– Ну что, сволочь, нагулялся? Кобель проклятый! Ты посмотри, сколько грязи за собой притащил! Я всю ночь не спала, думала – где он, с кем он…
Она всегда так встречала его. Она находила в этой ругани особое удовольствие. И в том случае, если ругаться было не на что, она накапливала злые слова в себе, чтобы выплеснуть их потом с удвоенной силой.
Он не отвечал ей. Просто медленно проходил в комнату, не поворачиваясь в ее сторону, замирал у включенного телевизора и ждал. Ждал, когда она остынет и вспомнит о том, что он помимо того, что грязный, еще и очень голодный. Этот момент всегда наставал, при всей своей стервозности, она была с близкими заботливой. Иногда, даже слишком, до педантичности.
– Есть будешь?
Ну, зачем спрашивать, когда и так понятно, что будет? Зачем спрашивать, если знает, что он не может ей ответить? Это всегда его раздражало.
А ее всегда раздражало то, что он молчал. Все его мысли, желания, настроение ей приходилось буквально считывать с его карих задумчивых глаз. Он был таким от рождения, и она знала, что никогда не услышит от него слов. Никогда. Никаких. Но она приняла его таким. Раздражалась и любила.
Она была старше его, намного старше. Но, несмотря на то, что знала его с рождения, видела его беспомощным и слабым, никогда не испытывала к нему материнских чувств, всегда ощущала себя с ним на равных. Теперь, когда на ее глазах он вырос и превратился в неотразимого красавца, большого, сильного, она чувствовала себя защищенной от всего внешнего мира. И не было для нее слаще минут, когда он наваливался на нее всем своим прекрасно сложенным телом, закрывая собой потолок и всю ее бестолковую жизнь с малыми и глубокими трещинами.
Она была, как говорится, не первый раз замужем. Ее первый мужчина, в буквальном смысле, отодрав ее на грязной лестнице чужого подъезда, стал в последствии и отцом ее ребенка, и первым мужем. Счастья ей это не принесло. Скорее наоборот. С ним она испытала все прелести жизни жены советского рабочего. Возвращаясь домой поздно вечером, активно распространяя вокруг себя запахи дешевых портвейнов, он как зверь набрасывался на нее и насиловал. После каждого такого соития она находила на себе новые синяки, которые подолгу не хотели рассасываться. А однажды он сломал ей руку и два ребра. Что, в принципе, никак не помешало ему получить очередное удовольствие. Она плакала и билась в истерике, а он методично засаживал свой конец в ее задницу. Именно в этом он видел полную победу над женщиной, и его никогда не интересовало – нравится ли ей подобная «любовь».
А однажды вечером он не вернулся. Вместо него пришел секретарь партийной организации завода и, путаясь в показаниях, рассказал о героической смерти ее супруга на производстве. То ли он спасал какого-то пионера из доменной печи, то ли его раздавил гидравлический пресс во время перевыполнения социалистического задания… А может, все это происходило одновременно. Она не прислушивалась. И не плакала. Только лицом стала как будто каменная. Думала о том, что не на что ей и Ваське теперь будет жить. А он рос слабеньким и все время болел. Не зря думала. Уже через месяц он простудился и, вопреки успокаивающим разговорам бестолковых врачей из районной больницы, умер. Она осталась одна. Ненадолго.
Ее красоту сложно было не заметить. В парикмахерскую, где она работала в мужском зале, приходило много интересных мужчин, и их раздевающие взгляды успокаивали и давали надежду. Она снова кому-то была нужна! Пытаясь понравиться тем, кто смотрел на нее особенно, она шла на нехитрые женские уловки. Прижималась плотнее своим аппетитным телом к завернутым в белые простыни клиентам; роняла ножницы, чтобы, нагнувшись, продемонстрировать круглые ягодицы; дольше, чем нужно, задерживала на мужественных плечах свои руки; говорила с ними особенным, завораживающим голосом. Это почти всегда срабатывало. Завороженными кроликами аккуратно подстриженные и чисто выбритые мужчины попадали в ее малогабаритную, но уютную квартиру на пятом этаже, чтобы там предаться всем мыслимым и немыслимым любовным утехам. Чтобы потом мучиться опоздавшей совестью, стыдливо отворачиваться от взглядов подозрительных жен и снова возвращаться за сладкими запретными плодами.
