое гнездо на кровати. Слабый запах любимого, его тела и (чего там!) спермы все еще сохранялся. Он уткнулся в подушку, на которой тот лежал, и глубоко вдохнул воздух. И, стараясь подольше задержать, почти не дышал.
«Вот и славно, день закончился…» — подумал он.
И почему-то вспомнились слова матери: «Все ближе к смерти…»
Но об этом не хотелось думать.
Усталость и бренность овладели им, и он одиноко заснул в своей кровати в ожидании.
Чего?
