Все, рассказанное ниже, строго автобиографично.
Здесь нет преувеличений и даже намека на фантазию.
Я описал в этой истории лишь те моменты из детства, которые запомнились необычайно четко и ярко – на всю жизнь…
Автор
Несколько лет раннего детства, пока родители учились в вузе, я жил в деревне, у бабушки с дедушкой. Именно там произошел первый случай, который отложил отпечаток на мои эротические пристрастия, постепенно развивавшиеся в течение дальнейшей жизни. Об этом я и хочу рассказать.
В то время мне было года 3-4. Мне запомнился яркий солнечный день, возможно, поздней весной, поскольку яростной жары не было даже на солнцепеке. Неподалеку от нашей ограды, рядом с проезжей частью безлюдной деревенской улицы, появилась большая куча песка. Очевидно, ее завезли накануне для выравнивания обочин дороги, никогда не знавшей асфальта. Песок был чистым, бледно-желтого цвета и очень мелким, легко рассыпающимся в руках. Естественно, столь роскошный полигон для изысканий и игр тут же приковал внимание местных пацанят вроде меня. В то утро, вооружившись набором формочек для песочницы и почему-то старой облезшей юлой, я забрался на наружный склон этого осыпающегося Эльбруса. Мне составила компанию девочка заметно старше меня. Как я предполагаю теперь, ей было примерно 10-12 лет. Вероятно, она гостила в деревне у кого-то из наших соседей. Мне совершенно не запомнилась ее внешность или какие-то особые черты за исключением одного – она была украшена копной густейших черных волос до плеч, ярко блестевших под солнечными лучами. Едва ли ей было интересно со мной, возможно, бабушка поручила ей проследить, как бы чего не случилось вблизи дороги с непоседливым внучком. Отвертеться она не сумела, да и подружек поблизости не оказалось, вот и пришлось снисходительно учить совсем еще сопливого мальчишку лепить куличи из подручного материала да обреченно соображать, как бы найти приличный повод, чтобы побыстрее улепетнуть.
Некоторое время мы просто ковырялись в песочных развалах под ее ленивым руководством, мне же было важно наличие какого-никакого коллектива и внимания к своей персоне, ведь кроме нас двоих никого ни на нашей куче, ни поблизости не наблюдалось. Немного погодя она даже несколько увлеклась и стала оживленно демонстрировать приемы строительства песочных построек – домиков, оград и площадок. Мы быстро нашли применение и моей старой юле – при ее помощи в песке легко получались ровные рифленые углубления диаметром около 20 сантиметров с глубоким конусообразным кратером по центру. Эти одинаковые ямочки смотрелись очень красиво рядом с развалинами нашего «градостроительства». Я был очень увлечен нашими опытами и совершенно не ожидал нового предложения девочки…
– А давай построим уборную!
Я вопросительно уставился на нее, меня весьма заинтересовало, как же строятся уборные. Она решительно взяла из моих рук юлу и сильно вжала ее основание в песок немного поодаль от нашего городка. Получилась ровная ямка немного большего диаметра, чем все остальные с таким же аккуратным конусным углублением по центру.
– Вот это и есть уборная! – уверенно заявила она, – сюда мы будем сикать. Наверное, она уже давно терпела, не находя удобного случая отойти от меня, оставив без присмотра, и вот наконец решилась. Я ее особо не смущал, а в пределах видимости никого не было, кроме того, обзор с одной стороны закрывала наша песочная куча. То, что я увидел затем, отложилось в моей душе очень глубоко.