Да, вот теперь она была любима и необходима. Конечно, она понимала, что чувства, которые к ней испытывали мужчины, были особого рода. И не любовь это была, а страсть. Но ей дарили цветы, иногда подарки – дорогие духи, сережки, колечки. За ней ухаживали, приглашали в кафе, один раз даже в ресторан. За нее боролись. И это давало ей право гордо входить в свой подъезд, не обращая внимание на шипение сидящих на лавочке праведных всевидящих старушек.
Дни ее рождения проходили всегда весело. За празднично накрытый стол приглашались обычно все ее последние ухажеры. Чтобы разрядить обстановку, она звала туда и всех своих подружек. Любовники, обычно скованные в трезвом состоянии, по мере выпитого раскрепощались, начинали смотреть не только в сторону хозяйки… Все заканчивалось веселой групповухой, а иногда пьяной дракой, и тогда утихомиривать гостей приезжала милиция.
Но годы ее безупречной молодости проходили. Ближе к тридцати годам она начала ощущать в себе подсознательную потребность в семье и в детях. И здесь было о чем призадуматься. На роль супруга никто из ее веселого окружения не годился. Она не собиралась разрушать чужие семьи ради собственного счастья, а ее неженатые мальчики были какими-то несерьезными.
Все решилось по воле случая. Как-то в парикмахерскую зашел тот самый секретарь партийной организации. Разговорились. Она дала ему номер своего телефона, пригласила заходить, если что. Он покраснел, но бумажку с телефоном взял. А потом, через три дня пришел без звонка. Вечером, с цветами. А когда утром он ушел, она уже знала, что нужно делать.
Через два месяца они поженились. Она хотела, чтобы все было как у людей – черные «Волги» у ЗАГСа с красивыми ленточками и кольцами, шумный стол и белое шикарное платье. Он настоял на своем – и они тихо посидели с его мамой втроем в маленьком кафе напротив обкома.
Первое время ей даже нравилась новая жизнь – тихая, спокойная и бедная. Когда на пороге вдруг появлялись старые друзья, она их выпроваживала. Первые два года старалась быть честной замужней женщиной. А вот с детьми что-то не получалось. То ли муж был какой-то не такой, то ли ей самой наконец-то отозвалось ее веселое прошлое. Размышлять было уже некогда, хотелось знать наверняка. И поэтому, когда снова позвонил Виталик, ее самый давний и преданный приятель, она не стала его посылать куда подальше. Муж уехал на какие-то курсы в Москву, а ей хотелось давно позабытой грубой мужской любви.
Он понял все с порога, как только увидел ее бесстыжие, полные желания глаза. Бросив на ковер купленную по случаю бутылку болгарского вина и наскоро скинув пальто, он прижал ее к стене узкого коридора, жадно вбирая в себя ее сладкие губы, обеими руками помогая ей избавиться от такой ненужной сейчас одежды. Она не сопротивлялась его порывистым движениям. Быстро пропустив вступление, любовники рухнули на ковер, сплетая в немыслимые узлы свои руки и ноги. И уже через минуту вначале она, а затем и он содрогались в неминуемых сладких конвульсиях оргазма. Потом они открыли бутылку с красным, как кровь, вином и, расположившись там же на полу, пили, закусывали, слушали красивую музыку. Пела Анна Герман.
Она смотрела на него и думала… ну почему такой красивый, такой ласковый парень и не ее? Зачем ему нелюбимая жена и трое детей? Зачем ей нелюбимый муж? Неужели все не может быть так, как хочется, а не так, как складывается?
И снова она целовала его губы. И снова он входил в нее стремительными движениями. Она хотела, чтобы ему надолго запомнилась их встреча, может быть последняя их встреча. Она целовала и облизывала его натруженный пряный орган, играла со смешно перекатывающимися яичками, накручивала на пальцы вьющиеся в этом месте черные волосы.
