Абсолютно все данные события реально
Происходили в провинциальном городе
В те застойные семидесятые…
Имена, фамилии и погонялы, естественно, изменены.
БРУДЕРШАФТ
– Здорово, Лоб! Чё делашь? – Грубоватый голос Канавы выражал легкую радость от встречи с приятелем.
– Привет. Ничего, пожрал только сейчас.
– Вчера чё не зашёл? Я у Бурды «Арабесок» взял. Кайфово бабы поют – обтащишься!
– Да мать вчера по магазинам потащила, – Антон вздохнул и захлопнул дверь за Канавой, – потом к Кислюне зашел, а вечером у Упыря сидел – музыку слушали.
– Я Кислюню урою, козла! – Канава брезгливо сплюнул в помойное ведро.
– За что?
– Он, сука, классной заложил, что я в субботу с истории и трудов свалил. Мы с Бурдой тогда в кино ходили на Синдбада. Как не пацан, в натуре!
Дома Канавы и Лба стояли рядом, и приятели частенько навещали друг друга. Канава, он же Аркадий Ямской, проживал здесь давно, с самого рождения. Антон, он же Лоб, он же, по документам, Желобков, до этого жил в другом районе, но потом они с матерью и братом перебрались ближе к центру этого небольшого поволжского городка. Новая школа, где стал учиться Антон, гремела своими учениками – здесь собрался весь цвет местной уличной братии, к которому принадлежал и Канава. Последний отличался дерзким поведением, вольнолюбивой страстной натурой и дикими выходками. Рослый и здоровенный для своих двенадцати с небольшим лет, Ямской выглядел на все пятнадцать, а практичный изощренный ум вполне компенсировал эту нехватку в возрасте, в отличие от прочих акселерированных переростков.
Почти каждое скандальное событие в школе было связано с фамилией Ямской. Администрация неоднократно ставила вопрос об отчислении Ямского из школы, но благородные порывы педагогов всегда наталкивались на заверения матери виновника в близком исправлении, подкрепленные звонками дальних родственников из горисполкома. Учителям оставалось лишь дотерпеть до естественного освобождения от одиозной личности по получении ей свидетельства об окончании учебного заведения (в данном случае резонно говорить только о справке).
Желобков же быстро освоился на новом месте благодаря своему характеру и умению находить со всеми общий язык. Он сошелся со многими, а с Канавой – особенно, отчасти оттого, что в школу и из нее ходили одной дорогой. И, хотя Желобков не был шпаной и не обладал такими садистскими наклонностями, как его криминальный друг, физическая сила Антона, его умение постоять за себя и хорошо подвешенный язык иимпонировали Канаве, и у них нашлись общие интересы и увлечения. Оба западали по «диско» и с увлечениями гонялись за новыми записями, правда, у Антона магнитофона не было и он довольствовался тем, что слушал у приятелей. Любили играть в футбол, а в последнее время оба страстно вдарились в шахматы, часами просиживая над доской, как это было ни удивительно. Видимо, здесь брал азарт. Мимолетно начинали интересоваться и женским полом, особенно Канава с его гипертрофированным воображением. Правда, процесс познания отношений между мужчиной и женщиной у них находился на первобытных стадиях развития.
– Ты один, што ли? – Канава как-то таинственно понизил голос, словно собирался сообщить нечто серьезное и важное.
– Один…
Канава вдруг зачем-то расстегнул ширинку, приспустил штаны и гаркнул…
– Ну-с! Подрочим?!
Вниманию слегка оторопевшего Желобкова предстал скукоженный подростковый член. Канава щелкнул его пару раз пальцем. Член, набухая и дёргаясь, стал набирать высоту.
Антон рахохотался. За Канавой уже водились подобные выходки. Например, однажды, сидя за задней партой на уроке ботаники, он вынул из штанов эрегированный член и стал стучать им по внутренней поверхности крышки парты, приговаривая… «Встава-ачка!», а бедная ботаничка никак не могла понять, почему сидящие на задних партах стонут от хохота.
В другой раз он, желая отомстить учительнице алгебры за то, что она со скандалом выгнала его с урока, стащил у нее из сумочки губную помаду и с вдохновением художника-абстракциониста разрисовал себе весь конец, положил помаду обратно, а потом злорадно ухмылялся при виде ярко накрашенных губ учительницы, с легкой истомой вспоминая свои сюрреалистические изыскания.