Она расставила ноги по обе стороны углубления и, поднявшись во весь рост, решительно подняла подол своего платьица. На ней были черные сатиновые трусики типа шорт с широкими швами по бокам и центру, причем, как у меня четко отложилось в памяти, центральный шов шириной около сантиметра плотно охватывал самый низ живота и плавно по округлой линии уходил назад, между ног. Взявшись обеими руками за заднюю часть трусиков, она автоматическим движением спустила их до колен и тут же глубоко присела, сведя коленки вместе. В то время я не имел ни малейшего представления о различии полов и думал, что писать можно только стоя. Удивительная поза девочки, которая собралась сикать, приковала мое любопытство – но именно поза, а не самый низ ее живота. Я даже не обратил внимания на то, что именно скрывали под собой черные трусики. Сидя на расстоянии полуметра от нее практически спереди, я уставился в ямку сделанной ею «уборной». Интересно, что она присела лицом ко мне, хотя могла повернуться боком или даже спиной, спокойно и во всех деталях демонстрируя то, что в ее возрасте принято скрывать от мальчиков. Может быть, ей была интересна моя реакция, а может, ее безотчетно привлекал и притягивал сам факт переступания запретной черты – то, чего нельзя показывать. Как бы там ни было, но она тут же, без малейшего промедления, начала писать, пустив тугую и ровную бесцветную струю в самый край приготовленной ямки. Слегка отодвинувшись назад и чуть-чуть наклонившись, она скорректировала направление струи, и теперь она била точно в центр лунки. Как зачарованный, я наблюдал за этим потоком, быстро до краев наполнившим центральное конусное углубление в песке. Влага тут же стала впитываться точно со скоростью наполнения лунки, и, несмотря на энергичность струи, уровень жидкости в углублении не поднимался и не опускался. Струя издавала едва заметное журчание на пенистой поверхности круглой и удивительно ровной лужицы, смешиваясь по звуку с легким шипением вырывающегося из девочки упругого потока. Когда он начал ослабевать, жидкость в лунке ту т же пошла на убыль, и к тому моменту, когда напор уже иссяк и поток превратился в вертикальную ниточку засеребрившихся капель, падавших совсем мимо углубления, под попкой девочки можно было рассмотреть заметно размытое донышко песчаного кратера, ставшего серым. Девочка не предпринимала ни малейших попыток прикрыться и едва ли смотрела по сторонам или на меня в то время, когда она писала, а возможно, я сам не приметил этих опасливых или любопытных взглядов, обратившись во внимательное изучение ее струи. Все это время она удобно и устойчиво сидела на корточках в глубокой позе, едва не опираясь ягодицами на свои лодыжки. Ступни она развела весьма широко, а колени стиснула вместе, зажимая между ними черные трусики. Я был настолько зачарован необычностью, какой-то особой притягательностью ее позы и тем фактом, что она писала в специально приготовленную ямочку, что совершенно не заострил внимания на том, как выглядело то место, откуда вырывалась струя. Как только упала последняя капля, девочка без промедления встала и быстро натянула свои шортики, еще раз показав их туго натянутый плотный шов, плавно уходящий между ног назад. Рядом с ее ступней на боку лежала моя юла.
Это было первое в моей жизни чувство зафиксированного сознанием возбуждения, которое мне трудно было тогда оценить. Я просто понял, что игра в строительство уборных мне безумно интересна. Подсознательно она связалась в моих ощущениях с юлой, которой и делаются эти уборные. Каждый раз, когда я затем брал ее в руки, во мне возникало чувство какой-то интереснейшей и загадочной интриги – загадочной потому, что как бы я ни старался повторить строительство уборной, прижимая юлу к поверхности песка, ничего особенного не происходило, хотя каждый раз повторялось ожидание какого-то события, которое никак не наступало. Меня удручала эта ситуация, но я никак не мог сообразить, что мне не хватает девочки, которая писает сильной струей у меня под носом.
– А ты будешь сикать? – спросила она меня тут же, опустив подол.