Он хотел, чтобы никогда не наступило завтра. Потому что завтра вернется ее муж, потому что завтра надо вставать в пять утра, идти в гараж, ремонтировать «Волгу» для больного на всю голову шефа. И снова потянутся похожие один на другой дни, ночи не для любви, а для сна. И дорога… Из областного центра в область, из области в город. Всегда одно и то же. С пяти утра до семи часов вечера. Иногда до полуночи. Но это редко. Только тогда, когда снова шеф сорвется, не выдержит и проглотит в обед пол-литра «Столичной», всегда надежно спрятанной в шкафу с особо важными документами. Тогда опять начнутся долгие разговоры по душам, переходящие в разнос для подвернувшихся под руку сотрудников, метания по городу от одной гостеприимной подруги до другой. Но конец будет всегда один и тот же… сон со всхрапыванием на заднем сидении в обнимку с кожаным портфелем, и всегда не позже одиннадцати часов вечера. Даже в этом скучно.
И поэтому, наблюдая за тем, как она бережно принимала в развратный ротик его снова готового к бою, блестящего от напряжения солдата любви, он думал о том, что нельзя разрешить ей попрощаться с ним навсегда. Что он сделает все от него зависящее и не зависящее, чтобы эти встречи никогда не заканчивались. Они, эти встречи, были в его серой жизни единственными радостными вспышками. Он слишком долго ждал с момента последнего свидания, в нем накопилось столько нерастраченных чувств, что он не мог выразить их на словах, только в движениях.
И снова, и снова, и снова, и снова
Паденья и взлеты, паденья и взлеты…
И снова порывистой плоти заходы,
И снова к чувствительным нервным основам.
Полеты – паденья, полеты – паденья…
И снова, и снова, и снова, и снова
Плененные страстью любить не готовы,
Открытые смерти не видят рожденья…
Виталик был сегодня в ударе. Она это уже успела прочувствовать всеми частями своего тела. Она получала несказанное удовольствие. Небольшая пауза, несколько сказанных, ничего не значащих слов, и снова в бой! Она была пьяна. И вино здесь было ни при чем. Она себя не упрекала ни в чем. Ни в развратности, ни в измене. Ей хотелось нормального мужского сильного тела, и она его получила!
Она позволила себе расслабиться полностью.Обычно ее заставляла волноваться такая незащищенная близость. Когда Виталик первый раз кончил в нее, она привычно хотела спохватиться, бежать, подмываться… Но сразу остановила себя. Будь что будет! Не дождалась ребеночка от коммуниста, так пусть будет от Виталика. Вырастет хоть красивым, в отца. И потом уже целенаправленно она заставляла его кончать внутрь, удерживая попу руками. Он, конечно же, не догадывался о ее коварных планах…
Они отправились в ванную. Ей всегда доставляло непонятное удовольствие намыливать мускулистые мужские тела, их расслабленные, отработавшие члены. Виталик послушно встал под душ и с блаженной улыбкой наблюдал, как она орудует мочалкой. Вверх-вниз, вверх-вниз… Ну нет, удержаться невозможно. Такая сладкая, такая доступная и совсем рядом! Он воспользовался моментом, когда она повернулась спиной, прижался к ее попе, начал притираться, но почувствовал, что все силы для твердости уже были использованы. Одной рукой он начал гладить ее грудь, теребя пальцами чувствительный сосок, а другой, намыленной стал готовить ее к последнему аккорду.
Она вздрогнула от неожиданности, когда почувствовала его палец у себя в анусе. По телу снова прокатилась волна предчувствия блаженства. Виталик никогда не позволял себе таких вольностей. Вернее, когда-то хотел, но она ему запретила. Слишком свежи были совсем не приятные воспоминания о первом супруге с его садистскими замашками. Практически вспоротая толстым членом дырочка подолгу саднила и кровоточила после каждой пьяной пятницы. А вот теперь, как оказалось, тело снова хотело нескромных удовольствий.
– Можно?
– Нужно!
И она сама направила его отвердевшего друга по правильной дороге. Нагнулась, опираясь на покрывшуюся мелкими водяными капельками стену. Как хорошо, как сладко, если в удовольствие!
Они заметили его не сразу. Скорее почувствовали, как в ванную потянуло сквозняком от раскрывшейся двери – разгоряченным телам стало прохладно.
