— Нет, святой отец, мне больше не надо, — Марк закрыл своей могучей дланью хрупкое жерло хрустальной (наверное) стопочки.
Капеллан обиделся.
— Что значит не надо? — забасил священник. — Я тебя что, спаиваю, что ли? — ("Разве это пить?" — подумал святой отец.) — Я исповедова-ик-аю тебя, заблудший овен мой!!! На чем мы остановились? На этой белобрысой стерве? — капеллан попытался поймать вилочкой ускользающий по тарелке блестящий маленький грибок.
— Почему это стерва?! — поразился Марк. — И о ком это вы? — Совершенно неосознанно он поднял стопку, едва закрашенную кагором и чокнулся.
— Стерва и есть стерва, — парировал святой отец, как будто читал проповедь с амвона.
— Нет, та-ак нельзя. — Марк хотел взять последний кусочек стерилизованного анчоуса, но воспитание не позволило и он воздержался.
Капеллан был стар, но выглядел пышущим здоровьем, неутомимым забулдыгой. Они сидели в его кабинете, что позади комнаты священных церемоний. Три четверти часа назад капеллан отслужил вечернюю воскресную мессу, Марк подошел к нему по своему личному делу и капеллан затащил его сюда. Марк сам не был верующим, хотя причислял себя к католикам-гуманистам (он верил во Всепобеждающий Разум Земли), но ко всем религиям относился с уважением. И разглядывая сейчас довольного священника, после выпитой стопки активно накладывающего в тарелку их салатницы аппетитного вида оливье, он подумал, что зря, наверное, вообще пришел сюда. Марк отчаянно, залпом опрокинул в себя обжигающую жидкость.
Пока он морщился и закусывал, капеллан успел налить еще по одной.
Марк собрался с силами, вздохнул и выпалил:
— Я и Ларса Твин хотим, чтобы вы нас обвенчали. — Он перевел дыхание и добавил: — И как можно скорее.
Святой отец отложил вилку, вытер салфеткой губы и посмотрел на Марка. Во взгляде его не было удивления, скорее такое отечески-опытное, с высоты прожитых лет среди звезд, осуждение: "Эх, несмышленая, вечно торопящаяся молодость…"
— Так. Это серьезно, — сказал он и отставил стопку. — И чья это инициатива, твоя или этой… или твоей избранницы?
Марк смутился.
— Ну, вообще… наша. Но к вам я сам пришел: решили — так решили, чего тянуть!
— Что ко мне сам пришел — это я понимаю, она-то бы этого никогда не предложила.
Марк вдруг отчетливо представил Ларсу и капеллана в постели — и замотал головой, отгоняя неприятное видение. Ларса тоже отзывалась о святом отце без должной почтительности. Может, он просто домогался ее и она ему отказала, вот он и ненавидит Ларсу? Марк вспомнил о пресловутом графике исповедей, о котором как-то обмолвилась Ларса. Он не удержался и спросил:
— А Ларсу вы тоже… исповедовали?
Священник недоумевающе посмотрел на него. Потом неожиданно расхохотался — громко до неприличия — и потянулся к графину.
— Я никогда ничего не делаю против чьей-либо воли, — сказал он, разливая розоватую влагу по стопочкам. — А если тебя интересует — спал ли я с твоей нынешней избранницей… Я боевой офицер, я должен поддерживать боевой дух на корабле. Высший офицерский состав в этом не нуждается. К тому же, — добавил он, поднимая стопочку, — Inter caecos regnat luscus — конкурентов мне здесь обычно нет. А мне и так хватает на этом корабле, я уже стар. Я довольствуюсь малым. Мое призвание — утешать нуждающихся. — Он смотрел в дальний угол ярко освещенного маленького, уютного помещения и слегка барабанил пальцами по столу, покрытому изысканной желтой скатертью. — Да, утешать нуждающихся, в чем бы это не выражалось. А не навязывать что-либо кому-либо. Будь то мои убеждения, будь то моя любовь… На этом корабле представители восьми религиозных конфессий, и по-человечески заповеди как минимум двух из них для меня неприемлемы. Но я ни жестом, ни движением лицевого мускула не выдам этого, ибо уважаю чужие убеждения. "Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены…" Если бы я не чувствовал, что тебе сейчас необходим мужской разговор, наше общение ограничилось бы пятью минутами. Прозит. — Капеллан поднял стопку.