Что за вопрос! Я подошел на полшага к влажной ямке и приспустил трусы. Конечно, я этого не помню, но без сомнения могу сказать, что у меня была эрекция. Я был убежден, что хочу писать, но не смог это сделать так же быстро и уверенно, как она. Слегка потужившись, я сумел выжать лишь небольшую струйку. Разумеется, я не обратил внимания, вызвали ли мои попытки ее любопытство. Вероятно, да. Помню лишь, что я изо всех сил стремился попасть своей струйкой в самый центр девочкиной ямки. Мне было труднее это сделать, чем ей, ведь она сидела точно над углублением и писала, в отличие от меня, плотной, тугой струей, но, несмотря на это, даже она в самом начале и конце немного промахнулась. Больше я эту девочку не видел никогда. Если бы мы встречались с ней позже, я непременно настаивал бы на повторении той игры, которая поразила и заинтересовала меня, как никакая другая. И, естественно, я бы это запомнил. Но, увы, это был первый и единственный в тот раз случай, подаривший открытие женской красоты и тайны. После этого опыта я навсегда остался неравнодушен к позе писающей на корточках женщины, к виду мощной струи, наполняющей лужицу у нее между ног. И затем – черных трусиков, плотно охватывающих передним швом плавную линию лобка и уходящих к междуножию. Это первое в моей жизни эротическое впечатление не имело ни малейшего оттенка постыдности, запретности того, что меня так заинтересовало. К счастью, поблизости в этот момент не оказалось взрослых с их окриками и почему-то принятыми в таких случаях наказаниями детей, поэтому то, что произошло, не омрачилось чувством преступления общепринятых норм. Конечно, со временем, спустя год-два, я уже знал, что таких вещей необходимо стыдиться и думать об этом лишь тайком. Но мысли-то и желание повторить увиденное никуда не исчезли! Естественно, когда впоследствии я становился свидетелем подобных случаев, они неизменно вызывали живой отклик и волнение в моей душе и, как магнит, всегда притягивали мое внимание.
Через год я уже жил с родителями в городе. Это был старый бабушкин дом безо всяких коммунальных «удобств», но зато с уютным садиком, где росли вишня и ранетки, а в дальний запущенный угол сквозь причудливо изогнутые ветки древней черемухи с ошметками весенней паутины едва пробивались солнечные лучи. Там так приятно было сидеть летом на пару с бабушкой и попивать чаек с вареньем в завитой плющом беседке! В один из таких дней и произошел маленький эпизод, ожививший впечатления, вызванные моими недавними воспоминаниями о деревне.
Как обычно, летом бабушка возилась в нашем садике, а мы с двоюродной сестренкой Валюшей крутились рядом в поисках повода занять наши любопытные умы.Валя на год старше меня, и в ту пору ей уже исполнилось целых 6 лет, чем она бравировала передо мной при каждом удобном случае. Она была крепенькой полненькой русоволосой девочкой на полголовы выше меня, весьма подвижной и шустрой, а источник ее замыслов и инициатив всегда был переполнен и находился в моем распоряжении – к обоюдному удовольствию. Трудно сказать, чем конкретно мы занимались в тот день, но вдруг вне малейшей связи со всем происходящим Валюша прокричала бабушке…
– Баб, можно я пописаю прямо здесь?
Конечно, эта фраза мгновенно приковала мое внимание к Валюшиной персоне. Она была в том возрасте, когда, зная о различии полов, дети еще не смущаются друг друга и им позволены те тонкости, которые спустя год-два превратятся в жесткое табу. Бабушка, не задумываясь, конечно же, разрешила ей не бежать вокруг дома к деревянному туалету. Я стоял в тени раскидистого дерева, внимательно уставившись на сестренку, которая тут же, в 2-3 метрах от меня, на ярко освещенной солнцем садовой дорожке, приспустила свои трусики до колен. Она слегка присела, широко и устойчиво расставив ноги, но колени не соединила вместе, а наоборот, развела их, растянув между ногами трусики так, что они уже не могли упасть к ступням. Возможно, она поступила таким образом и не стала глубоко приседать именно из опасения забрызгать свои трусики. Кроме того, в этой позе ей было удобнее смотреть между ног и контролировать весь процесс. Валюша внимательно глядела вниз, глубоко опустив голову. Я смотрел точно с левого бока на ее ярко освещенную фигурку с полусогнутыми ногами и почти горизонтально расположенными бедрами. Для того чтобы начать писать, ей пришлось собраться, видимо, не очень сильно и хотелось. Наконец, через несколько секунд брызнула первая струйка. Наверное, опасаясь замочить ноги и обувь, она боялась энергично напрячься и регулировала несильный поток, распыленный на множество мельчайших брызг. Все происходило совершенно беззвучно, и единственное, что мог различить слух такого внимательного наблюдателя и слушателя, как я, – легкое сосредоточенное покряхтывание Валюши, которая совершала свое дело с явным старанием. В солнечных лучах капли ее ярко-желтой мочи искрились и переливались разными веселыми оттенками. Она писала вниз и слегка вперед, ее неровный, толчками поток, распыляясь, попадал на довольно большую площадь между широко расставленных ног. Ее саму зачаровал вид этого водопадика, и она, полуобернувшись к бабушке, даже воскликнула…
– Баб, смотри, какой дождик!