Так они и стояли какое-то время – молча, говорить было не о чем.
– А ты разве не завтра… – она первой нарушила молчание.
– Не завтра.
Виталик как-то сразу заметно погрустнел. Перешагнул бортик, наследил по полу мокрыми ногами, не глядя на вернувшегося супруга, не одеваясь, протопал в комнату. Теперь они остались вдвоем. Она обвернулась попавшимся под руку полотенцем. Разговаривать было бесполезно, они оба сознательно старались не встретиться взглядами. Он пошел на кухню.
Через несколько минут нарисовался Виталик…
– Ну, я пойду… Даже не знаю, «до свидания» говорить – нет?
В его сторону никто не посмотрел и никто ему не ответил, как будто это именно он был во всем виноват. Тогда он просто хлопнул дверью.
– А ты же говорил в пятницу…
– Я говорил в четверг вечером. Просто ты как обычно меня не слушала. Чай будешь? Я торт из Москвы привез.
Только сейчас она заметила картонную коробку с красивыми ленточками на столе. Как же она была сейчас некстати! Она как будто отягощала ее преступление перед мужем. И еще ее просто убивало, что он был таким холодным – не заорал на нее, не накинулся на Виталика… Она подошла к нему, прижалась, обхватила его плечи и, уткнувшись, зарыдала…
– Милый мой, хороший, прости! Я же ведь никогда до него, ни с кем… Так вот случайно получилось… Такая уж я дрянь! Ну, прости, пожалуйста! Ударь, если хочешь, ну – ударь.
Он отстранился. Она, плача, сползла к его ногам, продолжала цепляться, теперь уже за его ноги. У нее в запасе всегда было эффективное средство для спасения из подобных неприятных ситуаций. Продолжая реветь, она потянулась к его ширинке.
– Отстань, блядь! – он грубо оттолкнул ее, и она в недоумении села на полу. За все два года совместной жизни ей ни разу не пришлось услышать от него бранных слов.
Он молча пошел к плите, поставил чайник…
До выходных они не разговаривали. А в субботу он приехал на служебной машине, аккуратно собрал свои вещи, их было немного, и уехал к маме.
Виталика в понедельник ждал сюрприз. Уже днем он заметил, что шеф на него как-то странно косится и как будто хочет что-то сказать, но не находит нужных слов. Зато вечером он обнаружил его в состоянии возбужденном и нервном, от него на метр несло любимым крепким напитком и луком. Виталик понял, что сегодня объектом нападения будет он. Вот только за что?
– Так, Виталий Афанасьевич… А вот скажи мне, ты – коммунист?
– Комсомолец…
– Вот! Хорошо, что не коммунист! Потому что, если бы ты был коммунистом, у тебя и у меня такие проблемы бы начались, что мало не покажется!
– А что случилось-то, Иван Сергеевич?
– Случилось? Ты меня еще спрашиваешь, что случилось? У тебя вообще с памятью как? Ты что в четверг вечером делал, а? Ты зачем, зачем на эту суку полез?
– Она не…
– «Она не»! Самая настоящая сука! Даже я ее, в свое время… Но это же раньше можно было! А мужа ты ее знаешь?
– Видел.
– Видел! Второй секретарь обкома! Да он же тебя сожрет! На, читай!
Он протянул ему лист гербовой бумаги, где было подробно описано его недостойное советского человека аморальное поведение, и делались соответствующие организационные выводы…
– Так что, брат, извини, но я обязан… Понимаешь, ОБЯЗАН с тобой что-то сделать!
– Я напишу заявление. Сам.
– Ну, вот и хорошо. Хорошо, что сам понимаешь. А сейчас пойди, купи две бутылки красного, поедем к Наташкам!
Она по-прежнему работала в парикмахерской. Но вот только отношения с клиентами изменились. Приходили всегда одни и те же. Со многими из них у нее были короткие и длинные романы. Но теперь они только стыдливо здоровались, максимум – приносили конфеты к праздникам. Как будто она была прокаженной после того случая с Виталиком. Хотя да, понятно, город маленький, все друг друга знают, и никому не хочется лишних разговоров. Виталику вообще пришлось уехать на Сахалин. Говорят, работает на угольном карьере.