Аркадий меж тем уселся на стуле поудобней, взял свой разбухший хер рукой и начал быстро-быстро гонять его в кулаке. По-видимому, он намеревался совершить холостой половой акт на полном серьезе. Притихший Антон стал с интересом наблюдать, как дыхание Канавы постепенно учащалось, лицо покраснело от натуги, лоб сделался влажным. Кряхтя и постанывая от причиняемого удовольствия, минуты через три тот вышел на финишную прямую. С остервенением подрыгивая в руке покрасневший, как морковка, мокрый член, Канава склонился корпусом вперед, весь сжался и быстро задергался. Часть брызнувшей спермы предательски полетела на рубашку.
– О-ох… – сладострастно потянулся Канава, откидываясь на спинку стула и тупо улыбаясь. Лоб сидел, не шевелясь. Канава отдыхал с закрытыми глазами., затем шевельнулся, поправляя растрепанную одежду, и выдал в своем репертуаре…
– Ой, блин, вечный кайф. Лоб, в шахматы сыграем?
– Ты с пола сначала вытри.
– Ладно, ща только во двор курну схожу.
… Расставляя фигуры, Канава засмеялся, вспомнив…
– Кадр один знакомый в музыкалке учился, рассказывал… сидел один в кабинете, училку ждал на урок, потом захотелось, и начал гонять Дуньку Кулакову. На клавиши спустил, а вытер не всё. Училка пришла, играть начала и вляпалась. «Ой, говорит, тут чем-то намазано!»
Оба похохотали.
– Тебе надо под лестницей в школе встать и вверх смотреть… там наглухо всё видно под юбками, – подколол Желобков.
– Это где, у раздевалки, што ль?
– Ну, да, там место одно конкретное есть, сам наблюдал.
– Мне там нельзя стоять – я тогда всю лестницу обдрочу!
Они сыграли пару партий, Желобков обе выиграл – в уроках шахматах он соображал лучше. Канава предложил еще для реванша, но Антону надоело, и шахматы убрали. Стало скучно. По радио Лев Лещенко выводил… «Впереди у жизни только даль…», за окном накрапывал мелкий октябрьский дождь.
– Заманали эту песню уже, – зевнул Желобков, – кажный день передают. Нет бы «Бони Эм» включили!!
– Как же, жди, включат те, – потянулся Канава и вдруг неожиданно предложил… – Лоб, давай я тя дрочить научу?
– Не понял! – изумился Антон, – Это как?
– Да так, молча. Давай вместе, коль один не хочешь!
Желобков участвовать в сексуальной революции не больно-то рвался, но Канава уже спустил с себя штаны и вновь пошел в атаку на свой член.
– Делай, как я – раз, раз! – поучал он, онанируя. – Чем чаще станешь дрочить, тем больше молофьи будет!
Виталий несмело стянул до колен трусы и неуверенно начал рукоблудствовать, подражая Канаве. Который распалялся всё больше и больше.
– Пошли, сядем на кровать, – предложил Канава, отдуваясь.
Они уселись на кровать. По радио, меж тем, зазвучала знакомая мелодия, и бодрый мальчишеский голосок жизнерадостно запел… «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода – по асфальту рекой…»
Канава неожиданно схватил свободной рукой член Желобкова и прохрипел…
– Давай, хватай мой, а я – твой!
В перекрестном варианте дело пошло быстрее. Хотя этому и препятствовала скованность Антона, впервые участвовавшего в странной «групповухе», но энтузиазм канавы действовал на него ободряюще. Онанисты вошли в раж и непроизвольно стали подделываться под ритм доносящейся до ушей невинной детской песенки. Вскоре наступил резонанс, и амплитуда колебаний удвоилась, причем совпадение по фазе было налицо.
– Тили-дили, тили-дили, трам-пам-пам… – выводили звонкие пионерские голосочки, а два импровизированных дирижёра, совершенно обезумев, с ожесточением дергали друг у друга вздувшиеся члены. Канава кончил первым, и его рука, контактирующая с плотью Лба, ослабла. Тут же Антона охватило торможение, он потерял нить страсти и никак не мог завершить акт. Уйдя на кухню, он продолжил прерванное занятие, как можно отчетливей воспроизводя в распаленном сознании обрывочные образы персонажей порнографии и повседневной жизни. Наконец волна наслаждения охватила и его, и он, совершенно потный от напряжения, изверг прямо на пол мутное семя. Затем Антон, осознав жажду, попил прямо из ведра, поставил на плиту чайник и возвратился в комнату.
Канава полулежал на кровати со спущенными штанами, закрыв глаза и бесстыдно расставив колени. Поникший член его выглядел униженно и оскорбленно. Услышав шаги, Ямской приоткрыл один глаз и, дурашливо улыбаясь, сделал попытку подняться. Попытка оказалась неудачной, Канава заскулил…
– Ло-об, у тя есть порево какое-нибудь?