– Вижу, вижу, Валюша, молодец! – вдруг ответила бабушка, которая, очевидно, так же опасалась за сухость Валиной одежды.
Закончив писать, Валя осторожно натянула на свою беленькую полную попку трусики, аккуратно поправила платье и, широко переступив через влажный песок под ногами, тут же убежала к бабушке. Она была удовлетворена и горда тем, как осторожно и красиво она сумела пописать, во всей ее фигурке читалась эта мысль.
Я тут же возбужденно подошел к тому месту, где только что стояла Валя с желанием внимательнее рассмотреть ее лужицу. Но лужи не оказалось! Меленькие капли, падая на раскаленный сухой песок, через несколько секунд просто исчезали в нем, оставив после себя едва заметные ямочки на гладкой поверхности садовой дорожки. Присмотревшись, можно было увидеть следы подошв Валюшиных сандалий, и лишь по расстоянию между ними можно было судить о той площади, на которую пролился ее «дождик». Меня заворожило рассматривание этого пятачка земли, который только что находился между Валюшиных ног, вернув чувство знакомого уже, но все же загадочного волнения.
Я немало удивился, почему бабушка, разрешив Вале не бежать в туалет, похвалила ее за то, как она сумела пописать прямо на садовую дорожку. Меня не покидали два вопроса… во-первых, за что именно ее похвалили, и во-вторых, смог бы я удостоиться подобного поощрения, окажись я на ее месте. Вот уж едва ли – предполагал я, будучи довольно рассудительным пацаненком. И очень скоро я нашел догадку в ответ на свои вопросы, правда, довольно косвенным путем. Валюша со своими родителями жила отдельно от нашей семьи примерно в таком же старинном деревянном доме. Тетя Света, ее мама, щупленькая, но по натуре решительная и бойкая на язык 32-летняя женщина, частенько приходила с Валей к нам, зачастую проводя целые дни у своей матери, нашей общей с Валюшей бабушки. И вот во время таких посещений в то же самое лето я стал свидетелем нескольких эпизодов их общения, очень странного и необычного для меня.
С боковой стороны бабушкиного дома, практически вплотную к нему, в конце недлинного переулочка, стоял наш деревянный туалет – точно такой, какими они бывают в деревнях, только заметно аккуратнее и опрятнее, на его внутренней стене даже висела картина. Рядом находилась выгребная яма, прикрытая массивным деревянным щитом, поставленным немного наклонно назад – так, что прямо на него можно было выливать жидкие отходы. А вот дверь в уборную была очень условной, небрежно сбитой из совершенно непригнанных друг к другу деревянных досок, и щели между ними доходили до 2, а то и 5 сантиметров. Едва заглянув в переулок, по этим щелям сразу можно было понять, занят туалет или нет. Такое устройство в нашей семье никого не беспокоило и не смущало, ведь никто не станет, встав посреди переулочка, разглядывать подробности того, что происходит в туалете, каждый тактично развернется и уйдет в ожидании своей очереди. В начале же этого переулка стояла давно заброшенная и заваленная всяческим хламом открытая летняя кухонька, где мы с Валюшей частенько играли возле развалившейся печки. До туалета от этого места было метров 10.