В последнее время она сдружилась с Лизой, своей сменщицей, и часто под бутылочку полусладкого изливала ей свою тоску.
– Лизка, а Лиз! Ты меня слышишь? Ну вот, скажи мне… чего этим мужикам надо? Ну я что – страшная там или больная… Какого хрена? – она старательно откупоривала третью бутылку на берегу Лихоборки. Речка делала в этом месте изгиб, и летом, там, где весной катились полные воды, оставались заливные луга, куда неизменно каждое лето на шашлыки и на «просто выпить-закусить» выбиралось полгорода. В этот раз девчонки расположились на возвышении, под кривой ивой. Берег тут резко обрывался, и в воду уходили свежеотвоеванные рекой участки земли. В прошлом году здесь было еще две ивы, они росли так удачно, что некоторые, особенно прыткие, использовали ближнюю к воде вместо трамплина. В этом году их, видимо, унесло весной.
– Замуж тебе надо, понятно же. Тогда и мучиться перестанешь.
– А я разве не замужем?
– За кем замужем? За Епифановым? Только что штамп в паспорте не поставили о разводе! Он – сам по себе, ты – сама по себе. Без мужика тебе плохо, без настоящего кобеля, вот что!
– Без кобеля? А что, можно и кобеля! Так иногда дома одной тошно, что выть хочется по-собачьи! А помнишь, у Федоровны здоровый пес был? Он еще тогда твои сосиски сырыми прямо в пакете проглотил?
– Ну?
– Слушай, у него такая елда между ног болталась, я аж потекла, как представила…
– Да ну тебя, дурочка! Давай лучше я тебе еще налью…
– Лиз, а ты видела, какой у меня стаканчик модный? Чик, и разобрался! Ты новый фильм с Куравлевым смотрела? Ну, там, когда он с проводом стоял? Там, это, одна баба ему говорит… «Я, говорит, не люблю мужиков, которые всегда со своим разборным стаканчиком ходят» Ну, в общем, пьяниц. А у меня как раз такой стаканчик! Ты, Лиз, пьяниц любишь? Ну, иди сюда, я тебя поцелую!
– Да ты что, дура, что ли, лезешь ко мне? Вдруг кто увидит? Мы же не дома!
– Ой, Лиз, как без мужика-то плохо! Ну ладно тебе, нет никого!
– Говорю, пусти! – Лиза дернулась, высвобождаясь из пьяных объятий подруги, ногой случайно ударила по бутылке. Та свалилась и покатилась вниз по уклону, бухнулась прямо в реку. По воде сначала слегка, а потом все яснее и яснее поползли бурые разводы.
– Ой, смотри, река-то как будто раненая!
– Лиза-Лиза… Сами мы с тобой, как раненые реки…
Она подобрала брошенный платок и, не глядя на подругу, побрела к лесу.
Он встретился ей совершенно случайно. И она поняла, что без него ей будет совсем плохо. Конечно, ее никто не понял. Ни подруги, ни даже Лизка. Вздыхали, крутили пальцем у виска… Зачем он ей такой? Ни поговорить, ни выпить.
Но когда наступала ночь, все ее сомнения исчезали. Он был хорош во всех отношениях. Так, как с ним, она еще никогда ни с кем не целовалась. Казалось бы, простая вещь – поцелуй. Но все ее прежние мужики старались на нем не останавливаться. Деловито и напористо освобождали ее тело от одежды, располагали в горизонтальном положении, засовывали спереди или сзади, и там уж у кого, на что фантазии хватало.
Совсем другое дело – с ним. Его длинный острый язык она запомнила во всех ощущениях. Она играла с ним, она его хотела, она его любила… Этот язык подарил ей и другие, совсем неизвестные впечатления. Да, раньше с Лизкой она это пробовала. Но то ли Лизка была не старательной и заботилась лишь о своих ощущениях, то ли она сама не получала полного кайфа с женщиной… В общем, по-настоящему она поняла свое счастье только тогда, когда длинный язык ее друга добрался до похотливого бугорка. В этот миг мир для нее рассыпался на тысячи разноцветных радуг, теплый порыв ветра подхватил ее своими сильными руками и швырнул об ослепительно синее небо. Она взорвалась микро и мега оргазмами. А он тщательно, не пропуская ни единого сантиметра, вылизывал ее от клитора до ануса, временами слегка углубляясь в теплую сочащуюся дырочку, как бы намечая путь для самого главного.
