Была поздняя весна. Молоденькие клейкие листочки приветливо помахивали ласковому солнышку, наполняя воздух своей терпкой зеленой свежестью. Мы сидели в центре техсаппорта и пинали хуи.
– Вот мы тут сидим, коллеги, – сказал Кеша, мой непосредственный начальник, – и пинаем хуи. Раз в час нам звонит какой-нибудь мудак со своей мудацкой проблемой. И вся наша работа – вдумчиво и интеллигентно объяснить ему, что все его мудацкие проблемы от того, что он мудак. И потому пусть предъявляет свои претензии техсаппорту того роддома, где пьяный ветеринар покоцал ему башку каминными щипцами, выдергивая ее из той беспечной пизды, которую по уму надо было законопатить хорошей спиралькой, не уповая лишь на крепость того квелого гандона класса «секонд-хуй», который является главным виновником всех его мудацких проблем!
– Красиво говоришь, – подхалимски подлизался я. – А к чему ты так красиво говоришь?
– Я говорю к тому, что есть ведь люди, которые реально въебывают, добросовестно, с душой, нипадецки. Только вам, балбесам и дармоедам, этого не понять!
***
Я старательно и критично обдумывал эти мудрые слова моего шефа на пути домой, который пролегал через живописный парк. Вернее, хуй, конечно, я парился над тем, что спизднул Кешка со скуки, но путь мой пролегал через парк. Очень такой милый и малолюдный парк.
За всю дорогу из людей мне повстречались только две девицы. Собственно, на том дорога моя и пресеклась, потому что пересеклась с ихней дорогой, и они подошли ко мне и стали говорить слова.
Я был не против того, что они подошли ко мне, потому что еще издали заприметил их и подумал: «Если бы я был насильником – то я бы снасильничал беленькую». Присмотревшись же, дополнил свою мысль: «А потом – черненькую». В общем, обе они были симпотявые. Не какие-нибудь там пафосные уебища, которые топчут наши лесные тропки своими голенастыми нижними конечностями (на которые, по уму, следовало бы напяливать ватные штаны да ещё нахлобучивать плащ химзащиты, а не подчеркивать коротенькой юбчонкой, парящей в вышине над ихним целлюлитом), да в игривом топике, из-под которого, судя по колыханию рельефа, явно старается выкарабкаться «чужой».
Нет, эти барышни были совсем не такие. И еще – они умели говорить. И говорили такое:
– Молодой человек! Можно вас на минутку?
Я остановился молча. Каламбурить не стал. Они малость стеснялись. Наконец, чёрненькая поддала локтем беленькую, как постукивают по старому телеку, чтобы он завокал, – и беленькая завокала:
– Видите ли, в чем дело: Мы тут играли в карты: И мы играли не просто так, а на желание:
Она замолчала. Я так понял, что она проиграла. Оставалось узнать, какое желание? Я выжидательно молчал, хотя имел несколько предположений, из которых одно оказалось верным. Его озвучила более решительная черненькая. Озвучила не без ехидцы – ей-то хорошо было ехидничать, поскольку проиграла не она. Сказала следующее:
– Я загадала, чтобы Светка доставила оральное удовольствие первому встречному парню, который будет хоть чуть красивее Горлума и чуть моложе Гэндальфа.
«Толкинутые, что ли?» – подумал я. И проворчал:
– Ну вот сейчас все брошу – и пойду искать вам красавчика!
Я кокетничал. Я знал, что выгляжу чуть красивее Горлума, а что моложе Гэндальфа – так это даже в паспорте записано (у Гэндальфа). Короче, я врубился, что речь идет обо мне.
Девицы засмеялись. Беленькая – неловко, черненькая – бодрее.
– Ну чего, барышня, – обратился я к беленькой, – проследуем, что ли, в кусты?
Я понимал ее: карточный долг – дело чести. И готов был со всем нашим благородством пособить ей с решением ее проблемы. А то – много ли по этому захолустному парку ходит таких благородных и сексапильных мучачос, как я?
– А можно, я тоже? – спросила черненькая.
– Что, пососешь?
– Нет, рядом постою.
– Валяй, – разрешил великодушный я.
Мы проследовали в кусты. Вернее, на полянку, которая была за кустами, скрытая от всяких вуаеристов, кроме самых целеустремленных. Беленькая, постелив на молодую траву клеенку, опустилась на колени. Расстегнула мою молнию, ослабила пряжку ремня и спустила джинсы до колен. Следом за ними – трусы. Без вычурностей – буднично так обеспечила доступ к объекту. Объект, почуяв свободу, бодренько подпрыгнул, чмокнув ее в чуть курносый, но очень сексуальный носик.
– Он у тебя уже возбужденный, – молвила беленькая не без некоторой досады, как мне показалось.
Я пожал плечами:
– Что ж, наверно, я какой-то неземной урод из глубин космоса, что у меня задирается болт, когда симпатичная, бес песды, барышня, собирается сделать мне минет.
С некоторой паузой – они фыркнули. Потом чёрненькая уточнила:
– А «барышня бес песды» – это тоже подъебка, или так?
По правде, это была не подъебка. Не подразумевалась. Само так получилось. Но я не стал дезавуировать своего искрометного юмора:
– Откуда мне знать? – сказал я. – Да и какая нафиг разница? Это ж, типа, отсос, а не ебля.