– Щас чайник вскипит, пожрём вместе.
– А скоко время?
– Полпятого.
– Затащился я, однако, на сей раз, – Канава, наконец, встал на ноги. – Ой, блин, в глазах аж мутит.
Разливая чай, Желобков посетовал…
– Порнуху надо бы, а то так, на сухую, без стимула, как-то не то!
– Я принесу тебе, – заверил Канава, обжигаясь, – у Бычары осталась колода еще, я у него завтра возьму.
– Это та самая, что ли?
– Не, другая, лучше той.
Месяц назад Канава приносил в школу порнографические карты с разнагишавшимися девицами, сплошь утыканными, как подушечки для иголок, разбухшими членами. Порнуху коллективно и открыто изучали на уроке английского. А молодой, только что после института, учитель, вместо того, чтобы наказать дерзкого развратника, ну, в крайнем случае, банально выгнать из класса, воскликнул с пафосом выскочившего из ванны Архимеда…
– О-о-о! А дайте мне ее на один день?!
Канава тогда вполне натурально послал его, опустив великовозрастного болвана, и тем самым еще больше возвысил в глазах одноклассников свой и без того непререкаемый авторитет.
– Мне тогда, весной, когда мы с Упырём в спортшколу ходили, предлагали купить, – вспомнил Желобков.
– Ну?
– Я отказался, денег не было.
Антон тогда ходил с одноклассником в спортшколу в секцию классической борьбы. Потом, правда, бросил – надоело. На одной из тренировок коренастый прыщавый парень, года на два постарше, пригласил Антона «пощелкать порнуху». Они прошли в раздевалку, и парень осторожно извлек любовно упакованный в вонючий носок календарик. Картинки оказались смачными и сильно взволновали Желобкова, увидевшего подобное впервые.Однако он постарался не подавать виду.
– Покупай, – предложил прыщавый. – Пять рублей.
– Да на фига она мне? – пожал плечами Антон, проглотив, однако, слюну.
– Как – зачем? – Парень, похоже, удивился вполне искренне, – Будешь дома дрочить!
… В Канаве, меж тем, вновь начал просыпаться инстинкт продолжения рода.
– Ботва всё это, – допивая чай, рассуждал он, – онанизм, порнуха… Несерьёзно. Вот на самом деле – это да! Можно попробовать!
– Как ты попробуешь?
Тут Канава изрёк такое, что у Желобкова полезли глаза на лоб и сжалось место предполагаемой экзекуции.
– Как? Давай я тя в жопу!
Антон онемел.
– Да ты что, в натуре, сдурел, что ли?
– Дурак, кайфушу словишь, получше онанизма.
– Да ты что, в милицию заберут! Это, знаешь, как называется, – эта… как её…
– Виталий никак не мог вспомнить с ходу нужное слово, – Пидерасия!
– Какая «пидерасия»?! Кто заберёт? Кто узнает, ты, что ль, кому скажешь?
– А что будет-то?
– Да ни хрена не будет, мы ж попробуем только. Затащишься – атас! Потом ты меня, если захочешь.
Желобков уже ошалел от обрушившихся на него в этот день сексуальных реформ, но любопытство взяло верх, и он нехотя согласился.
– Сымай трусы и становись раком, – скомандовал Канава, – а я сзади встану.
Антон оперся руками о кровать и поднял кверху свой мосластый розовый зад. Аркадий долго возился сзади, манипулируя членом и бормоча какую-то ахинею про кайфушу, пока, наконец, Желобков не ощутил его ногами.
– Ой, больно! – вскричал Антон, когда член Канавы попытался войти ему в зад.
– Правда, что ль? – спросил испуганный таким оборотом Канава.
– Харэ, кончай. – Антон выпрямился и застегнул штаны. – Хватит на сегодня, а то мать скоро придет.
Канава долго зашнуровывал ботинки, то и дело завязывая мертвые узлы. Одевая куртку, он вытащил пачку «Родопи».
– Ну, ладно, покедова, я ешшо к Бурде хотел зайти, кое-что забрать. Завтра на первый урок не приду – спать охота.
– Давай!
Ночью Антону снился сон. Стоя на полусогнутых ногах, он никак не мог стянуть с себя брюки, чувствуя страх и скованность. Рядом стоял крокодил Гена, почему-то без трусов, и играл на гармошке, исполняя тоненьким пионерским голосом песенку про неуклюжих прохожих. Внезапно он отбросил гармошку, исказил в злобе морду, открыл пасть и заорал голосом Канавы…
– Дрочи! Дрочи! Дрочи!!