Никто не понимал ее простого земного счастья. Глупые! Если бы им можно было показать, ради чего она терпела насмешки подруг!
Когда он, тщательно подготовив ее, наконец-то входил, у нее не оставалось сил для этого неравного любовного поединка. Все конвульсивные движения были позади, все крики – выплеснуты на радость соседям за тонкими стенами. Он заполнял ее всю своим мощным органом. Она просто принимала его, текла навстречу ему раненой рекой…
Когда Виталий прочитал это письмо, то не понял даже вначале, как относиться к прочитанному. Может, это насмешка над ним была или дружеская шутка? Но одно для себя уяснил точно… обязательно нужно съездить в свой родной город хотя бы на несколько дней во время будущего отпуска, самому посмотреть, что же на самом деле происходит.
Все как-то глупо происходило в его жизни. Была семья, работа… Дурацкая, конечно, работа, но все-таки… А теперь? Нет, по деньгам выходило даже в несколько раз больше, чем дома. Появившаяся свобода, правда, уносила много денег на поселковых девчат. Это ничего, зато будет, что вспомнить на старости лет. Но постоянно терзала его душу неустроенность какая-то, неспокойно было. Дети далеко, не наездишься к ним повидаться. А сюда их мать не отпустит, конечно. А еще там Она. Как вспомнишь, так кошки скребутся. А тут еще письмо от Санька… Может, правду пишет?
Он не стал собирать в дорогу большие чемоданы. Рванул налегке – самое необходимое и подарки детям от щедрой сахалинской земли. Ну не такая же Маринка сволочь, чтобы не дать детишек повидать!
Решил сэкономить на самолете. Поездом надежнее, подумал.
Перебрался на большую землю, подождал пару часов на вокзале, перекусил в столовой сморщенными сосисками. Вагон обрадовал его нежданной прохладой. Он был новехонький, и еще пах своей новизной. «Классно выходит!» – подумал Виталик.
В купе до самого отправления никто не заходил. Он уже подумал, что придется ехать одному, начал переодеваться в домашние штаны. Поезд сделал уже первое толчковое движение, когда дверь настежь распахнулась, и в проеме появились две запыхавшиеся девичьи мордашки.
– Ой, дядечка, здравствуйте! Мы не помешали? – протараторила девушка с личиком круглым, словно его циркулем окрутили. Вошла, не дожидаясь ответа, швырнула на верхнюю полку чемодан. Ее подруга протиснулась за ней молча, вероятно считая, что все за нее уже сказано.
– Привет, молодежь! Как же вы можете помешать?
– Ну, я не знаю, там… Может, стесняетесь… – круглолицая захихикала, локотком пытаясь подтолкнуть к солидарности подругу. Та по-прежнему молчала.
– Оль, ну ты чего такая мрачная? Как на поминки едешь!
– А вы, кстати, девушки, куда путь держите? – Виталик задал вопрос и заулыбался ему. Вопрос получился как-то по-стариковски сложенным. Что, в общем-то, было объяснимо… по сравнению с молодостью попутчиц Виталий чувствовал себя умудренным жизненным опытом старцем. Круглолицая поймала его волну…
– В Нефтеобинск, дедушка. На операторов в техникуме учиться! – она опять засмеялась, радуясь получившейся шутке.
Через полчаса Виталик попытался открыть припасенную баночку консервов. На звук ударившейся о жесть открывалки с верхней полки свесилось круглое лицо…
– Ой, как нехорошо одному ужинать!
Через пять минут стол был сервирован домашними вкусностями… картошечка с лучком, курочка с чесночком, пирожки с капустой, морс из клоповника…
– Эх, сейчас бы винца для полного счастья! – размечталась кругленькая.
– Достать?
– Да они не продают. Я уже спрашивала.
