Я заметила тебя, красивого и печального, на шумной вечеринке в супердорогом ночном клубе. Меня туда повела подруга, с которой мы когда-то жили на одной улице. Теперь она супруга посла заморской державы в Украине, а я посредственный учитель математики в средней школе. У меня два высших образования, но я живу на учительскую зарплату в своей старой квартире все на той же улице, а у моей подруги эта квартира превратилась в холостяцкий приют ее лысенького очкастого мужа. И я частенько вижу из окна, как он идет туда бодрой походкой, ведя под руку бесподобной красоты девушку. Но мою подругу этот факт не сколько не смущает, ибо она тоже не отказывает себе в плотских утехах, а ее муж молча закрывает на это глаза. Он ее кормит, поит, одевает, водит в свет, финансирует все развлечения, и все это потому, что она стала единственной женщиной, которая за все пятьдесят четыре года его любвеобильного существования родила ему ребенка. А у него только официальных браков до моей подруги было три, не говоря уже о левостях. Правда, бедняжке из-за этого пришлось тянуть билеты на выпускных экзаменах в одиннадцатом классе, придерживая одной рукой восьмимесячный животик, но все окупилось с лихвой. Вот как замуж нужно выходить! – говорила о ней моя мама, но я так не хочу. Я хочу выйти за мужчину, а не за его материальное и социальное положение. Моей подруге скучно одной. Она подъезжает к моему дому на своей шикарной иномарке. Поднимается на второй этаж, размахивая полами невероятной дороговизны шубы и заполняя лестничную клетку божественным ароматом французских духов. Она нажимает на кнопку звонка аккуратно, чтоб не повредить роскошный маникюр. Я в потертом халатике и термобигудях открываю, и она постукивая каблучками и повиливая бедрышками медленно вплывает в мою скромную старомодную квартирку с социалистическим интерьером. Унюхав ее духи в прихожую влетает моя маман и захлебываясь от восхищения верещит:
– Дорогая! Проходи, проходи! Чаю попьем с пирогом.
Дорогая снисходительно улыбается и ковыряясь в сумочке мурлычет:
– Нет, нет, Марья Паллна, не стоит, спасибо. Я на диетсе. Я вот вам серьги из Греции привезла. Готические.
– Спасибо, дорогая! – наигранно лыбится маман. – Какая прелесть! Сейчас примеряю. Маман удаляется в другую комнату примерять готические серьги, и я знаю, что это будет единственный раз, когда она наденет эту прелесть, потому что моя маман, дама изысканная на генетическом уровне, ни за что на свете не выйдет в люди в таких безвкусных серьгах.
– Меряй! – зашвырнув в меня какой-то тряпкой, приказывает подруга и чувственно опускается в кресло.
Тряпка оказывается вечерним платьем от Зайцева. Оно идеально сидит на моей роскошной фигуре. Увидев меня в нем, лицо подруги дико искажается от понимания того, что у нее просто не поднимется рука надеть его после меня, так как она никогда не будет выглядеть в нем так бесподобно. Сделав усилие, она возвращает своему лицу благопристойный вид и сообщает, что она и я в этом платье сегодня идем в ночной клуб. Муж предупрежден, столик заказан, маман она берет на себя. Ну что ж, не стану спорить. Уж больно хочется прошвырнуться по столичным улицам в таком туалете.
Мы спускаемся вниз, сопровождаемые красноречивыми взглядами старушек, сидящих на скамеечке у парадного, проходим до машины и эффектно удаляемся.
Заведение откровенно роскошное. За столиками восседают знаменитые шоумены и мордовороты в золоте. Не успели мы занять свое место, как моя подруга отлучается на неопределенное количество времени. Я жду ее пол часа, тоскливо потягивая коктейль, выкуриваю две сигареты и, чувствуя себя лишней на этом празднике жизни, решаю уйти пока не закрылось метро, потому что денег на такси у меня нет. Но замечаю тебя, красивого и печального. Ты одиноко сидишь у стойки бара на высоком стуле с золочеными ножками. Я вижу только твой затылок, но даже он излучает неподдельную тоску. Широкоплечий шатен в кремовом свитере, сгорбившийся над стаканом. Я поднимаюсь из-за столика и иду к бару. Присаживаюсь на стул рядом с тобой. Мужественный профиль и крепкие руки. Мне сразу захотелось, что б они обвили мою талию. Я набираюсь наглости и, вопреки всем своим принципам, спрашиваю, не угостишь ли ты девушку, то есть меня, выпивкой. Это совсем не мой стиль, но ничего умнее и оригинальнее придумать я не могу. Ты глядишь на меня своими печальными глазами, смущаешься и говоришь, что ты бы с удовольствием меня угостил, но у тебя нет денег даже на то, что б купить здесь спичечный коробок, что тебя пригласили и платишь не ты, что это заведение слишком роскошно для тебя, и что тебе не чем заинтересовать такую изысканную женщину, как я. Тогда я подзываю бармена и заказываю нам с тобой по пиву, ты собираешься протестовать, решив, что я, зажравшаяся надменная стерва, решила тебя заальфонсить, но я объясняю, что плачу не я и все в этом духе. Мы разговорились, взяли еще по пиву, а потом еще и еще. Я сообщила бармену, что за все заплатит дама за пятым столиком и мы, изрядно захмелевшие, пошли прочь. В моей памяти сохранились лишь обрывки того, что было после: ночные улочки, серая дверь маленькой квартирки, ты не можешь попасть ключом в замочную скважину, умопомрачительные поцелуи на трюмо в темной прихожей, порванное платье от Зайцева, простыни пахнущие фиалками, мое лицо в твоих теплых шершавых ладонях и рассвет, бесцеремонно прервавший мой сон, нечеловеческая головная боль, звонок в дверь+ Это прибыли с дачи твои родители. Ты поспешно записал мой телефон и дал мне спокойно сбежать, отвлекая их расспросами о саженцах австралийских огурцов.