Беленькая, возможно, чуть обиделась. Не прекращая ласкать пальчиками мой девайс, она заверила:
– С пиздой у меня тоже все в порядке.
– Ну и слава богу, – сказал я, не зная, чего сказать еще.
– Кстати, меня Света зовут, – представилась она, хотя я уже слышал ее имя.
– Очень приятно, – сказал я и кивнул вниз: – А его – Дон Хулио.
– А тебя в целом – как? – настаивала черненькая.
Я снова пожал плечами:
– Если я скажу, что Саша – это чего-нибудь изменит?
– А сколько тебе лет?
– Вчера было семнадцать, а сегодня – не мой день рождения, – ответил я затейливо. И добавил дипломатично: – Хотя, конечно, получать подарки – приятственно в любой день.
Тут беленькая Света отколола номер: достала невесть откуда (гусары, всем молчать!) матерчатый сантиметр и приложила его к тому, что готово было в скором времени искупить ее карточный проигрыш.
– Это ты чего? – озадачился я. – Типа, замеряешь, пройдет ли эсминец в форватер?
– Пройдет, не беспокойся, – чуть рассеянно пробормотала Света и бросила подруге: – Настен, запиши!
И продиктовала данные: длину и обхват. Только сейчас я заметил тетрадку в руках у черненькой.
– Вообще-то, он сейчас не на рекорд стоит, – заметил я из любви к точности. – Тут от погоды зависит. В июльский зной, да на море – он еще сантиметра на полтора расфуфыривается.
– Да нормальный он у тебя, – ободрила Света, будто бы чтобы развеять мои комплексы, или еще какая хуйня. И спросила: – А ты что, сам мерил его?
– Нет блин, я вообще только что узнал о его существовании! Господи, что это выросло из меня? Оно еще и вставать умеет?
А как еще отвечать на идиотские вопросы?
Тут Света наконец заняла свой рот делом – и дурацкие вопросы происходили теперь только от черненькой Насти.
– А у тебя раньше был секс?
– Нет, конечно. Видишь ли, всякий раз, когда мы встречали в парке барышню, которая проиграла в карты отсос первому встречному парню – первым встречным оказывался кто-то из моих дружков-подонков, потому что меня все затирают и обижают, и:
– Но я серьезно!
Я шумно вздохнул:
– Да уж, блин! Ситуация охуительно располагает к серьезности! Но если серьезно, то сама – как думаешь?
– А когда? В смысле – когда первый раз?
Я понял, что она от меня не отвяжется. Видимо, специфическая очень извращенка. Ловит кайф не только от вида того, как ее подруга отсасывает у незнакомого парня – но и от задалбывания этого парня странными вопросами. Наверно, решил я, дешевле на них отвечать, пока не удовлетворишь ее порочное любопытство и прочие низменные страсти. И я ответил развернуто:
– Если «автономный» секс – то в тринадцать. А с девчонкой – в четырнадцать с половиной. Достаточно подробная информация?
Я немного покраснел. Не потому, что соврал – да и зачем бы мне врать? – а потому что, наверно, Светка усилила натиск и участила ритм, мастеровито массируя своим шустрым язычком мою головку. Минет она делала неглубокий, но качественный.
Настя не унималась:
– «Автономный секс» – это, в смысле, мастурбация? Ты хочешь сказать, что мастурбировал когда-либо в пубертатном периоде?
По-моему, ей было смешно. А мне? Ну, с какой-то стороны. Но не с той, с которой пристроилась Света со своими вполне серьезными, деловитыми губками.
– Милая Настя! – сказал я, настроившись на обстоятельную речь. – Если ты, конечно, еще не обратила внимание на этот ниибаца какой незаметный факт, я и сейчас в пубертатном периоде.
– Семнадцать – это уже не пубертатный, а юношеский! – авторитетно поправила Света, освободив рот.
Я скосил на нее глаза:
– Так! У тебя, кажется, с Доном Хулио дискуссия? Ну и не отвлекайся! А с Настенной мы как-нибудь сами:
Возможно, Света подумала «хам». Что ж, многие барышни не только думали такое – но и говорили мне прямо в глаза. И чего теперь: хамом не быть? Да ладно: «не хамам» девушки в глаза даже не смотрят, не то что, там, чего-то говорить или смотреть куда-то еще. Так или иначе, Света добросовестно возобновила прерванный отсос.
Я снова обратился к Насте:
– Поправка, блин, принимается. Значицца, я дрочил не только в пубертатном периоде, напропалую, – но и в юношеском. И если тебе это тоже интересно, в мои планы входит дрочить и в последующих периодах жизни. Кроме того, когда перестанет стоять, хотя такой период жизни вообще не входит в мои планы.
– И с какой интенсивностью? Сколько раз, скажем, за день?
«Точно маньячка!» Нет, конечно, все барышни рано или поздно интересуются подобными пикантными вещами – но не через пятнадцать же минут после знакомства? Впрочем, этот допрос меня даже начал забавлять. В этом было что-то само по себе эротичное. Некий «шарм де вульгаритэ», как сказал бы мой старший брательник, который знает из французского не только «французский поцелуй» и «французскую любовь»
