Я всегда принимал жизнь со всеми ее оттенками. С шестилетнего возраста каждый июнь родители отправляли меня к бабушке Тане, матери отца, и к тете Наташе, его сводной сестре. Женщины жили вместе в однокомнатной квартире, и привлекательность моих каникул в том, что мы втроем отбывали в пионерский лагерь, где мои родственницы подрабатывали на административных должностях.
Тетя Наташа была красивой девушкой: толстая светло-русая коса, длинные ресницы и наивно-грустное лицо. Обе женщины были добры ко мне, и я чувствовал себя у них вольготнее, чем дома. Девятилетним мальчиком я случайно подглядел за разоспавшейся Наташей, когда на рассвете мне приспичило в туалет. Короткая сорочка Наташи оголила попу, переходившую в продольный разрез на гладких розовых вздутиях между внутренней выемкой бедер. Я бесстыдно отметил все эти детали, зевнул и уснул.
В тринадцать, когда в дальнем углу на диване бабушка начинала прихрапывать, я перебирался к Наташе под одеяло поболтать. Как щенок забивался под теплый живот тети, прижимался к большим мягким грудям с сосками, выступавшими под ночнушкой. В памятный приезд в первый же вечер я, как обычно, юркнул под одеяло Наташи: нам было о чем пошептаться за те девять месяцев, что мы не виделись обычно.
Я вытянулся и был всего на полголовы ниже тети: походил на долговязого щенка-переростка. А она, казалось, была особенно хороша. Наташа, как обычно, подбила одеяло и чмокнула меня в макушку. На рассвете, когда на задернутых на окне шторах обозначился квадрат предутренней мути, я проснулся от жаркого и липкого кошмара, знакомого каждому вызревающему мальчику…
Я лежал, обхватив Наташу за талию. А мой торчащий дрючок уперся ей в заголившуюся ягодицу. С давних пор тетя в целях гигиены укладывалась на ночь без нижнего белья. Сначала меня обожгло стыдом: «Вдруг Наташа почувствовала мой позор?»
Но тут же я чуть не задохнулся от озорной затеи. Словно бы невзначай, пошевелившись во сне, я приспустил трусы и голым телом прижался к коже женщины. Радужная вспышка ослепила меня, и горячий фонтан запульсировал, как гейзер. Тут тетя вздохнула и пошевелилась. Она ладонью провела по ягодице и приподнялась на локте, стараясь рассмотреть в рассветной хмари бесцветный сгусток. Я же замер в углу возле стенки, зажмурившись от размера катастрофы, которая ждала меня в следующее мгновение.
Но Наташа легко снялась с постели и, держа на весу руку и придерживая подол, чтобы не испачкать, ушла в ванную. За завтраком Наташа внимательно посмотрела на меня, и я покраснел до кончиков ушей. Я уже ждал, когда наступит ночь и все улягутся спать. Под храп бабушки, едва унимая дрожь, я снова забрался под одеяло Наташи. Трещали сверчки. Полная луна повисла над распахнутым окном, и густой теплый воздух, не успевший остыть за ночь, волнами втекал в комнату…
Наташа уснула мгновенно. Я же прижался к ней и обхватил ее талию: воспоминание о блаженстве прошлой ночи уже превратилось в наваждение. Я утопил лицо в ее распущенных по подушке душистых волосах и обнаглел в своем страхе до того, что сразу оголился и медленно подтянул вверх подол Наташиной рубашки. Я замирал от мысли, что Наташа может проснуться, и хотел этого. До сих пор не знаю, была ли то случайность, или уже тогда Наташа приняла мою игру. Тетя вздохнула во сне, а у меня заплясали внутренности от страха. И вдруг она быстрым движением придвинулась так, что ее оголившиеся ягодицы сразу прижались к моему вздыбленному отростку. Из мальчишеского любопытства я захотел коснуться того, что видел некогда несколько лет назад, и неуклюже повел рукой вниз по ее бедру и поперек. Мои пальцы нащупали бархотку, и тут, я был уверен, Наташа едва приподняла бедро, и мои пальцы попали во что-то теплое и липкое. Я осторожно и брезгливо убрал руку. Но мой набалдашник уже запульсировал, выбросив сладкое бремя, и я задохнулся в радужных волнах.
Наступило утро. Бабушка на кухне готовила завтрак, а Наташа поднялась с постели и негромко проговорила:
— Ты всю простыню запачкал. Что бабушка скажет, если увидит?
