Сегодня, когда мне перевалило за 70 и я могу спокойно вспоминать, оценивать и судить всю мою необычайную жизнь, я твердо знаю: ничто в этой жизни не было прекраснее, чем мягкий, скользкий от слюны язык и твердое небо Цзяо Мэйлин, между которыми судорожными движениями скользил мои член в тот зимний день 1938 года в Нанкине, только что захваченном японцами. Я несчетное число раз пытался потом вернуть это ощущение в борделях или постелях подруг — и они ведь искренне пытались подыграть мне — и все было так похоже — но никогда больше не испытывал эту пьянящую смесь страха смерти и восторга жизни. И если я и сожалею о чем-то из сделанного мною в тот день, то лишь об одном — все было слишком быстро.
ТОРГОВЕЦ боится войны, но все больше оттого, что она разоряет банки и срывает контракты. Мои контракты были с чиновниками националистического правительства Чан Кайши, и оно выполняло их — за взятки и потому, что шла война, и мои поставки из Америки и Австралии были им нужны. К тому времени мы, дети первой волны харбинской эмиграции, уже чувствовали себя как дома на всем Тихом океане, так что работалось хорошо — даже мне, юноше неполных 30 лет, без опыта в Китае, который приходит там лишь с десятилетиями работы. Но так или иначе, война шла плохо, японцы после вялых и бездарных попыток генералиссимуса защищаться захватили Шанхай, и все мы понимали что дальше — очередь нынешней столицы, Нанкина, где я и сидел, понимая, что в такой ситуации торговля моя кончена.
12 дней среди грохота бомбежек приучили меня к тупому спокойствию. Бомбы были японские, падали они на китайские дома, я был ни при чем и терпеливо дожидался спасения, обещанного мне бывшим каппелевским ротмистром Бурковым, другом моего отца, а ныне — деловым моим партнером. Я. впрочем, уже понимал, что надо было как-то присоединиться к правительственному каравану, оставлявшему Нанкин 30 ноября, и не ждать Буркова, который мог десять раз погибнуть за эти дни. Но, черт возьми, я был очень молод, нервы мои за годы коммерции в Китае стали стальными, еда в Нанкине, как ни странно, была — и я проводил день за днем в гостинице.
Так шло до того дня, когда вдруг бомбежка не стихла, и я только было успокоился, как вдруг передо мной возник мой старый друг и партнер Цзяо Ишань, буквально взял меня за руку и-с маленьким рюкзачком самого необходимого и с карманами, набитыми бумагами — не поволок через несколько кварталов к себе домой.
Цзяо Ишань был европеизированным китайцем, то есть ходил в костюме-тройке, носил очки, курил сигары и иногда выводил в свет свою дочь Цзяо Мэйлин, которая была чертовски хороша, с длинными черными волосами, завитыми по-европейски, под «перманент», накрашенными губами и глазами, в юбках и блузках и прочем вооружении западной леди. И естественно, у меня и мысли не было даже засматриваться на дочь торгового партнера: я не верил в европеизацию до такой степени. Правда, я танцевал с ней, и даже размышлял, как выглядит ее грудь — видимо, с очень коричневыми сосками, как у всех китаянок.
По дороге через взбудораженные улицы я понял, что происходит. Редко доносились беспорядочные выстрелы. За квартал от гостиницы я, обернувшись, увидел, что туда входит цепочка приземистых людей в хаки, с несуразно большими винтовками и странных мягких каскетках-кепках. Японцы, значит, были уже в городе. И добрый старина Цзяо пытался меня укрыть дома.
Но не смог. Уже после того, как он буквально втолкнул меня через перегороженный слюдяным экраном вход, и мы поднялись на второй этаж, в прихожей раздались голоса, заставившие старину Цзяо посереть. Он, однако, успел еще извиниться передо мной за свою ошибку, втолкнуть меня в резной шкаф лакового дерева, закрыть дверцы — и с тех пор запах этого дерева, пыли рукописей и еще чего-то душного, китайского неизменно, даже сейчас, возбуждает меня до нытья в пояснице. Дело в том, что уже через несколько минут именно сюда, в кабинет Цзяо, целый отряд японцев буквально внёс под руки Цзяо Мэйлин. За ними шли, как потерянные, сам Цзяо, две служанки его дочери, старый слуга Вэнь и кто-то еще. Причем не было никаких сомнений насчет того, что сейчас произойдет.