Как-то раз тетя Света, проходя мимо нас в туалет, позвала с собой Валюшу, которая тут же, бросив нашу игру, с готовностью и интересом пошла за ней. Зайдя в уборную, тетя Света оставила дочку снаружи, а Валя, присев на корточки перед самой широкой центральной щелью, привычно стала заглядывать внутрь. Тут же послышалось, как тетя Света писает, ведь ее потоку приходилось падать на довольно большую глубину прямо в содержимое выгребной ямы. При этом она что-то потихоньку говорила Валюше, а та, прильнув к дверной щели, ей отвечала. Предмет их краткой, но живой беседы, ускользнул от меня. Закончив писать, тетя Света еще несколько секунд оставалась в туалете, очевидно, поправляя одежду под пристальным взглядом девочки. Выйдя из туалета, тетя Света, как ни в чем ни бывало, проводила дочку до нашей кухоньки и дальше пошла в дом. Я ничего не стал спрашивать у Вали и с независимым видом продолжил прерванную игру. В ближайшие дни я стал свидетелем еще двух-трех точно таких же совместных походов к туалету мамы и дочки. Затем это прекратилось, и тетя Света ходила в туалет пописать уже одна, спокойно проходя мимо нас с Валюшей. Я уже стал думать об этом случае привычно, предполагая, что в семьях, где есть девочки, мамы зачастую, но не всегда, ходят вместе с ними в туалет. Однажды, зайдя в уборную одна и начав писать, тетя Света вдруг громко крикнула, как будто меня и не было рядом…
– Валя, иди – кака! Валя, я какаю! Ну, скорее же давай!
Валюшка бросила наши занятия и стремглав побежала к туалетной двери, тут же прилипнув к главной щели. На этот раз их беседа полушепотом продолжалась довольно долго, пока тетя Света не кончила там все свои дела по порядку. Иногда Валя даже слегка подхихикивала, но я так и не понял, над чем. Она внимательно до конца просмотрела весь процесс и отошла от двери только тогда, когда она открылась и мама вышла. Они весело прошли к кухоньке с гордым видом объединяющего их общего секрета. Напоследок тетя Света даже чмокнула ее в щечку. Я все это время исподтишка наблюдал за Валюшей, впрочем, на меня никто и не думал обращать внимание.
Наверное, не стоит говорить о том, как сладко волновали меня эти их походы к уборной и таинственный полушепот через дверь, которая для Вали ничего не скрывала. Я был развитым, вдумчивым мальчишкой с весьма живым воображением и потому не мог не представлять себе – в доступной на тот момент форме – картину, открывающуюся Валюше у двери уборной. Множество предположений о теме их разговора бурлило в моем пытливом мозгу. Когда никого не было поблизости, я зашел в туалет и попытался представить себе все происходящее прямо на месте события. И кое-что мне удалось домыслить. Закрыв за собой дверь, я присел над круглым отверстием в возвышении внутри уборной и представил на своем месте тетю Свету. Наш туалет по ширине был несколько больше, чем в длину, а приступочка над отверстием начиналось почти сразу же за дверью, на расстоянии не больше 30 сантиметров от нее, так что закрывать и открывать дверь приходилось либо уже с возвышения, либо, в крайнем случае, встав одной ногой на него. Вот почему тетя Света не запускала Валюшку в уборную вместе с собой – там просто не было места для двоих, и дочка бы ей мешала удобно сидеть. Я взглянул на дверь, пытаясь представить, где находилась голова присевшей на корточки с той стороны Валюши, и быстро определил это место. Получалось, что она смотрела сквозь щель шириной 4-5 сантиметров, которая именно здесь была особенно широка между неровными досками. Если взять сантиметров на 30 выше или ниже, то доски там сходились до 1-2 сантиметров, и смотреть сквозь такую щелку было не в пример менее комфортно, вот почему Валя присаживалась на корточки, а не просто стояла. При этом глаза дочки находились чуть выше бедер сидевшей внутри на приступочке тети Светы. Выяснив это, я тут же помимо воли (но вовсе не вопреки ей!) вообразил всю картину. Я никогда не видел, как писает взрослая женщина, но исходил из той картины, которая мне открылась в деревне, с той лишь разницей, что наше углубление в песке здесь заменяло круглое отверстие, которое было совсем ненамного больше, около 25-30 сантиметров в диаметре. Я внимательно рассмотрел эту дыру неидеально правильной формы и впервые задумался о том, что никогда не видел никаких следов и потеков возле нее, ведь все в нашей семье строго следили за чистотой в доме и, как теперь оказывалось, в туалете. А между тем девочка в деревне, как я запомнил очень четко, не сразу смогла попасть в лунку, и ее струя в самом начале и в конце угодила немножко мимо углубления, и девочка даже наклонялась и отодвигалась, чтобы писать точно в центр.