Он уснул, но проснулся, когда автобус вдруг выехал на ухабистую горную дорогу. Он лежал щекой на чем-то мягком и теплом, а грудью — на чем-то теплом и твердом. На задней площадке микроавтобуса, где они лежали вповалку, качало и трясло. До него доносились голоса тех, кто сидел впереди и разговаривал с водителем, чтобы тот не уснул.
Они направлялись за перевал кататься на горных лыжах, поздно выехали, и поэтому пришлось провести полночи в автобусе. Трое сидели впереди, а шестеро лежали здесь, сзади, на матрацах и одеялах: он сам, трое парней и две девицы.
Когда он проснулся, было совсем темно, на расстоянии вытянутой руки ничего вообще не было видно, а вокруг себя он слышал, как сопят спящие и как кто-то беспокойно ворочается во сне. Вдруг до него дошло, что щекой он лежит на чьем-то бедре. От него-то и исходило тепло. Пошевелив ногами, он уперся в чью-то голову и понял, что во сне он развернулся на сто восемьдесят градусов. Осторожно приподняв голову, он почувствовал легкий запах человеческого тела и вдохнул полной грудью нежный аромат чужого пота. Его бросило в жар, он стал лихорадочно гадать, кто бы это мог быть. Он знал всех за исключением Генриха. Он видел, как тот вошел в автобус, но в пути он едва осмеливался смотреть на него — настолько тот был красив.
После того как автобус выехал на ровную дорогу, он с предельной осторожностью повернулся лицом к тому, на чем до этого покоилась его голова, и медленно, сантиметр за сантиметром, стал скользить губами вверх по бедру к мягкой выпуклости в паху. Когда тело под ним вдруг беспокойно зашевелилось, он на мгновение замер, притаился, как мышь, не дыша. Потом так же осторожно двинулся дальше, ощутил подбородком мягкое вздутие в промежности, почувствовал носом характерный запах пота, услышал биение собственного пульса, когда мягкое под его подбородком стало вдруг превращаться в твердое. Вот это номер!
Он решил, что это наверняка Генрих. Двое остальных парней были несомненные натуралы — каждый был со своей девушкой. О нем никто ничего не знал. Когда он увидел Генриха, то просто обалдел. На вид лет девятнадцать-двадцать, как и ему самому, длинные, темные, вьющиеся волосы, большие карие глаза, твердый мужской взгляд, который, кажется, просверливает тебя насквозь, слегка насмешливая улыбка, от которой чувствуешь себя чуть ли не голым.
Он напряг всю волю, сдержанно улыбнулся в ответ. "Показалось, — успокоил он себя. — Не расслабляйся". Он моментально возбудился. Качка и тряска в автобусе сделали свое дело. Теперь он весь горел от желания. Одного лица Генриха, стоявшего перед его внутренним взором, было достаточно, чтобы его охватил трепет, а тут он лежал, уткнувшись лицом в…
Сердце бешено колотилось, и он не мог осмелиться и пойти еще дальше, хотя сгорал от вожделения. может, рискнуть? О нем никто ничего не знал. Мог получиться скандал. "Расслабься, — говорил он сам себе. — Постарайся уснуть" — он закрыл глаза.
Тело под ним снова зашевелилось, у него в ногах кто-то забормотал во сне, Внезапно ноги, на которых он лежал, разъехались в стороны, и он почувствовал, как таз слегка приподнялся, прижав промежность к его лицу. Твердое, от которого чуть не лопалась ткань брюк, уперлось ему прямо в губы. Он лежал тихо как мышь, двигаясь лишь в такт движениям автобуса, и когда машину потряхивало, его голова ходила туда-сюда, а губы елозили по твердому.
Наконец он открыл рот, заметив, что дрожит и что сердце готово вырваться из груди, и как можно осторожнее обхватил губами то, что распирало штаны изнутри. Оно оказалось довольно толстым и широким. Медленно и очень аккуратно он стал скользить открытым ртом вверх, едва касаясь зубами твердого. Толще всего он был внизу, у корня, и… нет, он был таким же толстым по всей длине — и длина эта была приличной. Открытый рот, скользя, добрался до ремня, но на этом не остановился, протиснулся под пояс, внутрь штанов. Полный кайф! Осторожненько, нежно сжал зубами самую его верхушку, ощутив такое сладострастие, что испугался, что сейчас поплывет и намочит себе все брюки. Сознание того, что рядом, отделенное от него всего двумя слоями одежды, напряженно пульсирует и бьется "это", было невыносимо.