– Ну, может, кому и не продают… – Виталик решительно вышел из купе, направился в сторону вагона-ресторана. Навстречу ему, чертыхаясь, по вагону прошли два парня…
– Ну, а я тебе, что говорю… закрыто. Понимаешь, закрыто…
– Это вы не про ресторан?
– Про него, конечно!
– А вы не знаете, где тут можно приобрести…
– «Приобрести!» С собой надо иметь!
Виталий не собирался расставаться с мыслью об удовлетворении желаний своих юных попутчиц. Помня о рассказах напарника по баранке, решил разыскать проводницу. Проводница оказалась парнем лет двадцати от роду с алчным выражением лица. То, что нужно! За десятку было приобретено крепленое, еще за пятнадцать – «настоящие армянские три звезды» на тот случай, если окажется мало.
Круглолицая встретила его с ликованием. Так в древности, в глубине пещеры встречали мужчину, загнавшего мамонта.
– Ой, а мы и не познакомились! Меня Вера зовут, ее – Оля, а вас?
– Меня – Виталий. Можно на «ты».
– За это надо на «брудершафт» выпить, – она разлила по стаканам последние капли вина.
– Я не буду, – впервые за все время произнесла Ольга. Вино она пила вместе со всеми, раскраснелась, но продолжала играть в недотрогу.
– А мы будем! Правда, Виталий?
– Правда!
Они скрестили руки, выпили. Вера с удовольствием потянулась к Виталию своими пухлыми губами.
По правде говоря, из них он предпочел бы Ольгу. Она была в его вкусе… точеная фигурка, русые волосы, чуть раскосые глаза… Вера, конечно, была не в меру упитанна. Ее тяжелые груди, сосками распирающие облегающее платье, подходили бы к уже рожавшей заматеревшей женщине, но явно не к ПТУшнице шестнадцати лет. Однако выбирать не приходилось. У них впереди была только одна ночь. Рано утром, в начале шестого девчонок высадят на покосившемся перроне нефтеобинского вокзала, и пойдут они в жизнь взрослую, самостоятельную…
– Виталь, а Виталь? Пойдем, я выйти с тобой хочу, – Вера отвлекла его от мыслей, заполнивших чуть захмелевшую голову.
– Слушай, смотри, такое дело… – зашептала она, оказавшись один на один с Виталиком в коридоре… Короче, Ольгу парень бросил перед самым отъездом. Прямо на глазах ее… с одноклассницей, понимаешь? Ну вот. Было бы неплохо, чтобы ты как-то ее успокоил. Ну, там, поухаживал, поприставал. Чтобы ей казалось, что она нужна кому-то. Понимаешь?
– Понимаю. Только времени у нас с вами восемь часов. Что я успею?
– Ну, уж чего там успеешь… Я-то от тебя никуда не денусь, – она прижалась к Виталику своими буферами, буквально впилась в губы.
– Ну, пошли!
Ольга сидела у окна, пытаясь разглядеть в наступающей мгле очертания пролетающих мимо поезда деревень. Вера подсела рядом, Виталик сел напротив.
– Ну, чего, будем сидеть-горевать, грусть-тоску наживать? У меня карты с собой. В «дурака» умеешь?
Виталик умел. Под раздачу успел открыть и разлить «три звездочки». Ольга в начале хотела воспротивиться, но потом, видимо, любопытство взяло верх, и она решила выпить вместе со всеми…
– На раздевание! – Вера продолжала заводить.
– Ну, нет! Так не договаривались! Раздала, а теперь говоришь… Так не честно! – Ольга бросила карты на стол, но усилиями подруги они были возвращены ей в руки. Коньяк начал действовать.
Что ты, подруга! Это не Виталий нас, а мы его сейчас быстренько разденем!
Первые три партии придали Ольге оптимизма. Виталик оказался без свитера и подтяжек, Вера сняла шейный платок. Но вот потом что-то для девчонок не заладилось. Шоферская тренировка помогла Виталику. Через час обе сидели в нижнем белье, поочередно растеряв свои вещи на проигрышах. Однако азарт и коньяк уже обеим стукнули в голову.