Я прибыла домой, застав там маман, мило беседующую с моей подругой. Подруга высказала все, что она думает по поводу вчерашнего побега и испорченного платья, а маман поделилась своими предположениями по поводу того, где я провела эту ночь, и чем подобное времяпровождение может закончиться. Но у меня так болела голова и трепетала душа, что на их ля-ля мне было глубоко наплевать. Я заперлась в ванной и целый час улыбалась своему отражению в зеркале. Вечером позвонил ты. Мы встретились и пошло-поехало. Мы проводили вместе день за днем, ночь за ночью. Я жила твоим образом и не могла думать ни о чем, кроме твоих прекрасных глаз, тихого бархатного голоса и сильных нежных рук. Мои ученики меня просто заобожали: я перестала замечать, как они шепчутся на уроке, не исправляла ошибки в уравнениях, не проверяла домашнее задание и по два раза в неделю отпускала их с уроков. Это закончилось увольнением, но на него мне тоже было наплевать, так как у меня был ты, а работа забирала у нас столько времени. Теперь я всецело принадлежала тебе. И те редкие часа, что мы проводили не вместе, я тосковала по тебе каждой клеточкой своего тела. Моя маман тебя ненавидела. Не о таком зяте она мечтала. Конечно, ты не был послом и не мог купить мне иномарку, шубу, туалеты от Зайцева, но я все равно решила родить тебе ребенка. Я не требовала от тебя штампа в паспорте, переезда на общую площадь или чего-то в этом духе. Мы оба были слишком свободолюбивы, чтоб ставить себя в какие-то рамки, а кроме того, мы были так ослеплены и одурманены друг другом, что о ревности и речи не шло, так как ты точно знал, что я других мужчин просто не замечаю, поглощенная мыслями о тебе, а я знала, что ты не хочешь не одну в мире женщину, кроме меня. Подруга смеялась надо мной. Маман призирала. Но что значило мнение других в сравнении с твоим мнением? Однажды маман разозлилась и выставила меня за дверь. Я не осуждала ее – прогнать меня было за что. Я не приносила в дом денег, и даже не намеревалась искать работу, а жила за ее счет, при том ее кровно заработанные я тратила на экзотическое ультра эротичное бельишко, которым собиралась соблазнять ненавистного ей человека. Оставшись без дома, я взяла свой чемоданчик, наполненный тем самым бельишком, и пошла к тебе. Ты встретил меня с распростертыми объятиями, обцеловал все с ног до головы, включая чемоданчик. Ты привел меня на кухню, где твоя мамулечка жарила сырнички для твоего папулечки, и сообщил, что я теперь буду жить в твоей комнате. Мамулечка скорчила грейпфруктовую миночку и выдавила из себя: Добро пожаловать!, а потом так долго и внимательно пялилась на меня, что папулечкины сырнички насмерть пригорели.
На следующее утро я проснулась раньше тебя, напялила халат, почистила зубы и потопала в кухню. На часах было ровно восемь, а твоя мамаша в бриджах и с макияжем уже шкрябала старой зубной щеткой сковородку, на которой вчера пригорели сырнички. Я тихо поздоровалась и села за стол, в надежде, что она предложит мне завтрак. Ситуация для меня была ужасной. Существовало несколько моделей моего поведения: можно было по-хозяйски завалиться в кухню, открыть холодильник, начать нарезать колбаску и жарить омлет; можно было разбудить тебя и послать за добычей; можно было умереть с голоду или поступить так, как поступила я. Твоя мамулечка не уловила ход моих мыслей (или не захотела его уловить) и, должно быть, подумав, что я присела отдохнуть, устав после утренней пробежки от ванной до кухни, продолжала молча шкрябать сковороду. Я просидела за столом в полном молчании битый час, молясь о том, чтоб проснулся ты или твой отец и потребовал завтрак. Куда б она тогда делась? Пришлось бы угостить и нахлебницу, то есть меня. Но мои молитвы не были услышаны. Маманя с завидным спокойствием отшкрябала сковороду, надела пиджак и, не прощаясь со мной, ушла на работу. Папулечка последовал ее примеру, показав себя, правда, более воспитанным, так как сказал мне До свидания!. Я же, решив, что умереть от голода в первый же день совместной жизни будет не слишком-то романтично, преодолела в себе интеллигентность и забралась в чужой холодильник.