При этом она сидела очень глубоко. Но ведь девочки умеют писать и немножко по-другом у, лишь наполовину согнув ноги, как это делала Валюша, и тогда влага разбрызгивается весьма широко, особенно когда получается «дождик», а не сплошная струя, которая всегда была у меня. Как же они попадают в туалете в эту небольшую дыру? «Наверное, им нужно очень правильно и низко присесть», – предположил я, даже сняв штанишки и примерившись на месте тети Светы. Мне не хотелось сикать, но все же я попытался напрячься и направить свой вдруг ставший упругим пальчик вниз при помощи руки. Получилось, хотя это и было неудобно, ведь чаще всего он бывает мягким. А у девочек нет никакого пальчика, это я уже хорошо знал, и они не могут поэтому направлять свою струю рукой, а просто передвигаются всем туловищем, как это делала девочка в деревне. Рассуждать об этом было очень интересно и захватывающе, я даже заметил, как вдруг заколотилось мое сердце. Нужно было поставить эксперимент. Натянув штаны, я выскочил из уборной и подобрал ровный прутик и несколько небольших камушков, которые еще пришлось и поискать. Вернувшись на исходную позицию и стянув штаны, я постарался повторить позу деревенской девочки, но представляя себя тетей Светой. Получилось не очень достоверно, поскольку совсем недавно у меня сильно болела коленка, и до сих пор было непросто полностью согнуть ногу. Расположившись на приступочке, я немножко наклонил туловище вперед и приставил снизу к тому месту, откуда писают девочки, прутик, конец которого опустил в отверстие. Наклонив голову вниз, как это делала Валюша, я смотрел на воображаемую струю, моделью которой служил прутик. Пошевелив им в разные стороны, я понял, что в таком положении приходится писать под большим углом и при слегка отклоненном теле струя не сможет попасть в отверстие. Выходило, что у девочек и у тети Светы нет большого простора для маневра в туалете и им нужно быть очень аккуратными и внимательными, чтобы не промахнуться.
«Правильно делала тетя Света, что не брала с собой в туалет Валюшу, ведь если бы та нечаянно в тесноте толкнула ее, она могла бы обмочить пол рядом с собой или даже написать на свои тапочки», – сделал я заключение. Эксперимент продолжался. Я наклонился еще круче, глядя себе между ног уже почти горизонтально. Продолжая придерживать прутик одной рукой и следя, чтобы он не касался края отверстия, я стал бросать заведенной за спину второй рукой камушки в дыру точно от центра своей попки, представляя, как тетя Света одновременно писала и какала в такое маленькое отверстие. Это было еще интереснее. С первого раза не получилось, и камушек упал на приступочку. Мне пришлось отодвинуться немного вперед и еще наклониться, чтобы не ставить прутик вертикально, ведь я хорошо знал, что девочки писают не строго сверху вниз, но и немного вперед. Теперь мне это удалось, и три камушка упали в положенное им место. Однако это было очень неудобно, и двигаться вперед или назад уже не было никакой возможности. «Как же трудно было тете Свете какать и писать одновременно и к тому же так аккуратно!» – восхитился я. Мои камушки закончились, и я бросил прутик в дыру. Я посидел так еще с полминуты с уже освободившимися руками, стало заметно удобнее. «А ведь она сзади еще и юбку придерживала, чтобы она не свешивалась в отверстие и не елозила по полу!» – сообразил я. Я еще раз нарисовал мысленно эту картину, завороженно ощущая свой пульс в ушах. И вдруг я совершенно ясно понял сразу многие вещи… для чего тетя Света так часто и подробно показывала Валюше, как надо правильно писать и какать в туалете, почему Валя так осторожно писала на садовую дорожку и была столь горда, что так хорошо и красиво получилось, за что при этом ее похвалила бабушка и почему она за нею наблюдала. «Может быть, она потому и разрешила внучке писать прямо в саду, что хотела посмотреть, как это у нее получается, а может, она не была еще уверена, что Валюша не обмочит в туалете одна пол или свои сандалии!» – сделал я вывод. Я предположил, что, вероятно, был случай, когда Валя не сумела попасть в отверстие в своем или нашем туалете, и тетя Света после этого стала ее учить, а Валюша, чтобы не стыдиться еще раз за то, что запачкала пол, так охотно и заинтересованно принимала участие в этих «уроках». Я был весьма горд своими открытиями и даже мысленно назвал себя умницей, и не без основания!