– Ну что, еще? Тогда раздавай, дурочка!
На этот раз повторно проиграла Оля. Из одежды на ней оставались только трусики и лифчик. Она не стала долго раздумывать, и лифчик был брошен на стол победителю. Теперь она сидела, прикрывшись стыдливо рукой…
– Ну что, получили свое? Довольны? Я больше не играю.
– Как это? На тебе еще есть что снимать! Сейчас только погодите, я сбегаю пи-пи сделаю…
Они остались вдвоем. Ольга забилась в угол и старалась не смотреть на Виталика. Одеваться было бы глупо, сидеть голой было еще глупее. Виталик решил действовать…
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты красивая?
Он пересел на освободившееся после Веры место, попытался поцеловать в плечо. Она несильно, но воспротивилась этому…
– Извините, я сейчас оденусь…
– А может, не надо? – он продолжил целовать ее оголенные плечи, шею, помогая руками освободить прикрытые девичьи груди.
Она дернулась сильнее…
– Если не перестанете – я закричу.
Он не стал настаивать. Когда вернулась Вера, которая, видимо, специально не торопилась, они сидели по разные стороны стола. Ольга успела одеться.
Ну… Как у вас тут скучно…
Но Вера, как опытный боец вечеринок, не стала зацикливаться на произошедшем. Уже через минуту она без умолку трещала, рассказывая о своих приключениях в неведомом Виталику поселке со странным названием Фарт. Неловкость была улажена, Ольга стала смеяться вместе со всеми. Про между прочим Вера спросила, что это торчит так загадочно из спортивной сумки Виталика. При этом она как бы невзначай коснулась его ноги, из чего можно было сделать вывод, что торчащий предмет ее, конечно, беспокоил, но только находился он не в сумке, а у Виталика в штанах. Виталик намека не понял и честно рассказал им, что везет с собой новое охотничье ружье, что он вообще охотник заядлый и так далее. Вере это было неинтересно, Ольга начала зевать, и Виталик решил, что с него на сегодня хватит. Расположился прямо в чем был на нижней полке и через несколько минут захрапел.
Она проснулась от стука в дверь. Голова неприятно кружилась от выпитого накануне. Приходили девчонки с работы, поздравляли с прошедшим на той неделе днем рождения. Она была простужена, уже десятый день сидела дома, а болезнь все не отступала.
– Да иду я, иду! – сняла цепочку, распахнула дверь, – Захаровна, тебе чего, сложно позвонить? Своими стуками чуть дверь не вышибла!
– Да не работает у тебя звонок-то! Я, чай, не из деревни, знаю, куда нажимать-то! – Захаровна смотрела куда-то вбок, собиралась с духом. На какое-то мгновение их глаза встретились…
– Что случилось, тетя Света? – почти закричала она.
– Там… Ну, в общем, кобеля твоего убили, кажись…
– Где там?
– У самого подъезда, на травке лежит. Вроде бы еще дышит, но морду уже не поднимает…
Она уже не слышала последние слова соседки, бежала, в чем была, по лестничным пролетам. Четвертый, третий, второй, первый… Яркое утреннее солнце ослепило ее, она огляделась. Справа от подъезда толкались зеваки.
– Смотри – смотри! Прибежала к своему, – толкнул друга под локоть толстый мальчик из десятого дома.
– Пустите!
Ее пропустили. Он, такой большой и сильный, лежал беспомощно на спине. Он действительно был еще жив, прерывисто дышал и даже пытался открыть глаза. Она кинулась к нему, не обращая внимания на усмешки соседей.
– Родненький мой, ну, пожалуйста, держись! Ну, я тебя прошу! – она обхватила его руками за шею. Его глаза открылись, в них стояли беззвучные слезы. Шерсть его была почти вся в крови, она спеклась, пропиталась дворовым песком. Во всем уже чувствовалась близость смерти.
– Кто-нибудь вызвал скорую?
– Скорую? Собаке?
Он умер на ее руках. Люди обсуждали ее, кто-то рассказывал подробности, что, мол, видел с утра здоровенного парня с дробовиком… Она не прислушивалась. И не плакала. Только лицом стала как будто каменная.
Июнь 2004г