За ужином твои родители устроили мне настоящий допрос с пристрастием. Но меня шокировало ни это, а то, что ты не пытался меня защищать и даже смеялся над их колкостями в мой адрес. Ну их-то я могу понять – чужой человек в их доме с претензиями на их драгоценное чадо, а ты? Любимая женщина в твоем доме, полная нежности и страсти к тебе, мог бы хоть слово доброе обо мне им сказать, так нет же! Я это безусловно оценила и решила приглядеться к тебе повнимательнее.Дальше было хуже. Завтрак с тех пор мне, конечно, стали выделять, но я из возлюбленной постепенно стала превращаться в домработницу. Я гладила тебе рубашки, стирала носки твоему папаше, делала твоей мамане педикюр, потом ты завел себе сенбернара, которого я, невзирая на аллергию, должна была выгуливать, вычесывать, вымывать, выцеловывать. Ты любил эту чертову собаку больше чем меня. Я медленно, но верно начинала сходить с ума. Я запустила себя: перестала краситься, забросила термобигуди, дико поправилась. Я выучила на память сотню кулинарных книг и забыла, кто написал Фауста. Я перестала отличать Шекспира от Шопена, а Станиславского от Жериновского, но зато наверняка знала, что Кончита беременна от Рохелио, а Хуана тайно вышла замуж за Педро тридцать восемь серий тому назад. Фортепиано я сменила на вязание, а высокие шпильки на лохматые тапочки. Я не ходила дальше гастронома за углом и неделями не видела ничего, кроме слюнявой мордяки твоего мерзкого пса.
Сама того не замечая, я увязала в болоте бытовухи и однообразия. Я теряла профессиональную квалификацию, теряла естественную женственность, теряла уважение к себе. Я так и превратилась бы в домашнюю облезшую курицу, если б однажды, когда вся твоя семейка была на роботе, ко мне в госте не заявилась все та же подруга. Она не имела привычки предварительно звонить, по сему явилась внезапно, и застала меня во всей красе: засаленный халат, лохматые протёртые тапочки, полное наличие отсутствия даже намека на прическу или макияж. Красавица, одни м словом! Она еще в прихожей окинула меня своим надменным красноречивым взгляд из-под дивной красоты накладных ресниц, повернула мою заспанную помятую мордаху к зеркалу и строго спросила: Это ЧТО?. Я, конечно же, сразу не поняла прикола и тоже спросила у нее: А что?
– Дорогая, ты, когда последний раз в зеркало глядела? – раскуривая длинную дамскую сигаретку поинтересовалась подруга. – Знаешь, что-то мне подсказывает, что это было непристойно давно! Сказать по правде, я обиделась. Поначалу. Потом прислушалась к её словам, заткнула пасть своему безосновательному гордому самолюбию и стала мыслить здраво.
– Знаешь что? Ты прямо сейчас натянешь какие-нибудь более или менее пристойные джинсы, сделаешь хвостик и пойдешь к машине. Только так, что б люди не видели, что ты со мной, а то мне стыдно. Я и это проглотила. Я привыкла глотать все, что мне кидала эта женщина. В другой ситуации я, может быть, и не смолчала бы, но теперь у меня не было выбора. Если ни она, то никто не вытащит меня из ЭТОГО дерьма. А второй раз она не попросит, точнее не прикажет, поэтому необходимо молчать и делать то, что мне говорят.
Мы приехали в салон, где из меня (за её, конечно, счет) сделали куколку. Потом прокатились по магазинам, и прибыли на ее старую квартиру на нашей улице. Интерьер помещения несколько изменился с тех пор как я была тут лет 5 назад. Двухкомнатная хрущевка превратилась в светлую залу, посреди которой стояло круглое ложе типа сексодром, в углу ночной столик и где-то на кухне еще был столовый набор и фурнитура для двоих плюс пустой холодильник.
– Жратву, тампоны и зубную щетку купишь сама (денежка в столику). Маме не звони у нее новый любовник, ей не до тебя. А я побежала. Свидание, – с достоинством сообщила мне подруга и метнулась к двери.
– Постой! – попросила я. – Зачем ты все это для меня делаешь?
– Дурочка! – развернувшись, она прижалась своей теплой надушенной щекой к моей. – Ты моя единственная подруга. Безмозглая, непутёвая, но единственная. И я люблю тебя. Я люблю тебя, дорогая.
Я почувствовала, как по её щеке скользнула скупая слеза, и мне самой захотелось рыдать. Я тебя тоже люблю. Дорогая.
– Знаешь, мужики все такие сволочи! Такие сволочи! Я всех их ненавижу! – шептала она, обнимая меня в коридоре. – Они ничерта не чувствую. У меня было много мужиков, поверь мне, дорогая, они вообще не способны чувствовать. Я люблю тебя, дорогая. Я люблю тебя. Её объятия медленно, но верно переставали быть дружескими. Её руки скользила по моему телу, и я испытывала нечто такое, чего мне никогда не доводилось испытать с мужчиной. Пусть будет так, дорогая. Если ты хочешь, пусть будет ТАК.