Он глотнул ртом воздух, прикоснулся губами к шершавой ткани брюк, осторожно потрогал ее языком, просунул язык под отворот ширинки, но ничего не нашел там, кроме холодной металлической молнии. И вдруг ему безумно захотелось, чтобы он вошел глубоко в горло, такой не гнущийся, горячий, твердый и толстый. В его душе лихорадочно боролись разные чувства. Попробовать? А что будет, если тот проснется?
Мокрым кончиком языка он осторожно прошелся под отворотом по молнии до самого верха, пока в нос ему не ударил резкий запах кожи ремня. Ну, и что дальше? Язык скользнул выше, к поясу. Внизу, повыше собственного живота, он чувствовал свой член, который, натужно пульсируя, доставал до ребер. Рассудок говорил ему, что надо остановиться. Но он лишь закрыл глаза и принялся лизать ремень, сладострастно вдыхая просачивающийся из-под него теплый, упоительно нежный запах пота.
Конец ремня не был заправлен, но металлический язычок был продет в отверстие. Он решился. Осторожно сжав кончик ремня зубами, медленно стал разворачивать голову в сторону… Как раз в этот момент ноги под ним беспокойно задвигались, повернувшись на один бок, и, поработав еще немного зубами, он-таки высвободил ремень из пряжки.
Минуту он лежал спокойно, пытаясь взять себя в руки, восстановить дыхание и успокоить небольшую дрожь. Затем продолжил. Кончиком языка нащупал верхнюю пуговицу, обхватил ее губами, намочив слюной, и высвободил из петли.
В этот момент спящие у него в ногах заворочались во сне, как следует пихнув его и тело под ним. Он затаил дыхание, сердце стучало так громко, что он боялся, что это могут услышать другие. Когда тело под ним опять успокоилось, кончиком языка он нащупал замочек вверху молнии. Осторожно сжав зубами металлическую пластиночку, ее слегка заклинило, он поворочал ее туда-сюда, и ему удалось ее высвободить. Не разжимая зубов, он стал медленно передвигать замочек вниз. Когда он дошел до середины, молния вдруг полностью раскрылась сама по себе под напором распиравшей брюки и рвавшейся из-под нее наружу мощи.
Теперь из расстегнутых штанов выпирали вздыбленные трусы. Сначала он просто обнюхал их носом, затем раскрыл рот и, едва касаясь, обхватил головку губами, ощутив языком вкус просочившейся сквозь трусы маленькой капли. Омочив ею свои губы, он облизал их. Все его тело сладостно трепетало, когда он касался губами толстой, массивной головки, в такт биению сердца вздрагивавшей под тканью трусов. Он знал, что стоит ему хотя бы просто пошевелить собственным тазом, и он тут же кончит, причем так, как никогда не кончал. Но ему хотелось большего!
Под напором юной, нерастраченной силы трусы вздыбились вдоль всего живота, словно продолговатый шатер. До сих пор он ни разу не прибег к помощи рук, ему казалось, что это его еще больше возбуждает. Да он и не смел пошевелить ими, боясь, как бы парень не проснулся.
Он провел по трусам языком. В них был разрез! Влажный язык моментально проник в отверстие, покружил немного внутри и нащупал гладкую, горячую, упругую плоть. Массивный, толстый и длинный фаллос забился о небо, изливая потоки горячего густого сока, который, наполнив его рот, стал стекать по губам.
И в этот момент автобус остановился!
"Приехали!" — раздалось из кабины водителя. Совершенно ошарашенный, он едва успел облизать губы и проглотить сперму, как раздвижная дверь автобуса открылась и зажегся верхний свет.
Задыхаясь от волнения, он посмотрел вниз и увидел лицо Генриха. Молния был застегнута, ремень затянут, брюки в полном порядке. Только взгляд был слегка растерян. Когда они вошли на турбазу и стали распределяться по двухместным номерам, он услышал вдруг голос Генриха: "Надеюсь, никто не станет возражать, если я буду спать с Тимофеем?" А взглянув на него, увидел, как тот заговорщицки ему подмигнул. Они вошли в номер и закрыли за собой дверь. Генрих опустился на колени, поднес губы к пряжке его ремня и сказал: "Теперь моя очередь!"