Когда в очередной раз я попал в гости к тете Свете, я даже осмотрел их деревянный туалет уже с гордым видом понимающего человека и предположил после этого, что здесь Валюша уже не оставалась за дверью, а входила внутрь вслед за своей мамой. Туалет был совмещенным на несколько рядом стоявших деревянных домов, на 3 отделения с глухими перегородками между ними, но единой выгребной ямой. Каждое отделение было заметно больше нашей уборной, с широкой площадкой перед возвышением и тяжелыми, плотными дверями. Единственное, что было точно таким же – это отверстие, и не удивительно, что Вале, как я был уже уверен, трудно было здесь попасть в дыру. Да и старые едва заметные пятна возле нее подтверждали мою догадку, однако в нашей уборной даже намека на такие пятнышки не было.
Последний краткий эпизод этой истории произошел через несколько месяцев, осенью, когда мы уже надевали теплые вещи, прежде чем выйти на улицу. Как-то замешкавшись с одеванием, я вышел во двор немножко позже Валюши, как всегда более шустрой. Выйдя на крыльцо, я увидел, как она возвращалась из переулочка, ведущего к уборной. Немножко подумав, Валя с таинственным видом вдруг предложила мне…
– Пойдем, что-то покажу!
Очень заинтригованный, я направился вслед за ней к туалету. Валюша остановилась возле его двери и показала на край наклонного щита, прикрывающего рядом выгребную яму…
– А я пописала вот тут рядышком, даже не заходя в туалет и меня никто не видел!
Действительно, у границы щита виднелось быстро подсыхающее по краям влажное пятнышко неправильной формы, сырым был и деревянный брус, на который опирался щит. Я тут же с волнением живо представил себе девочку, которая, приспустив теплые гамаши и трусики, присела, повернувшись спиной к щиту и собираясь пописать почему-то именно на него. Очевидно, теплые штаны помешали ей правильно наклониться, и потому струйка попала не столько на щит, сколько на брус у его края и землю перед ним.
То есть она промахнулась! Скорее всего, этого она и боялась, идя в туалет, и в последний момент не рискнула нарушить его чистоту, за чем так придирчиво следила бабушка. Если бы Валюша хотела пописать просто на землю рядом, то она бы не целилась в щит, на который мы обычно сливали воду из-под умывальника. Но, видимо, она решила, что мокрый щит никого не смутит в отличие от лужицы возле туалета. И – немножко не попала. Испугавшись возможной реакции бабушки, Валюша хотела оправдаться тем, что туалет-то чист! Вот тут я и попался ей на глаза, хотя и был не самым лучшим адресатом для ее оправданий. Быстро сообразив это, я выдал свое чрезмерное волнение глупым вопросом…
– Что ж ты меня не подождала! А ты больше писать не хочешь?
– Нет, конечно! – с возмущением ответила девчушка, – Зачем бы я тебя ждала? Да и вообще это секрет!
В ее взгляде читалось разочарование… «И зачем я этому дурню призналась, еще проболтается бабушке…»
Я насупился, ведь на самом деле я все прекрасно понял! Но – с кем поговоришь на такие темы..
